Собрание сочинений Даниила и Аллы Андреевой   в
Шкатулке Розы Мира

На этой веб-странице представлена гипертекстовая версия глав 7-10 книги «Русские боги» Даниила Андреева. Гиперссылки даются на различные статьи «Андреевской энциклопедии», размещенной в этой же электронной библиотке. Текст и пагинация соответствуют полиграфическому изданию: Андреев Д.Л. Собрание сочинений. Т. 1. – М.: Моск. рабочий; Фирма Алеся, 1993. – С. 176-246, 453-455.

Даниил Андреев
Русские боги
Поэтический ансамбль
(3)
Главы 7-10.

Здесь читайте:

Глава седьмая. Изнанка мира. Поэма в прозе.
Глава восьмая. Навна. Поэма.
Глава девятая. Сказание о Яросвете. Цикл стихотворений.
Глава десятая. Голубая свеча.
Предыдущие:
(1) Оглавление, вступление, главы 1-3
(2) Главы 4-6
Далее:
(4) Главы 11-14
(5) Главы 15-16
(6) Главы 17-20, послесловие

-176-

Глава седьмая.
Изнанка мира
Поэма в прозе

Часть первая

1

Портик – направо, портик – налево, суровый и темный собор впереди, могучая река за плечами. Настороженность, безлюдье... И каждый, замедлив шаг на торжественной площади, ощущает себя как бы в магнитном поле. Это чувствуют все; сознает это каждый, вдумавшийся в свое чувство. Не образ императора-героя на гранитной скале: само изваяние окружено легендой. Она еще не отлилась ни в балладу, ни в эпопею, ни в музыкальную симфонию; она только веет вокруг; стоит возле бронзовой статуи стекленеющим озером.

2

Снова и снова приходят на память строки великой поэмы – и тают. Неясный образ шевелится в душе – и не может определиться мыслью. Холодящая жуть нечаянно вдруг обожжет отдаленным предчувствием – и тихо отхлынет. Чем-то сверхчеловеческим волнует нас этот монумент. Чем же?.. И, пока вникаешь зрением, чувством истории, чувством поэзии и воображением в черный очерк неподвижно-мчащегося на коне, нерожденная легенда – не легенда, а предупреждение – держит созерцающего в своем завороженном круге.

3

Другого изваяния, столь наполненного еще неразгаданным смыслом, в России нет. Словно отрезок метафизической оси, проходящей сквозь миры разных координат! Такими бывают лишь изваяния-двойники. Не изваяния-портреты, но именно двойники: это слово готов подчеркивать я еще и еще. Двойники – не героев, во славу которых они воздвигнуты здесь, но образов иного мира, воистину титанических; и не мира, но миров, реальнейших, соседних с нами. Как щемит и замирает сердце на пороге этих пучин!

-177-

4

В лучезарных пространствах Святой России осуществлены прекраснейшие города – если к ним применимо вообще это слово. Для того чтобы выразить величие просветленного мета-Петербурга, слов нет и не может быть на нашем языке, не приспособленном ни к чему трансреальному. Там, в облаках, на плавно-полыхающем пьедестале, мчится белый колосс на коне: я не знаю, из чего он изваян и как он мог быть сооружен. Это – не памятник, не монумент. Это – эмблема великой идеи, указание на направленность исторического пути.

5

Но есть миры противоположного знака, зыбкие темные зеркала, где меняются местами верх и низ. Познание их мучительно, раздумье о них безрадостно, но его не может отвергнуть никто, перешагивающий за порог духовного детства. Золотом первоначальной зари платишь за зоркую зрелость. Ни вникание в запредельный смысл мировой борьбы, ни понимание зла и добра нашей эпохи, ни прикосновение к замыслу божественных сил, ни разгадывание угрожающих замыслов Противобога – ничто невозможно без этого знания.

6

В научных кругах царила недавно идея о том, что континенты коры как бы колышутся на океане магмы. Могучим горным скоплениям зеркально соответствуют их опрокинутые двойники: анти-Кордильеры, анти-Гималаи, анти-Памир. Выступы коры, ее зубцы, ее рога, направленные остриями к центру планеты. Так ли это, иначе ли – но если ты, свободный от предубеждений рассудка, вникнешь в эту идею, предчувствие оттолкнет тебя прочь, как от пропасти. Начало прозрения, – о, отнюдь не научного, но глубокого и какого жуткого!

7

В пространственном слое наших координат эти противогоры безжизненны и мертвы: зона высоких температур, магмы, базальт – не более. В пространстве четырехмерном (координату t я исключаю – это другое) повторяется, как двойники, многое, но океанов магмы там нет: двойники гор погружены в пустую, инфрагазами клокочущую глубь; для них эта глубь – небо. Антиподы – на другой стороне земного шара? Не совсем так. Истинные антиподы человечества – там, в четырехмерном слое на изнанке земной коры. Античеловечество.
         

-178-

8

Ввинчивающаяся в природу мысль скоро восстановит в правах вопрос о метагеографии. Не сказочником был Дант; не лжецами – повествовавшие о лестнице преисподних. Будет осознано бытие шрастров – четырехмерных стран на изнанке каждой метакультуры, расы иноприродных существ на изнанке каждого из сверхнародов человечества. Друккарг называется шрастр на изнанке России. Скопление этих существ на изнанке компенсационных выступов Урала называется так же: увеличенное подобие нескольких наших городов, сросшихся вместе.

9

Друккарг, твержу я. И меня томит тупая тоска оттого, что в наши дни другие не могут мне верить. Когда же это подтвердит, после медлительного подползания, после недоверчивого ощупывания, метод науки, меня, вероятно, уже не будет здесь. Игвы – повторяю я прозвище обитателей античеловеческого мира: игвы. Это слово и другие, такие же странные, буду я повторять, пока живу. Я это должен. Быть может, поверит один из миллионов, быть может, один из тысячи. И тогда будет оправдано мое существование на земле.

10

И кто-нибудь поверит, что там, перед огромнейшим конусом инфра-Урала, царит; обращенное головою к гулкому центру земли, неимоверное сооружение. Всадник?.. Но разве облик даже величайшего из людей можно увидеть воспроизведенным там, над толпящимся античеловечеством? Нет: основатель Друккарга – вот кто там неподвижно мчится на адском коне. Прямые крылья коня распластаны по сторонам, чуть-чуть накренясь; складчатые крылья всадника сложены за плечами. По две шлифованных, светящихся, выпуклых красных глыбы вместо глаз у обоих.

11

Мчащимся – не на коне, – на воинственном существе ярой страсти и грузного разума изображен основатель. Одним из нас такие кони привели бы на память образ кентавров; летающие ящеры, но не птеродактили, а тяжелохвостые динозавры, чудом поднявшиеся на воздух, пришли бы на память другим из нас. Рарýгг! – Так кличут игвы этих существ, союзников своих и соотечественников,

-179-

войско Друккарга. Раругги: в этом звуке им чудится грозный, грубый, непреоборимый напор, трубный призыв в ураганный налет против врагов Друккарга.

12

Игвы – пришельцы. Раругги – древнее. Свирепая вражда разделяла обе подземных расы, пока не убедилась каждая в непобедимости другой и понемногу не выработался между ними некий modus vivendi 1. – А еще раньше раругги обитали в нашем слое на поверхности земли: алчные аллозавры, хищные чудовища мезозоя. Бесчисленными инкарнациями в демонизированных мирах, о которых мы только начинаем догадываться, достигли они разумности. Колоссально возрос накал их чувств, но все-таки неповоротливы и тупы их мозги, а темная душа осталась такою же темной.

13

В единой системе разнозначных зеркал с Медным Всадником длит свое бытие и третий подобный же исполин смежных миров. О, совсем другой, подобно тому, как и суть его мира – иная, чем суть Друккарга: тот всадник на клубящемся выгнутом змее несет в простертой руке бурно-чадящий факел. И мутно-лунная мгла в мире том мерно сменяется только кромешной ночью. Но рассказ об этом еще далеко впереди; и, быть может, не я буду рассказчиком. Знание же о Друккарге томит меня и гнетет. Мне душно от этого давящего знания.

14

Может быть, спросят: откуда ж могу я знать? и чем докажу? – Не докажу ничем. Средство искусства – показ, средство религии – рассказ; доказывание – средство одной лишь науки. Докажут; но не раньше тех дней, когда и научный метод доберется мало-помалу до шрастров, опереженный, как это бывает столь часто, другими методами познания. А в том, откуда шрастры известны мне, буду отчитываться потом: это – задача другой, вне искусства рождающейся книги. Поэзия же – и с рифмами, и без рифм – не терпит подобных заданий.

____________________________________
          1 Фактическое состояние отношений, признаваемое заинтересованными сторонами (лат.).

-180-

15

Думают часто: если есть иные миры, то в них – тончайшая, сравнительно с нашею, духовность; и ждать человекоподобия от тех, кто там – значит обнаруживать умственную незрелость. Но зачем сужать бескровною схемой необъятное разнообразие миров? Да, есть и такие; другие тоже есть. В одном только Шаданакаре их 242; странно ли, что в некоторых из них найдешь отчасти и человекоподобие? Иногда – даже человекоподобие, способное поразить и потрясти, куда более точное, чем в угрюмых шрастрах.

16

Некоторые зададут еще и другой вопрос: какое нам дело до этих мрачных миров, даже если они – нечто большее, чем взрывы субъективной фантазии? – Нам есть дело до них потому, что им есть дело до нас; им есть дело до каждого из нас, детей человеческих. В Шаданакаре нет слоев, чье существование не затрагивало бы остальных; некоторые же связаны с нами и между собой миллионами нитей. В искусстве не все договаривается до конца, даже в том необычном стиле, к которому я прибег и который можно назвать мета-реализмом.

Часть вторая

1

Медленно приближается мерным маятником раскачивающаяся мысль к чуждым феноменам по ту сторону отнюдь не фантастического Флегетона. Не путай, плутая в каменной плоти планеты, плотные скалы конуса, опрокинутого в магму челом, с его двойниками в четырехмерном пространстве. Там эквивалента мировой магмы нет, нет даже эквивалента земного ядра, и над Друккаргом (а с нашей точки зрения – под ним) раскинулась пустота: гигантская, громыхающая грозовыми разрядами, ржаво-рыжая, бледно-оранжевая полость.

2

Два притяжения: к подземному солнцу и к толще коры... научишься представлять их упругое взаимодействие. И мне больше не странно знать способы передвижения игв, их молниеносный, почти неуследимый для глаза, зигзагообразный полет, их неустойчивую, как бы поскальзывающуюся поступь. Не странно уже и другое: как, опрокидываясь в петляющем полете головой

-181-

то к почве, то к центру планеты, они садятся на скользкие стены своих своеобразных сооружений с цепкою ловкостью, как летающие насекомые на стены наших домов.

3

Странно не это. Вместо солнца видеть всегда над собой – в надире для нас, в зените для игв – тусклый, пульсирующий, инфралиловый диск и три шарообразные, слегка озаренные луны по дороге к нему – вот что странно. Недвижное, неизменное, всевидящее, всеслышащее: таким царит над городами игв, над озерами лавы, над вздыбленными утесами взгорий и шероховатой ширью равнин это противоположное солнце. Так виден оттуда глубиннейший мир, созданный Противобогом, – Гашшарва.

4

Луны? Это не луны: так воспринимаются оттуда некоторые миры великих страдалищ и сам Суфэтх – духовное кладбище Шаданакара: суховатый шорох жизненных тканей, покидаемых духом навсегда, в этом прозвище мира вечной погибели. Именно там притаилось, тихо зияя, устрашающее жерло: монады, чьи души падали на Дно Шаданакара трижды, здесь извергаются, наконец, из нашей брамфатуры прочь, на лишенное каких бы то ни было времен Дно Галактики. А черные луны мучилищ маячут, никогда не закатываясь, над порабощенным разумом игв, неспособным ни к какому мятежу.

5

Инфралиловое солнце (не ультрафиолетовое, а именно инфралиловое, цветом напоминающее больше всего нашу угрюмую, угрозами веющую лиловость) – чем могло оно стать для этих сознаний, как только незыблемой осью? Осью восприятия вещей, осью вселенной. Годами, веками в зените только оно; волны света и жара посылаются только им, животворя зябко-подрагивающие тела и оплотневая в резервуарах в виде лавы. За предел его излучений выйти не может никто: некуда. Из-под его тиранической воли выскользнуть нельзя никому: не к кому.

6

Другого, милосерднейшего, нет и не может быть: лишь где-то вдали, вне шрастров, бунтарствует, желая укрепить свое господство, некто Иной, в потенции – еще страшнейший тиран: так

-182-

представляется игвам. Для нас – надир, для них – зенит. Для нас – Господь, для них – мятежник. Для нас – Противобог, для них – вседержитель. Для нас – антипод прекрасного солнца, твердыня демонических сил, антикосмос, Гашшарва; для игв – предмет почитания, страха, тоски, стержень всего мира их чувств, мрачного и узкого. Антикосмос!

7

Лишены выражения, как камни, красные глаза игв, выпучивающиеея по сторонам их цилиндрической головы и похожие на глаза мух; приспособлены к односложному, узко-амплитудному говору их вытянутые трубчатые губы. Разум их остер, холоден и сух; круг чувств – беден. Импульс демонического развития направил их путем, похожим на один из путей человеческой мысли. Не отвлекаемые порывами духовности, мало тревожимые чувственностью, приучившие себя обуздывать робкие вспышки своих эмоций ради задач общего порядка, они на лестнице рассудка обогнали нас.

8

Постепенно принимаешь непривычный для нашего разумения факт: оказывается, наука и техника не есть прерогатива разумных существ нашего слоя. Впрочем, на чем основан этот пустой предрассудок? Классический материализм выводил его дедуктивно из отрицания иномерных миров вообще; но на какой аргумент могла бы опереть религиозная философия априорный тезис, будто в четырехмерном мире не может существовать науки о законах этого мира, не может быть техники, использующей эти законы?

9

Условия отличны от наших – отлична и техника. Не водные пространства приходится преодолевать, но расплавленные, тускло-розовые или желтоватые озера вязкой лавы; соответственно отличны и суда. Сила притяжения сказывается иначе – иные механизмы помогают справляться с ней. Но не что иное, как эквиваленты колес, колоссальных по размерам, эластичностью же и прозрачностью напоминающих стрекозиные крылья, катятся по изнанке земной коры, и не какие-либо непредставимые принципы положены там в основу воздухоплавания, но ракета и винт.

-183-

10

Вот, раскрывается перед очами великий город: нагромождение голых геометрических форм. Углы прямые, тупые, острые; пренебрежение закругленной линией. Кубы и ромбы. Конусы – и вновь ромбы и кубы. По различным степеням асимметрии распознаются стили различных эпох. Серые, красные, черные, коричневые тона: синие и зеленые в этом мире почти не воспринимаются, а чисто-белого нет вообще. Грузные уступы – трудно угадать: горы ли? зданья ли? Горы, превращенные в зданья: формы им придал рассудок, распухший от гордости собственной мощью.

11

Игрушечными жилищами лилипутов показались бы крупнейшие здания наших городов тому, кто видел центральные сооружения Друккарга. Высоту главного конуса, опрокинутого острием к диску подземного солнца и к системе четырехмерных лун, следовало бы измерять километрами. Старейшие из игв – а они очень долговечны – еще помнят те древние эпохи, когда конус был простою, хотя и величайшею из гор инфра-Урала. Теперь он давно уже выточен, выгрызен изнутри, тщательно обработан снаружи: он преобразован в капище.

12

В первой половине этого века архитектурная мысль людей вступила на схожую тропу. Но мы – не игвы: конструктивизм, возведенный в принцип, становится для нас нестерпим. Ничего, кроме уныния, не испытывает человек с живою душой, встречая кругом себя урбанистических уродов недавнего прошлого. Как временно отступившие, но не побежденные узурпаторы, пытавшиеся поглотить наши города, громоздятся кое-где, особенно на Западе, эти порождения абстрагирующего мозга. Они равно чужды всем стилям истории, – марсиане среди человечества.

13

Но игвам нравится именно абстрактность. Игра математических величин и отношений, научность концепций, взывающая к интеллекту и через него приподнимающая тонус чувств – вот что у них почитается зрелым и мудрым. Никаких прикрас: для прямого воздействия на эмоцию достаточно полированных облицовок. И когда они окидывают взором своих мушиных глаз это скопище

-184-

схем, овеществленных в инфрабазальте, души их пучатся мрачной гордыней: как грандиозно-научна, как незамутненно-рассудочна наша мысль! как могуча!

14

И в самом деле: их научные достижения грандиозны. Многоматериальность Шаданакара осознана ими уже давно, и хитроумная аппаратура уловила излучения миров Возмездия, Магм и некоторых стихиалей. На изнанке мира оказалось труднее, чем на земной поверхности, уразуметь факт вращения нашей планеты вокруг оси; игвы, однако, его уразумели. Потребовалась еще более высокая ступень, чтобы открыть бытие Солнца и других планет; несколько веков назад, еще в одном из древних шрастров, игвы открыли и это.

15

Крайне важно усвоить, что четырехмерный слой, где пребывают шрастры, лишен космической протяженности: на границе солнечной системы гаснет само пространство этого слоя. Но умозрительные гипотезы игв о Галактике подтвердились иноприродными излучениями, проникающими к ним из Галактики сквозь кору; подземными астрономами, не видавшими ни одной звезды, составлены, однако, звездные атласы. И наконец, игвам другого шрастра – изнанки Северо-западной метакультуры, удалось выбраться на лицо Земли. Это произошло в Голландии.

16

Никакая Антарктида не могла бы показаться людям столь унылой! В том слое поверхность Земли безжизненна и пуста, как в нашем – поверхность Луны; признаков органической жизни пионеры здесь не обнаружили. Стояло лето; но эти существа с мышино-серою кожей чернели от холода, несмотря на плотные одеяния, предусмотрительно захваченные с собой. Следы трехпалых ботинок, похожих на лапу страуса, но гораздо массивнее, отпечатались на пеплообразной пыли, покрывающей Землю в том слое: нагретая солнцем, она все же леденила ноги подземных выходцев, как фирн горных вершин.

17

В небе, черном, как аспидная доска, и лишенном звезд, медленно плыли Марс и Сатурн; Луну застали на небе лишь члены последующих экспедиций. Но Солнце открылось им сразу. Игвы не знают

-185-

юмора, о существовании смеха они долго не подозревали, но едкая ирония свойственна им даже больше, чем нам. Именно иронию возбудил в них вид Солнца. Тусклое инфракрасное пятно излучало, казалось им, жалкие крохи тепла. Так вот каким оказывался в действительности тот центр планетной системы, о величии и могуществе которого спорили их ученые!

18

Но важнейшим явилось то, что чувствительная аппаратура позволила им уловить – уже не только эманации, как раньше, но как бы зримые тени нашего слоя: колыхание наших лесов, извилины рек, движение туч, контуры наших городов и физический облик человечества. У них возникло представление о нашей технике и социальном устройстве. Может ли статься, что со временем они дадут нам знать о себе, возникнут контакт и обмен? Вполне возможно. Но они позаботятся о том, чтобы информация с их стороны была такой, какая может воздействовать на нас только в желательном для них направлении.

19

Хрупкость наших государственных структур, принципы наших народоустройств представились им неразумными – и тем неразумнее, чем больше в этих принципах свободы. Им мнится, что зрелище свободы лишь подтверждает их тезис, будто в мирах, не подчиненных деспотической власти Противобога или подчиненных ему не всецело, царят неразумие и произвол, почти хаос. Царит бессмысленная анархия, разъединяющая силы, тормозящая расцвет наук, задерживающая развитие разумных существ на низшей ступени.

20

Им мнится, будто эта заторможенность выгодна Тому, Кого они своими перевернутыми мозгами почитают космическим бунтарем против централизующей силы Противобога. А при рассуждении об их собственном устройстве трубчатые рты их выпячиваются от гордости. Все умы там объединены в общих усилиях. Воля сконцентрированна и крепка. Эмоции введены в строгое русло. Социальная иерархия направляема твердой рукой верховного разума. Руководители – инженеры, ученые, жрецы. И общество – собственно не общество, а нерушимый монолит, образец беспрекословного послушания.

-186-

Часть третья

1

Гордыня рабов, не подозревающих о своем рабстве. Рабство осознается, будучи сопоставлено со свободой; игвам же сопоставлять его не с чем. Спазмы анархии коротки и редки: раз в два-три столетия: растерянность, минутное замешательство при смене одного уицраора – одного разумного деспота – другим. И если бы игвы узрели свободу существ в каком-либо высшем слое, они не поверили бы ей. Они истолковали бы ее как рабствование другому тирану. Вера в возможность свободы кажется им симптомом незрелости, как соблазн, способный увлечь лишь недоразвитых.

2

Время от времени мглистая колоссальная туша, как движущаяся туманная гора, вползает в Друккарг из соседнего слоя. Раздается отрывистый, ухающий голос, видится подобие головы на изгибающейся шее. Глаза, похожие на опрокинутые полукруги, пронизывающе озирают творящееся внизу; медленно поворачивается небольшая головка, увенчанная золотым кубом – магической эмблемой властвования. Рупорообразный рот выталкивает обрубленные звуки, похожие на звуки языка игв. Приказы – непререкаемы. Они должны исполняться мгновенно.

3

Это – Третий Жругр, третий за 700 лет уицраор, демон великодержавной государственности России, руководит сооружением Друккарга и требует пищи. Исполинские объемы психических энергий излучаются им: круги за кругами, волны за волнами, они проникают в наш слой и проявляются в нас: мы можем их осознать как комплекс государственных чувств – энтузиазма, гордости, благоговения, гнева против врагов нашей державы. Тогда мы осознаем и глухой подспудный протест нашего глубинного  «я», взволнованного инородным вторжением.

4

Не осознав же этих воздействий, мы отдаемся их чарам, раболепствуем перед держащими власть, клокочем ненавистью к их врагам, всю жизнь превращая в служение кумиру обожаемого государства.

-187-

Чем больше забот, жертв и труда требует оно от нас, тем больше личных сил сливает каждый из нас с этими токами. Истощая нас, обогащаясь нашей энергией, обратное излучение тяжелыми каплями сгущается в четырехмерном мире; проструивается, просачивается и, наконец, проступает красноватой росой на почве Друккарга. Оно называется шавва.

5

Тысячи игв собирают ее, сотни насосов елозят там с монотонным жужжанием. С ровным рокотом в условные места передвигаются цистерны с липкой и вязкой шаввой, дабы утолить голод Жругра. Остатки его ежедневных трапез – лакомство игв. Багряные купы инфра-растительности – их хлеб, но вегетарианство их унижает и истощает. Особые же громадные цветы из пламени, растущие кое-где, несъедобны вовсе. Вот почему ни облизывание насосов, ни подбирание оброненных капель, ни набрасывание на объедки владыки не считаются нарушением приличий.

6

А приличия тут есть, и неукоснительные; нормы поведения – железные, не терпящие никакого греха. Стыд – в нашем смысле – игвам неведом; ревность и сильная страсть им непонятны. Они совокупляются на ходу, размножаются безболезненно и быстро. Одежда употребляется редко, интересует их мало. Семьи нет – только кратковременные сожительства. Способность к привязанности или дружбе – в зачатке. Дети пестуются по установленным раз и навсегда образцам, в мудро продуманных и заботливо оборудованных воспиталищах.

7

Приличия идейные – вот здесь закон. Жесточайшей каре подпадает тот, кто рискнет нарушить общепринятые шаблоны убеждений. Усомнившийся, например, в целесообразности рабствования уицраору должен быть умерщвлен трансфизически. Это означает казнь более суровую, чем в нашем мире. Уицраор всасывает его из Друккарга в себя, пережевывает и выплевывает его каррох, то есть телесную скорлупу, а шельт (приблизительно то, что мы называем душой) извергает на Дно – посмертное страдалище демонических существ, одномерное Дно Шаданакара.

-188-

8

Ведомо ли кому-нибудь, сколько веков провлачит он там, превращенный в существо одного измерения, то есть в черную линию, и видящий одну-единственную точку света – ту багровую звезду, к которой устремлен этот одномерный слой, как и все одномерные слои нашей Галактики? Быть может, когда-нибудь владыки Гашшарвы, слуги и союзники Противобога, соблаговолят поднять его оттуда к себе, чтобы вновь возродить в одном из слоев, населенных игвами. Вечное колесо инкарнаций: шрастры и Дно, шрастры и Дно... и никуда в сторону.

9

Порабощая ужасом, но и объединяя общей борьбой за совместное господство над миром, владычествуют уицраоры разных метакультур над разными расами античеловечества. Но и сами они – рабы, свое рабство Противобогу они сознают вполне, и бессильная ярость этого сознания – одна из постоянных мук их жизни. Они зыбко и смутно видят наш слой; сквозь поле их зрения проходим и мы, как искаженные тени. Наш слой они любят жгучей, неутолимой страстью, хотят воплотиться здесь – и не могут. Это – вторая их мука.

10

Третья мука: всякому из них суждено погибнуть жертвой собственных детищ, если он не сумеет их пожрать. Ни материнства, ни отцовства в нашем смысле не знает это злобное и несчастное существо; любовь к кому бы то ни было, кроме себя, ему незнакома: именно в этом одна из особенностей демонической природы. Но свои порождения он ненавидит с силою, не переживаемой никем из нас, так как в каждом из них он видит своего потенциального убийцу. И трудно уберечься от катастрофического срыва сознания тому, кто созерцал их борьбу между собою.

11

На глазах у каменеющих от ужаса игв совершаются эти гнусные зрелища метаистории. Притаившись в трансфизических наблюдалищах Друккарга, видели они несколько десятилетий назад, как по соседнему слою (он воспринимается ими как движение теней и голосов) заметался царствовавший тогда уицраор. Он был дряхл, аморфен и туп. Оливково-серая кожа казалась дряблой. На темя давил ржавый купол короны. Туловище взволновалось,

-189-

и бурое, прыткое, беспокойное детище отпочковалось прочь, уже обладая разумом, голосом, черными глазами без блеска и лицом.

12

Как хищная касатка вокруг кита, завертелось и забегало оно вокруг своего родителя. Старик поворачивался с трудом: ему мешало разбухшее с обеих сторон тулово. Со смешной неуклюжестью оборонялся он против своего первенца, злобно и невпопад. А внутри него уже шевелился кто-то еще, и каждый из его боков странно принимал очертания как бы еще одного туловища и еще одной головы. И два новых исчадия отпочковались от него друг за другом: одно – бледное, хилое, но с огромной пастью; другое – темно-багровое. Понятно ли? Вполне ли?

13

С жадностью набросились они на питательную росу, но ее в том слое выпадает недостаточно. Они заметили Друккарг, мигом уразумели все и лающими приказами потребовали от игв пищи. Они захватывали цистерны и всасывали содержимое с непостижимою быстротой, залпом. Они росли со дня на день и уже начинали между собой грызню; тех же игв, которые пытались доставить цистерны к разъярившемуся от голода старику, они вбирали внутрь, несчастный пропадал из глаз – и приходил в себя уже на Дне Шаданакара, превращенный в линию.

14

Впрочем, таких адептов реакции насчиталось немного: старик давно уже всем надоел своей косностью и вялой безынициативностью. И Великий Игва – глава Друккарга, общающийся с самим Противобогом, возвестил волю наиверховнейшего: питательной шаввой снабжать темно-багрового, питание же старика прекратить. И чудовищным ревом огласился Друккарг от инфра-Карпат до Тихоокеанской противовпадины, когда все три детища, алчные, как Молохи, внедрились в плоть отца, ибо задача состояла в том, чтобы пожрать его сердце.

15

Ржавый купол очертил дугу и, перескакивая по гребням гор, разбился вдребезги. Ища защиты, развенчанный гигант вполз в Друккарг. Он полз, неся в себе детей, разрывавших его внутренности,

-190-

и античеловечество видело, как прямо здесь, над улицами Друккарга, отпочковался последний жругрит: черный, маленький, но самый свирепый недоносок. Старик довлачился до центрального капища и совместил свою плоть с его стенами и внутренней пустотой: так он делал раньше, принимая от игв служение его сердцу. Теперь чудовище плакало.

16

По тусклому диску подземного солнца полыхнули перебегающие тени. Развевающаяся мгла отделилась от диска и, минуя цепь черных лун, стала спускаться в Друккарг зигзагообразным полетом. Над покрывалами, лиловым и черным, обозначилось подобие головы со сплошною, на лице, маской: прорезей для глаз не было. Это древняя Велга России – великая гасительница – сошла в Друккарг со своею исконной миссией: умножать жертвы. Она окружила черного недоноска и вливала в него свою мощь, немедленно превращаемую им в ярость.

17

Догадка, будто вестница Противобога сошла от подземного солнца затем, чтобы отныне всякий в Друккарге поступал согласно собственной прихоти, шевельнулась у раруггов и некоторых игв. Но – собственная прихоть – что это значит?.. Одним из раруггов хотелось драться за развенчанного, другие вступили с ними в бой. Третьи провозгласили владыкой Друккарга черного недоноска. О, великое счастье, что он родился недоношенным! Счастье и для России, и для всего мира... Некоторые же из игв, недоумки, прекратили поставку цистерн совсем, чтоб опустошать их.

18

Дохнула анархия – совместная инвольтация Велги и черного недоноска. Он внедрился в тело отца вслед за братьями. Бледный и Бурый были исторгнуты, с воплем, из издыхающей туши вон. Сторонники их, Раругги, сосредоточились на окраинах Друккарга, спешно перевооружаясь. Но Темно-багровый, опередив недоноска, прогрыз, наконец, тело отца до агонизирующего сердца. И простертые в капище игвы смотрели, как над ними, в вышине, победитель всасывает сердце погибшего, облапив его щупальцами и прижимая к груди.

-191-

19

По приказу Великого Игвы необъятный труп был выброшен в соседний слой; бессмертная же демоническая душа пала в Уппум – ад уицраоров, который именуется  «Дождем вечной тоски»; ибо уицраоры доныне лишены восходящего посмертия. А Темно-багровый возложил на себя золотой куб и сделал по всему Друккаргу прямоугольный путь, показуя себя всем и каждому. Игвы принимали его, подчинив своей главной идее и радость и страх; покорились ему и раругги. Ибо новый властелин сулил античеловечеству России перспективы небывалые, от которых могла закружиться голова.

20

Он двинулся на братьев, еще продолжавших, при поддержке некоторых раруггов, оказывать сопротивление, и, уничтожив их одного за другим, поглотил сердца их. Он стремительно рос, он пух; урожай шаввы никогда еще не бывал столь обилен в Друккарге. Велгу он окружил, парализовал волевыми спиралями, и ангелы мрака, подняв ее целым сонмом на своих блистающих рубинами крыльях, унесли демоницу назад, в Гашшарву – тот мир, что видится игвам, как диск подземного солнца. Начиналась эпоха Третьего Жругра, нового демона великодержавной государственности.

Часть четвертая

1

Снова и снова, во все эпохи, раздвигались, рокоча и подрагивая, в цоколе Цитадели многотонные створы ворот, и раругги сквозь них устремлялись на помощь Жругру, когда в соседнем слое начинался очередной его бой с уицраорами других шрастров. Захватывая новые зоны красной росы в шрастрах соседей, завоеватель пухнет с быстротой раздуваемого воздушного шара; агрессивность растет с тою же быстротой. О мировом господстве мечтали многие; для третьего Жругра эта мечта сделалась на одно время возможностью; казалось, ее отделяют от нас немногие годы.

2

Арена борьбы между уицраорами – в пустынном слое, похожем на горячую тундру; там же – великие поединки Жругра с тем, кто в этой книге обозначен условным именем демиурга Яросвета.

-192-

С помощью изощренного инструментария наблюдают игвы из лабораторий, как отчаянно борется Жругр; но его противник остается невидим. Тем больший страх возбуждает он и враждебность. А в поединки вовлекаются с обеих сторон новые силы. И бугроватые пустоши под стенами Друккарга превращаются в поприща странных битв.

3

Рать багровоглазых раруггов под водительством игв отражает напор Синклита. На помощь ей взмывают обитатели ада; ангелы мрака и бесформенные химеры, еще не имеющие имени на человеческом языке, вступают в бой с даймонами и серафимами. Концентрация волевых волн – вот оружие: она парализует излучения врага. Поражение для демона означает его развоплощение и сброс на одномерное Дно; побежденный воин Света будет томиться в подземной тюрьме под цитаделью уицраоров, пока не погибнет последний Жругр и не развоплотится последний Великий Игва.

4

Не Жругр, а Великий Игва, чья воля подчинена лишь самому Противобогу земного шара – вот истинный властелин Друккарга. Непрерывною цепью следуют эти владыки с самого его основания: не династия, а скорее подобие преемственности пап. Они поддерживают Жругров почти во всем, санкционируют их захватнический рост вширь, но в душе испытывают к этим существам презрение. Они знают неизмеримо больше и заглядывают дальше, чем Жругр: они – высшая инстанция всех отраслей властвования. Не теократия и не монархия: государство Друккарг – сатанократия.

5

Трудно судить беспристрастно о величественности или о красоте тех многонародных ритуальных действ, которыми игвы стремятся почтить высшие демонические силы. Учение об относительности эстетических норм давно превратилось для нас в некую аксиому: невольно опасаешься проявить в оценке чужих понятий о красоте философскую или эстетическую ограниченность. Но свои пределы положены всему, и встречаешься иной раз с явлениями, которые не можешь оправдать ни с какой, доступной нам, эстетической позиции.

-193-

6

Узость мира чувств, перевернутость всех понятий и рассудочность воспрепятствовали культуре игв создать значительное искусство. Нечто вроде поэзии у них, правда, есть, но это корявый, угловатый зародыш. Живопись не получила развития: в условиях четырехмерного мира она имеет только учебное, утилитарное значение, как у нас черчение. Зато танец сделался неотъемлемой чертой их жизни, – священный танец: сочетая его с шумовою музыкой, ритмическими выкриками и фокусами освещения, они подогревают с его помощью свой мрачный и агрессивный энтузиазм.

7

Промежутки от кульминации до кульминации прилива лав, вызываемого луной, приняты во всех шрастрах за единицу времени. Более мелкие доли определяются специальными механизмами, похожими на хронометр, а наступление новых суток возвещается лязгом часов неимоверного диаметра, вверху, на последнем ярусе капища. – Ржзэнгл!! – доносится тогда до самых отдаленных районов: – Ржзэнгл!! – Техника добилась, чтобы звук, слышимый за тысячи верст, не оглушал находящихся вблизи. – Ржзэнгл! – медленно вибрирует бряцающее дребезжание. – Ржзэнгл!

8

На этот сигнал отовсюду устремляются мириады раруггов и игв, преодолевая воздушный океан, как молнии. Час демонослужения наступил, а капище способно вместить миллионы радеющих. Первый из ярусов, отделенный от внешнего пространства рядом монументальных колонн, как бы открыт наружу: это зал мистерий, посвященных ангелам мрака, а также тому, чье ошеломляющее изваяние высится перед входом в капище: основателю Друккарга, каждый глаз которого – красная глыба величиной с двухэтажный дом. А высокая техника обогатила действа ослепительными эффектами.

9

Бурные удары в барабанообразные котлы возвещают начало. Размещенные на внутренних балконах, на разной высоте, вплоть до 1000 метров от пола, они гудят устрашающим грохотом, грозным гулом. Трехпалые ноги с надетыми на них ритуальными бря´калками

-194-

заклинающе бьют в пол. Односложный характер языка превращает любой песенный текст в непрерывные спондэи. – Брубт!.. брубт!.. брубт!.. – Тупп. Тупп. Тупп. – Это – первое па священного танца, долженствующее создать настроение: преддверие бесовского экстаза.

10

Вдруг лиловые и алые снопы лучей пронизывают необъятное помещение. Скрещиваясь, перебегая, они превращают пустоту в арену световой вакханалии. В оркестрах множатся диссонансы, взмывают лязгающие, визжащие, верещащие звуковые ряды. Каждого участника охватывает воинственное вдохновение. Скопище сплетается в хоровод. – Брумм... Брумм... Брумм... Рзянгв!! Рзянгв!! Рзянгв!! – аккомпанируют чудовищные инструменты. Началось радение. Дрым... Дрым... Дрым... Жзунгр! Жзунгр! Жзунгр! Каждый вскрикивает на свой лад, но в такт пляски.

11

Привлеченные магическим действом, в вышине показываются ангелы мрака. Их неясные облики ширяют среди багровой фантасмагории; они алчно впивают энергию беснующихся игв, буйные излучения раруггов. Радеющие отрываются от земли. Рея, распластываясь, ныряя, носясь, перевертываясь, балансируя в воздухе вниз головой, они стремятся совпасть с туманной плотью ангелов мрака. В этом – высшее их наслаждение, кульминация, зенит чувств, – узких, однообразных чувств, выхолощенных ото всего, кроме восторженной радости демонослужения.

12

Второй ярус капища посвящен Жругру. Особенно пышна бывает мистерия, когда мглистая плоть этого существа обнимает, входит, совмещается со стенами и с внутренней пустотой: тогда здесь бьется и пульсирует сердце уицраора – видимое смутно, но все же видимое. Именно перед ним совершается тогда культовый пляс-полет, возглавляемый самим Великим Игвой. Это – единственная радость, которую дарует Жругр своим рабам, и одно из немногих наслаждений, ему самому доступных. Это-выражение их союза в борьбе за порабощение Шаданакара.

-195-

13

В последний из ярусов – тот, что украшен снаружи многозначными ликами часов, вхожи не все: требуется особое посвящение. Там Великий Игва – один или в ряду немногих избранных – вкушает общение с Противобогом. Они называют его Гагтунгр: это имя пришло из древних шрастров и распространилось по Шаданакару вплоть до синклитов метакультур. Но во время общения Великого Игвы с Гагтунгром не слышится ничьего голоса, не видится ничьего облика. Только воспринимается чье-то неимоверное дыхание, похожее на черный ветер.

14

Сознание Великих Игв подобно зеркалу, отражающему мировую действительность наоборот, но со строжайшей четкостью. Вряд ли сыщется среди нас хоть один мозг, вмещающий такую сумму познаний, созерцающий такие перспективы, осуществляющий мировой план столь дальнего прицела. Из рода в род открывались Великим Игвам грандиозность, чудовищность и пышность демонических миров, их разноматериальные слои – от Дигма, запредельного обиталища Гагтунгра, до миров Возмездия и того слоя в глубине антикосмоса, который именуется Гашшарвой.

15

И, охватив демонические слои Шаданакара, лишенные протяжения космического (а таких – большинство), Великий Игва превышает духом этот ограниченный ряд. Ибо двухмерное пространство, где пребывает Гашшарва, тянется уже от одной границы Галактики до другой. Таких двухмерных слоев в нашем Млечном Пути – тысячи. Их плоскости пересекаются в общей галактической оси, проходящей через звезду Антарес. Это – та единственная звезда, что видна с одномерного Дна Шаданакара, ибо и все одномерные пространства нашей вселенной пересекаются в ней.

16

Но из Гашшарвы видится уже не звезда, не красная точка, но вся эта ось, – антикосмос Галактики. Как лиловая, ослепительно-пульсирующая полоса на абсолютно черном бархате, пламенеет он на горизонте земного ада. Так видит его и Великий Игва, темный визионер, когда Гагтунгр восхищает его в Гашшарву, в эту дьявольскую цитадель цитаделей, которую раньше он созерцал,

-196-

только извне, тусклым солнцем подземного мира, как все раругги и игвы. И лишь особая душность, гнетущая каждого, входящего в мир двух координат, делает это наслаждение неполным.

17

В этом гнездилище тьмы он общается с существами, обитающими там, он видит Велгу России и велг других метакультур в их собственном жилище. Он видит хозяев Магм, похожих на извивающиеся горы, но с подобием голов и как бы смытых, полустертых лиц, и рдеющие пурпуром крылья ангелов мрака, похожих на уменьшенные двойники великолепного Люцифера наших древних легенд. Он беседует с теми, кто заботливо, иногда целые века, подготавливается Гагтунгром к рождению наверху, среди людей, в человеческом облике, ради особых, губительнейших заданий.

18

Сквозь них он вникает в неповторимые особенности человеческой души, в тайные закономерности исторического становления человечества. Он постигает корни и всю глубину соперничества людей и игв, грядущий выход обитателей шрастров в наш слой и их неизбежное столкновение с нашими потомками. И здесь же визионер учится различать три ипостаси Гагтунгра: благоговейно склоняться перед Великим Мучителем, наслаждаться соприкосновением с Великой Блудницей, черпать мудрость у Великого Осуществителя, иногда называемого также Принципом Формы.

19

Общаясь с ними, он восхищается в Дигм, обитель Гагтунгра. Он видит лиловый океан, бушующий от черного дна до неба, и Гагтунгра, возлежащего на нем, с крыльями, раскинутыми от горизонта до горизонта, и с поднятым к небосклону темно-серым лицом, а в небесах полыхают траурные зарева, ходят фиолетовые протуберанцы, грозят дольнему миру алые ауры, – в зените же блещет светило невообразимого цвета, то самое, что казалось тусклой красною точкой – из одномерного мира, лиловой пульсирующей полосой – из двухмерного.

20

Здесь, в лоне Гагтунгра, пребывают избранники зла: души Великих Игв и немногих людей, демонизировавших свой состав полностью. Они творят люциферический план, и лишь тоской об утраченных

-197-

навек высотах Света отравлено их блаженство. – Там уясняется Великому Игве до конца строение инфернальной вселенной и замысел Гагтунгра, объемлющий всю нашу брамфатуру. – И, диктуя свою волю миллионам игв, раруггов и самому уицраору, он согласует ее, отождествляет ее, полный почти религиозного восторга, с центральною демонической волей Шаданакара.

Часть пятая

1

А по широким утрамбованным трассам Друккарга медленно шагают гиганты-рабы. Магнитные поля не дают им уклониться от предназначенной дороги; но игвы осторожны вдвойне, и пересекать своим невольникам путь они избегают. Превышающие ростом многоэтажные здания, но подобные людям, с мутно-бурою кожей, в грубой красноватой одежде, развеваемой подземными ветрами, гиганты переносят к местам строительства плиты того, что можно назвать инфра-базальтом. Машин, более мощных и более дешевых, чем труд этих рабов, игвы еще не измыслили.

2

Можно ли услыхать в Друккарге человеческую речь? Можно. Можно ли там распознать в речи русские слова? – Именно русские. Какую же, если не русскую речь естественно было бы встретить на изнанке именно российской метакультуры?  «В другом мире должны быть другие формы общения, а не звуковая речь». Но почему же непременно должны? И почему – во всех мирах без разбора? –  «Так; но ведь у игв даже органы речи устроены совсем не по-человечески». Это правда. И по-русски объясняются в Друккарге не игвы, а лишь их рабы.

3

Русская речь; да и только ли речь? Отпечатки России ты распознал бы и на многом другом в этом удручающем мире. В лицах пленников угадались бы знакомые черты, где-то встречавшиеся, только трагически измененные, – чем? веками каких мучений, озарений, каких утрат? Через какие страдалища прошел, например, вот этот: осанка его не утратила и, очевидно, не утратит никогда исконной царственности, утверждаемой с каким-то горьким спокойствием. Только из глубоких глазниц будто смотрят на безбожный Друккарг целые века искупления и познания.

-198-

4

Другой, третий, сотый, трехсотый... Узнаешь черты тех, кто ушел из нашего мира на много поколений раньше нас, и тех, о чьей кончине нас уведомляли печатные листы с траурной каймою. Тех, кто взирает на нас с музейных полотен в прославленных хранилищах России, и тех, кого мы лицезрели воочию на уступах темнокрасного гранита живыми и говорящими в нарядные дни общественных празднеств. Разные тропы привели их сюда. Одни не изведали ничего ужаснее этих уз; другим этот подневольный труд теперь кажется почти отдыхом.

5

Один за другим, сквозь похоронный звон колоколов в московских и петербургских соборах, нисходили в Друккарг князья и цари, императоры и полководцы, сановники и советники. Одни – в первые часы посмертия, другие после чистилищ или расплаты в глубине магм. Но испепеление тех нитей их карм, что вплелись в пряжу державной государственности, неподсудно никаким страдалищам. И рано или поздно несчастный вступал под власть игв – трудиться над завершением воздвигавшегося им при жизни и ненавидимого теперь.

6

Это – формула; а вот и случаи ее применения. Злодеяния так отягчили эфирную ткань Ивана Грозного, что стремительный спуск начался с первых же минут посмертия. Преступник падал сквозь слои и слои, прорезая чистилища. Магмы и непроглядные слои земного Ядра. Равновесие было достигнуто лишь в мире, называемом Ытрэч: это планетарная ночь, длящаяся с начала Земли до ее преображения в отдаленном грядущем. Мука его невыразима; силы Синклита России не достигают туда. Это – средняя из трех лун, маячащих на небесах Друккарга.

7

Теперь он видит эту луну прямо над собой, влачась с непонятною для нас ношей по трассам античеловечества. Избавленный от нечеловеческих мук Ытрэча силами Синклита Мира по истечении трех веков, он медленно совершил положенный подъем, и вот включился в шеренгу рабов-строителей. Все, отмеченное в его душе наитием Гагтунгра, высветлилось: лицо, коричневое, как земля пустыни, становится похоже на лики великих мучеников, преодолевших естество и подготовивших себя к мирам восходящего посмертия.

-199-

8

Посмертие Лжедимитрия было противоречивым, как его судьба на земле. Носитель темного задания, навязанного ему Противобогом, он, выполнив его, сорвался на планетарное Дно, по дороге теряя свое эфирное тело, распавшееся на десятки призрачных я». По истечении долгих лет взятый оттуда в Гашшарву, он только тогда мог быть освобожден силами Христа от страшного повтора: новой темной миссии, нового рождения и нового низвержения. Он поднят в Друккарг и строит цитадель, трудясь в ряду своих предшественников и преемников на престоле России.

9

Строют и строют. Строют твердыню трансфизической державы на изнанке Святой Руси. Строют и строют. Не странно ли? Даже императрицы века пудреных париков и угодий с десятками тысяч крепостных крестьян строют ее и строют. И если, время от времени, новый пришелец появляется в их ряду, его уже не поражает, что карма вовлекла его в труд рука об руку с владыками и блюстителями государственной громады прошлого, которую при жизни он разрушал и на ее месте строил другую. Чистилища сделали его разум ясней, и смысл великодержавной преемственности стал ему понятен.

10

Цитаделью из нескольких концентрических стен опоясан подземный город. Новые плиты кладутся на плиты. Зазубренные края наглухо спаиваются тем веществом, которому в нашем мире соответствуют крепчайшие металлы. Магнитные поля очерчивают крепость: ни шага в сторону, ни движения. И единственную отраду отстояли для рабов силы Синклита: благоговейную, влюбленную и щемящую. Еще недалеки времена, когда над внутренним пространством крепости светилось звучащее, женственно-голубое сияние. Это пела небесная пленница уицраоров, пресветлая Навна, в своем недоступном для врагов саду.

11

Светилась и пела, звучала и благоухала.  «Она еще здесь, она еще с нами», – чувствовал каждый. И гармония прикасалась к строившим цитадель, лучилась из слоя в слой, вздымалась в миры Просветления, опускалась в чистилища, струилась каплями до изнывающих в аду, проникала к сердцам живущих на поверхности

-200-

земли сквозь вдохновение и любовь, тоску о красоте, сквозь музыку и стих, сквозь мечту о сотворчестве с Провидением. И гиганты-рабы благословляли этот светящийся голос, рождавший надежду, врачевавший их раны, омывавший от уныния, суетности и обиды их сердца.

12

Но в годы последней из тираний, насиловавших русскую землю, третий уицраор принудил гигантов надстроить над недоступным для него садом плоский, плотный свод. Едва проступает сквозь эту преграду излучение идеальной Души народа, голубовато серебря внешнюю сторону циклопических стен. Но звучавшие пазори угасли, сиявший голос умолк. Лишь просветленные в Небесной России, верующие – в России земной, да сонмы самого демиурга еще улавливают его отзвуки. Остальные его не слышат. Остальные не знают о Навне ничего. Они даже не догадываются о ее существовании.

13

А гиганты строют и строют. Вместо отдыха – короткое забытье, пища – растительность Друккарга. Бунт невозможен. Но рыцари Невозможного встречаются везде. Участие в созидании одной из твердынь Противобога возмутило полтора века назад совесть одного из них, его гордость и веру. Что восстание обречено он знал, но предпочел гибель. Бунт парализуется тут мгновенно. Всосанный и извергнутый уицраором на Дно, Суворов вкусил до конца еще горшую муку и, снова поднятый в Друккарг, включился в цепь гигантов-камненосцев уже без ропота.

14

Но величайшего из государей нашей истории отличили даже игвы. Не нужно понимать слишком буквально труд этих камненосцев, как и труд кариатид: это – лишь подобие. И великому Петру доверен надзор за товарищами по возмездию – горестное отличие, – здесь, у ног изваяния, чье крошечное подобие поставлено в его честь на петербургской площади. Он распоряжается другими, но строит и сам, строит, напрягая все мускулы своего сверхчеловеческого тела, всю энергию своего титанического рассудка, – строит ненавидимое с тех пор, как он постиг его сущность.

-201-

15

Вот почему не образ императора-героя на гранитной скале, но само изваяние окружено легендой. Снова и снова приходят на память строки великой поэмы – и тают. Неясный образ шевелится в душе – и не может определиться мыслью. Холодящая жуть нечаянно вдруг обожжет отдаленным предчувствием – и тихо отхлынет. И пока вникаешь зрением, чувством истории, чувством поэзии и воображением в силуэт неподвижно-мчащегося на коне – нерожденная легенда-не легенда, а предостережение – держит созерцающего в своем завороженном круге.

16

Она еще не отлилась ни в балладу, ни в философему, ни – в музыкальную симфонию. В первый раз просачивается она в искусство слова. Она только неподвижно стоит, почти уже 200 лет, стеклянеющим озером вокруг бронзовой статуи. – Ветшающий портик – направо, портик – налево, темный, сурово и скорбно умолкший собор впереди, грозно-тихая река за плечами. Настороженность, пустынность... И каждый, замедлив шаг на торжественной площади, ощущает себя как бы в магнитном поле. Это чувствуют все; сознает это каждый, вдумавшийся в свое чувство.

1955–1958

-202-

Глава восьмая
Навна
Поэма

Моей возлюбленной,
жене и другу, Алле Андреевой,
посвящаю эту вещь.

Даниил Андреев

Вторую вещь, посвященную ей,
«Плаванье к Небесному Кремлю»
я написать не успел.

28.II.59

Москва


Если бы
       даже кудесник премудрый
Тогда погрузил,
           размышляя про явь или небыль,
   Пронзительный взор
               в синекудрое небо –
      Он бы Ее не заметил.
          Прозрачен и светел
   Был синий простор Ее глаз
И с синью сливался небесной.

Это – в высотах, доныне безвестных
               Для нас,
  Она, наклонясь, озирала
    Пространства земные
    И думала: где бы
  Коснуться земного впервые.

Внизу простирались пустынные пади
               Эфирного слоя.
   На юге и на востоке вздымались
Медленно строившиеся громады
     Старших метакультур.

              Хмур
   Запад был бурный. И мглою,
     Как бурой оградой,
Скрывалось блистающее сооруженье
   С вершиной из ясного фирна.

-203-

И крылья мышиные
     Темно-эфирных циклонов
   В бурливом движеньи
   Взмывали по склонам:
   Взмывали и реяли,
              не досягая
     До белого рая,
     До правды Грааля,
Где рыцари в мантиях белых сверкали
Мечами духовными – вкруг средоточья
     Великого Света
     Над дольнею ночью.

              Южнее –
Золотом, пурпуром, чернью,
Переливался и трепетал,
     Как солнце вечернее
Над горизонтом истории рея,
     Храм Византии.
Священный портал
     был открыт,
        и свет несказанный
Лился оттуда. Далекой осанной
         Гремели глубины,
     Как если бы сонм Златоустов
Колена склонял пред явившимся им Назареем.

Пространство же до Ледовитых морей
          Было пусто.
Только прозрачные пряди и космы
Там пролетали, разводины кроя:
То – стихиали баюкали космос
Телесного слоя:

Над порожьями, реками,
Над речными излуками,
Над таежными звуками...

Так начался Ее спуск.

Глубже и глубже вникала, входила
           В дикое лоно.
Диких озер голубое кадило
Мягко дымилось туманом...
                     По склонам
Духи Вайиты на крыльях тяжелых,
В мареве взмахивая, пролетали...

-204-

   Ложе баюкали Ей стихиали
     В поймах и долах.

Полночью пенились пазори в тучах,
В тучах над тихою, хвойною хмарью...
Хвойною хмарью, пустынною гарью
     Пахло на кручах.
     Бед неминучих
Запах – полынь!..
              На лесных поворотах
Дятлы стучали... Ветры качали
     Аир на дремных болотах.

   Ложе баюкали ей стихиали:
Духи Вайиты, что, теплым дыханьем
Землю целуя, уносятся в дали;
Духи Фальторы, – благоуханьем
Луга цветущего; духи Лиурны –
Дивного мира, где льются безбурно
     Души младенческих рек...
Духи Нивенны – в блаженном весельи
Зимами кроя Ее новоселье
          В снег... в снег...
                          в снег...

И, проницая их собственной плотью
И на закатах, и утренней ранью,
Навна
     журчащей их делала тканью:
      Ризой своей и милотью.

* * *


А названья – не русские:
   Узкие, странные –
В запредельные страны
Музыкой уводящие звуки.

Ведь наших горячих наречий излуки
Впадают в небесном Синклите Мира,
Где ни народностей нет, ни рас,
В общий духовный язык человечества –
        В будущее Единство,
            Отечество, –
И языку тому темная лира
Только откликнулась в этот час.

-205-

* * *


  Грубою жизнью, грузной и косной,
  Глухо ворочалась дикая Русь.
  В эти лохматые, мутные космы
  Даже наитьем едва проберусь:
      Слишком начально...
      Трудны, печальны
  Игрища первонародного космоса...
Предкам, быть может-хмель повенчальный,
Нам же в том яростном зрелище-грусть.

  Распрь и усобиц размах половодный.
  Сердцу – ни радуги... ни гонца...
  Страшная власть Афродиты Народной
  Мощно сближала тела и сердца.

  Рог рокотал, и неистовство браков
  Утро сменяло неистовством битв,
  Не просветив первородного мрака
  Хищных разгулов
               и хищных ловитв.

Руку поднимет
             и опростает
Лютая Ольга –
             и вот, к врагу
В небе летящих мстителей стая
Огненную прочертит дугу.

Но затоскует
            и шевельнется
Собственному деянью укор,
Будто в кромешную глубь колодца
Чей-то опустится синий взор.
И затоскуют
           о непостижимом,
Непримиримом с властью ума,
Из Цареграда ладанным дымом,
Тихо струящимся в хаты, в дома...

Внятною станет Нагорная заповедь,
Луч Галилеи, тихий Фавор,
Если годами с душевной заводи
Навна не сводит лазурный взор.

И, шелестя от души к душе,
Серою цаплей в речном камыше,

-206-

Ласточкой быстрой,
           лебедью вольной,
Легкою искрой,
              сладко и больно
   Перелетит,
             перекинется,
Грустью певучей прикинется,
Жаждой любви означится,
Жаждой веры заплачется,
Жаждой правды проявится
Сказочная красавица.

* * *


Так, облачком на кручах Киева
Чуть-чуть белевшая вначале,
В прозрачной утренней печали
Росу творящую тая,
Из дум народа, из тоски его
Она свой облик очертила,
Она мерцала и светила
Над тысячью минутных я.

И стали нежною духовностью
Лучиться луг, поляны, ели,
Запели длинные свирели
Прозрачной трелью заревой,
А за полночною безмолвностью,
В любви, влюбленным открывалась
Та глубь добра, тепло и жалость,
В чем каждый слышал голос свой.

Он слышал свой, а все в гармонию
Она влекла, согласовала,
Она мерцала, волхвовала
И в каждом холила мечту,
И в Муроме прошла Феврония,
В Путивле пела Ярославна,
И Василиса в мгле дубравной
Искала ночью мудрость ту.

   Искала ночью – все искала...
           Озера и скалы
Воочью ей делали знаки. Двуречьем,
   Окою и Волгой, бродила, искала,
   Леса говорили ей, небо сверкало
         Звездным наречьем.

-207-

Там шелестела
             над виром лоза,
Навна глядела
             мирно в глаза,
И каждый прохожий
                 становился добрей
У небесных подножий,
                 у лесов и полей.

Семенили детишки
        в лес по грибы,
Забирались от мишки
        на ель, на дубы,
И, беспокоясь
     о ближних, о детях,
Слышала совесть:
      «Ласкай и приветь их!"

   В избах и клетях
Стала любовь несказанна.

           И ни осанна
Строгих стихир византийских,
Ни умудренный в витийствах
     Разум церковный
Не находил ей словесной оправы.
Так шелестят бестелесно и ровно
     Вешние травы.

Этою музыкой невыразимой
Все облекалось: лето и зимы,
Дни многодетной усадьбы,
     Смерти и свадьбы,
Слово об Игоревом походе,
Сорокоусты притворов замгленных
И на туманном весеннем восходе
     Песни влюбленных.

* * *

Навна вложила в горсть Яросвету
Пригоршню белых кристаллов.

     И на пажитях талых,
На крутогорьях они засверкали –
     Искры Завета,
Мощной рукою то ближе, то дале

-208-

   Властно рассеяны...
                      Белые кубы
   Гранью блистая, сосудами света
         Гребни холмов увенчали.

     И было вначале:
Пестрые крины смеющимся цветом
И колокольни, как райского дуба
     Ствол величавый,
     Их довершили.
     Их окружили
     Зубцы и забрала,
   И над родными разливами
Встали кремли, города, городища,
     Монастыри...

     Князья и цари,
Схимники, смерды, гости и нищие
Видели, как на Руси разгоралось
   Зарево странной зари.

   И повторялось,
   Удесятерялось,
   Снова и снова,
   От Камы до Пскова
Над половодьем бесчисленных рек
То отраженье Кремля Неземного
    В бут, –
            в плоть, –
                      в век.

* * *


Но громоздит державный демон
    Свой грузный строй,
И моет Днепр, и лижет Неман
         Его устой.
Мечта могущества ярится
    В его очах.
Уже тесна Москва-царица:
    Он в ней зачах.
От дня ко дню самодержавней,
    Он – бич, палач...

О, русский стих! О пленной Навне
    Тоскуй и плачь!

Плотными глыбами замуровал он
Сад Ее нежный внутри цитадели.

-209-

В крытых проходах вырыл провалы;
    Чадные щели
Омраками дурманили разум,
  Вкрадчивым газом
    Едко дымясь...

В чем обнаружишь высокую связь
С духом Ее –
            наших предков?
Вчитываешься в былые сказанья,
Вслушиваешься в монотонное пенье,
Вглядываешься в иконы и зданья,
  В иноческие виденья –
Строгих и резких
              крыльев и ликов
                   скупое убранство,
Ровное золото райских пространств,
Византийского Храма очерк великий, –
                            а дальше
Грозно сквозит
    Трансмиф христианства
    В сумрачных фресках.

Вглубь,
       в стопудовую удаль былин
Мысль низведешь – и замедлишь на спуске:
Только бродяги пустынных равнин
Ухают там: богатырски, по-русски.

Сита и Радха, Гудруна и Фрэя,
Руфь, Антигона, Эсфирь, Галатея –
      Где же их русские сестры?
Где Джиоконда?.. Где Маргарита?..

   Нету ответа.
   Грубые плиты,
Хищные, пышные ростры.

И с триумфальных ворот Петербурга
Цоком копыт и подъятой трубой
Трубит гонец –
              не про власть демиурга,
Но про великодержавный разбой.

              Глухо.

   Лишь недомолвками, еле-еле,
Глянет порой из глубин цитадели
      Отблеск вышнего духа:

-210-

      Женственной жалости.
      Женственной прелести.
      Женственной милости.

*  *  *

И Демиург ударил в ярости
Жезлом по камню цитадели.
Эфирный камень дрогнул... В щели
Прорвался плещущий родник,
И стала звонкая струя расти,
Рыдая тысячью мелодий,
И чуткий слух внизу, в народе,
К ее журчащей влаге ник.

Текли меж белыми колоннами,
По тихим паркам и гостиным,
По антресолям паутинным
Ручьи романсов и сонат,
И в театральных залах – звонами
Гармоний, миру незнакомых,
В лицо пахнул, как цвет черемух,
Сам потаенный Русский Сад.

Неизъяснимые свечения
Над струнным ладом засквозили.
Затрепетав, их отразили
И ритм стихов, и красок гладь,
Как будто к нам из заключения
В час мимолетный, в миг кристальный,
Могла отныне взор печальный
Душа народная послать.

Где над Невою дремлют строгие
Владыки царственного Нила,
Богиня русская склонила
Глаза крылатые к Неве –
И встали месяцы двурогие,
И, овеваем мглой воздушной,
Прислушивался бледный Пушкин
К хрустальным звукам в синеве.

Там, за дворцовыми аллеями –
Фонтанов звонкая глиссада,
А дальше – мгла глухого сада,
Где даже оклик музы тих,
Где нисходил и тек, лелеемый
Всей лаской пушкинских мечтаний,

-211-

Нерукотворный образ Тани,
Чтоб веять в ямбах колдовских.

И образ девственный за образом,
Все полновластнее, все выше,
Как изваянья в темной нише,
Светлели в замыслах творцов,
Но в провозвестьях слова доброго
Еще не вняли вести главной:
Что горек плен пресветлой Навны,
Сад – замурован,
                рок – свинцов.

* * *


– Друг мой! Жених мой! Вспомни былое:
  Родину демиургов благую,
Как мы спускались вот к этому слою
          В пустошь нагую.
Друг мой, жених мой!.. Ветер геенны
  Треплет одежду мою, разрывая,
Клочья уносит – слоями вселенной
           С края до края...
Друг мой! Жених мой!
                    Знаю: в бою ты
С темным хранителем, с лютым титаном,
Лишь согревает
              мирным приютом
         Сердце мечта нам.

Жданная всем человечеством
                          снидет
  К нашему браку
                с солнечных сводов;
Дочь нерожденную нашу сновидят
           Души народов.
Видишь – я в людях гонцов обретаю,
Шлю вдохновенья им полночью тихой,
Вею над судьбами,
                 в душах витаю...
  Свет мой! Жених мой!

  И замирает
            голос звенящий
В море далеком, в нехоженой чаще,
Те ж, кто доносят
                 отзвуки
                        людям,

Молча клянутся: – Верными будем!

-212-

Шумную славу, мишурные лавры
Этим гонцам раздавала не Ты, –
Что Тебе – дребезжанье в литавры
  Ложно-торжественной
                     суеты?

Но и творцам, и безвестным героям
Вход раскрывая в светлицу Твою,
Всех, кто стремится, кто любит и строит,
Ты облекаешь в посмертном краю.
Ты облекаешь – лазурью просторной,
Сердцем Твоим, о благая, – Тобой, –
Ты, что веками Душою Соборной
Стала для русской земли снеговой!

Не триумфальная песнь, не баллада –
Мирный акафист излиться готов
Нежной Садовнице русского сада,
Светлой виновнице светлых стихов.

В каждом наитии, в каждом искусстве
Этой ночной, этой снежной страны
Только заря Твоих дальних предчувствий
Чуть золотит наши скорбные сны.

И над Февронией, кроткою Соней,
Лизою, Марфой, Наташей, – везде
Льется хрусталь Твоих дивных гармоний
И серебрится, как луч на воде.

Но еще застят громоздкие глыбы
Твой заколдованный сад, и во тьму
Лики тех звезд, что родиться могли бы,
Гаснут, незримы еще никому.

В небе России, в лазури бездонной
Ждут зарождающиеся миры,
И – ни Тимуры, ни Ассаргадоны
Не загасят их лучистой игры.

О, наступающий век!
                   Упованье
Гимны за гимнами шлет на уста, –
Многолучистых светил рассветанье!
Всечеловеческих братств полнота!

-213-
* * *

Нет, еще не в праздничных огнях,
                                не в храме –
Ночью, сквозь железный переплет,
                                в тюрьме,
Легкими, бесшумными, скользящими шагами
Близишь Ты воздушный свой полет
                     ко мне.

Тихо озаряется душа,
                 как келья,
Свет благоухающий пахнул,
                как сад,
Тихое, звенящее, нездешнее веселье
Льется, драгоценнейшее
                      всех
                          наград.

О, Ты не потребуешь коленопреклоненья,
К сонному наклонишься сквозь дрожь
                                  ресниц
Радужно-светящимся
                  миром откровенья,
Райским колыханием ветвей
                и птиц.

Сердце мое вызволишь из немощи и горя,
В сумрачных чистилищах возьмешь
               со дна, –
Нежная как девочка,
                   лучистая как зори,
Взором необъемлемая,
              как страна.

1955
Владимир

-214-

Глава девятая
Сказание о Яросвете
Цикл стихотворений

Вступление

Когда на нас военная зима
Грядет – растить курганы новым скифам,
И вырваться из колб грозит чума
В глубь городов, мученья сократив им,
И древней Велги ропщущая тьма
Встает из недр – тогда крылатым мифом
Над током дней уму яснеешь Ты
Сквозь окна снов и творческой мечты.

Текли века усобиц, гнева, горя,
Падений, подвигов, – но никогда
Твой смутный образ в призрачном уборе
Не оставлял в уме людском следа.
Наш русский дух влекла в небесном хоре
Иных светил, иных властей чреда,
И что дано Твоей любви и силе,
Мы, в слепоте, на них переносили.

Наш разум юный расслоить не смел,
Кто тягу вдаль внушал великим дедам,
Кто чудной целью полнил наш удел,
Кто помогал и битвам, и победам;
Ты пребывал за мглой державных дел –
Неразличим, нечувствуем, неведом,
Сам преклонясь пред именем Христа,
И вера в Русь была еще пуста.

Из века в век, с восхода до восхода,
Труждался Ты, как пахарь, над страной,
Бросая зерна и лелея всходы
Живой тоски о вере мировой.
С Душой Соборной русского народа
Ты близил миг желанной цели той,
И тщетно высил свой чертог бесславья
Над нами демон великодержавья.

-215-

Ковчег России Богом дан Тебе,
Ты – наше солнце, старший брат в Синклите,
Водитель душ в бушующей судьбе!
Народовождь! Народоисцелитель!
Ты – в вере мудрых и в простом рабе,
В пыли дорог и в грозовом зените,
В народных подвигах, мечтах, трудах, –
Во всем, где прах – уже не только прах!

Слепящий смысл уже сквозит за мглою
И драгоценностей былых не жаль,
И все грядущее, и все былое –
Твоей рукой чертимая скрижаль.
Слоится век, и в каждом грубом слое –
Твой легкий след, ведущий вдаль и вдаль, –
О, друг страны, судом веков судимой,
Богоотступной – и боголюбимой!

Учи же нас – груз ноши не кляня
Читать завет долженствований наших,
Нести огонь в живой цепи огня
Культур грядущих и культур угасших –
Ты, воздевающий к престолу Дня
Всю нашу боль в нерукотворных чашах,
Как боль вселенной – гор, лесов, морей –
К Отцу возносит Вечный Иерей.

1942

1

В дни, когда светозарно и мирно
Он сошел к нам с небесного фирна,
О грядущем – и горько и скорбно –
Предрекла Ему вещая Карна:
Дева плача, что крылья простерла
От Югры до дунайского гирла,
От феодов Великого Карла
До снегов Беломорского Горла.

– Посмотри лишь, – она говорила, –
На пути Твоих братьев, их жребий!
Разве дивная цель не парила
Над их солнечным детством на небе?
Иль Ты первый, кто грезит о рае,
О людском совершеннейшем строе,
Чтоб духовность сверкала, как струи,
Над юдолью народного края?

-216-

– Но кольцо обручальное Навне
   Я хранил, Я храню.
Цель огромных времен Мне ясна в Ней,
   И готов Я ко дню,
Когда браком сведу в Ее лоно
   Нашей Дочери плоть –
Той, что призвана адские луны
   Божьим солнцем бороть.

– Но не смог ведь никто из народов,
Даже длань демиурга изведав,
Жизнь укрыть от закона Атридов,
Мир людей – от его антиподов.
Чуть страна становилась духовней,
Вера – чище, деянья безгневней –
Из-за гор, беспощадный и древний
Враг вторгался – еще бурнокровней.

С диким посвистом рушились орды,
Гибли все – и владыки, и смерды,
Все: трусливы ли, дерзки ли, горды
Иль духовною доблестью тверды.
И клубы восходивших страданий,
Точно дымы над кухней колдуний,
Алчно пили из полных ладоней
Толпы адских незримых созданий.

Из Народоводителей – каждый
Принуждается крайней надеждой
Породить в оборону от ада
Столь же грозное, лютое чадо.
Заскрежещут железные пурги,
Взгромоздятся над безднами бурги,
Сын окрепнет – и гром его оргий
И побед – не уймут демиурги!

– Но кольцо обручальное Навне
   Я хранил. Я храню!
Был бы низкой измены бесславней
   Спуск мой в шрастры, к огню,
Чтоб из мутного лона кароссы
   Породить вожака
Русской будущей расы
   На века, и века!

– Но не смели ни Рюрик, ни Трувор
Сделать царство тенистым, как явор,
И народные ропот и говор

-217-

Жадно слушал степной уицраор.
Он возрос! Ощетинились степи
Ядоносными нивами копий,
И на каждом азийском уступе
Орды к натиску щерятся вкупе.

Уицраор торопит на Русь их,
И с востока, с мертвящих нагорий,
Искры взоров, стервячьих и рысьих,
Ей сулят пепелящее горе:
Чтоб, глумясь над Твоею Невестой,
Торжествуя над Русью Небесной,
Все гасили звериностью гнусной,
Многодьявольской, тысячебесной.

– Как же Я, обручившийся Навне,
   Смог бы снидить в Друккарг?
Разве мыслимы с недругом древним
   Договор или торг?
Если б Я из великой кароссы
   Чадо мрака исторг,
Как поверили б вещие руссы,
   Что Я – свет? демиург?

– Не ропщи! Мое знанье – порука!
Не избегнешь Ты общего рока!
Далеко до заветного брака...
Брак иной уже рдеет из мрака.
И, сказав, подняла свои крылья,
Отлетела премудрая Карна,
Вековому закону насилья
Только скорбью своей непокорна.

2

О, превышающий ангелов! Страшно
    Словом коснуться этих пучин,
Скрытых исконно личиной всегдашнею
    Видимых следствий,
                      зримых причин.
Что Ты осуществлял, что загадывал –
    Звуками, знаками
                    как объясню
Тем, кто под маску еще не заглядывал
    Прошлому и настоящему дню?

-218-

Если над горестной нивою тощею
    В поте кровавом народ мужал –
Сам Ты мужал
            с удвоенной мощью,
    Мудрость восполнил, зрелость стяжал.
Но это после...
               А в сумрачной древности –
    Солнечный Мальчик
                     с таких миров,
Бросить докуда в праведной ревности
    Даже святой не дерзнет
                          свой зов!

Разум Твой – над сраженьями, ратями
    Чудным воспоминаньем сверкал,
Ты созерцал труды своих братьев –
    Дальних затомисов
                     белый портал.
Ты созерцал свою цель, свой Город,
    Храм Солнца Мира
                    в том краю,
Где, одолев многобурный морок,
    С Навною скрестишь
                      душу свою.

Ты созерцал,
            как Звента-Свентана
    Дочерью сходит с небес
                          в ваш брак
И, убелив народы и страны,
    Ставит над миром людей
                          свой знак:
Братством грядущего. Розою Мира,
    Будущей Церковью
                    вмещена,
Воплощена же –
              в ткани эфира,
    Белому Агнцу
                Дева-Жена.

Так –
     лишь мальчик сперва,
                         а не позднею
    Мудростью мудрый,
                     не Ветхий Деньми,
Будешь ли понят Ты временем грозным,
    Яростными моими детьми?

Как, слепотой и гордыней обманутые,

-219-

    Не обесчестят хулой Твоих дел?..
Страшно
       Твой лик приближать из тумана.
    Пусть же поймет
                   лишь тот,
                            кто зрел.

3

Это свершилось в начале пути...
    Даймон! мрак освети!
Дай мне нащупать знаки-слова
    Брезжущему едва!..

Глубинные шрастры,
                  их мощный слой
От нас отгорожен
                бурлящей мглой,
Базальтом, магмой,
                  кругом оград –
Системой
        нам чуждых
                  координат.

Там
   иных материальностей ряд,
Там уицраоры бдят и творят,
Силой науки и ворожбы
Игвы сооружают кубы,
Ромбы, параллелепипеды стен,
Чей неподвижный и странный крен
То ли назад,
            то ли вперед,
С нашими правилами
                  не совпадет.

Но над Россией
              в те времена
Страна их безвидна была, темна;
Еще не коснулся скалистых игл
Родоначальник и пращур игв,
И даже раруггам
               в тот жар и муть
Заказан был
           воинственный путь.
Лишь излученьями ранних племен
Сумрак пустыни был озарен...

-220-

И в мир необитаемый тот
Вторгся владыка
               смежных пустот.

Как узурпатор, хищен и горд,
Был уицраор монгольских орд;
Сжал он клещами бесовских свор
Корни Алтайских, Уральских гор.
Монголо-игвы
            и табуны
Монголо-раруггов
                в глубь страны
Вливались потоком морд и химер –
Перерожденцы далеких эр,
Все еще злую похожесть храня
На птеродактиля, –
                  не на коня.

Это свершилось, когда демиург
Слаб еще был, –
               юн:
Взгляд его мерк от арктических пург
    И от двоящихся лун.

Гибелью духа и плоти
                    стране
    Враг степной угрожал;
В смертном, антоновом, лютом огне
    Дух народа дрожал.

Только метались, в дыму пространств,
    За нетопырем нетопырь...
Да вдохновитель кровавых ханств
    Креп и рос,
               как упырь:

С пламенной мордой, – шлем до небес, –
    Не сердце,
              а черный ком:
В буйстве и пляске
                  великий бес
    Над выжженным материком.

Ринулся в край он Святой Руси, .
    Рождавшейся в небеси,
И отступил из эфирных плит
    Юный ее Синклит.

-221-

Только такой же, как он, тиран
Мог нанести ему тысячи ран
И, цитадель России создав,
Недруга задушить,
                 как удав.

4

Хвойным покровом
                стройного бора
    Жизнь,
          еле теплющуюся во мгле,
Промысел кроет от войн и разора –
    Бурь, разгулявшихся по земле.

Мрак запредельный.
                  Посвист метельный,
    Прялки постукивание в ночи...
Плач колыбельный.
                 Песнь колыбельная,
    Шепот пугливый: – Молчи... молчи.

– Баю... – качает.
                  - Баю... – стращает:
    Вон, злой татарин идет,
                           идет... –
Мать о грядущем плачет, вещает,
    Зыбку качает –
                  взад,
                       вперед.

Полные груди. Полные губы.
    Полузвериный, мягкий взор...
В тесных землянках, в крошечных срубах
    Матери
          с полночью
                    разговор.

Так – в Ярославле. Так – в Путивле,
    В Вологде,
              в Муроме,
                       в Устюге:
Буен растет ли,
               добр,
                    игрив ли –
    Только бы креп,
                   назло
                        пурге.

-222-

Смерд ли отец,
              холоп ли,
                       дьяк ли,
    Поп ли, боярин, дружинник, тать –
Лишь бы
       в роды и роды не сякли
    Силы,
         плодотворящие мать.

Всюду ей ложе: в тучах беззвездных,
    В гульбищах, в деревнях, на юру,
В душных кремлях и воздушных безднах,
    Утром,
          средь ночи
                    и ввечеру.

Всюду, где сблизились двое – она же
    Взор свой, колдуя,
                      правит
                            вниз –
Цепь родовую ваять:
                   на страже
    Вечно творимых телесных риз!

Буйные свадьбы,
               страстные игры,
Все – лишь крепить бы
                     плоть
                          страны,
Плоть!.. – В этом воля
                      кароссы Дингры,
    Смысл ее правд
                   и ее вины.

Каждый ранитель
               русского тела,
    Каждый губитель славян –
                            ей враг,
Каждого
       дланью осатанелой
    В снег зароет,
                  смоет в овраг.

Душной, слепою, теплой, утробной,
    В блуде и в браках –
                        одна везде,
Плоти Ваятельница народной, –
    Где ж ее лик?
                 и сердце где?

-223-

5

Странно поверить, трудно постичь:
Нимб ли иконный у ней
                     или бич?
Кто она: беззаконье? закон?
Пасть ли ощеривающий дракон?
Много ли их под луною?
                      одна ль
Эта клокочущая стихиаль?

Несколько. –
            В неуемном огне
Страсти народной, в каждой стране
Дышит такая ж, и облик их
С мордами разъяренных волчих,
С воющей львицею странно схож;
В мирные миги
             добр и пригож,
Но неизменно жуток для нас
Женственной глубью звериных глаз,
Мутно-багров,
             лиловат
                    и бур
В каждой
        из мощных
                 метакультур.

Чаще, о, чаще!
              Над каждой нацией
Зыблется эта мутная мгла,
Тщетным порывом силясь подняться
В мудрость познанья
                   Добра и Зла.

Не понимаю: что значит Дингра?
Только становится взгляд остер,
Чтоб различать над долами Тибра,
Темзы и Ганга
             ее сестер.

На философском хилом пути
Было бы можно произнести,
Множа терминологию сект:

– Эта каросса – только аспект
В данном народе, в данной стране

-224-

   Сущности,
            общей
                 в их глубине.

6

Не как панцирь, броня иль кираса
На груди беспокойного росса,
Но как жизнетворящие росы –
Для народов мерцанье кароссы:
Для тевтонов, славян, печенегов,
Для кибиток, шатров и чертогов,
И для даймонов, и для раруггов –
От вершин до подземных отрогов.

Было раньше любых человечеств,
Раньше всех исторических зодчеств,
То, что брезжит в зерцалах провидчеств,
В отшлифованных гранях пророчеств:
В дни, когда первообразы спали
В пламенах, как в первичной купели,
Ей назначилось Богом – быть строгой
Первоангела первой подругой.
   И ступить через этот порог
   Не умел искуситель и враг.

Принимали крылатые духи
От нее светотканое тело,
И в любом ее смехе и вздохе
Само небо смеяться хотело.
О, не жегшее пламенем пламя!
Зла и мук не знававшее племя!
Красотою цвело это семя
И звучало Лилит ее имя.

Но творец сатанинского плана
Самозванцем проник в ее лоно.
И страшнее горчайшего плена
Стал ей плод рокового урона.
Человечества, стаи и хоры –
Все содружества Шаданакара
Понесли в себе ждущее кары
Семя дьявольское – эйцехоре.
   И подпал, на отчаянье скор,
   Мир закону мечей и секир.

И низверглась Лилит из сапфирных
Лучезарных высот светотворных

-225-

До геенн планетарных – пурпурных,
Рыжих, бурных, оранжевых, чермных.
Ее двойственный знак неизбежен
Над любым, будь он горд иль ничтожен;
Путь сквозь мир без нее невозможен,
С ней же – горек, извилист, мятежен.

Точно мех рыжеватого тигра,
Ее край – топко душный, как тундра...
На Руси же лицо ее – Дингра,
Дочерь Дня, но рабыня Гагтунгра.

7

И отошел Он
           от юной Навны
   С мукой, с надеждой, с ярой мечтой, –
Страстный, божественный,
                        своенравный,
   Все еще веруя
                цели той.

– Сына! младенца!..
                   Пусть он, похожий
   Силой
        на эту драконью стать,
Сможет пред демоном желтокожих
   За бытие России предстать!

Сына!
     через любые мытарства!
   Сына! царя подземной глуши!
В бут, в нерушимые глыбы царства
   Втиснуть текучесть народной Души!

И ураганом
          в лоно кароссы
   Вторгся неистовый
                    смерч огня,
С туч Рангарайдра
                 жгучие грозы
   До всклокотавших лав наклоня.

Так
   русский демон великодержавья
   Зачат был
            у чистилищных рек

-226-

В горестную годину бесславья,
   В мечущийся
              Тринадцатый Век.

8

Создал сначала для родины сын
Вал,
    да острог,
              да неструганый тын.
Всюду – лишь бор.
                 Ни меча, ни щита.
Пустоши.
        Проголодь.
                  Нищета.

Гордость и гнев за страну чародей
Пестовал медленно в душах людей;
Камни ж укладывал на земь не он,
Но Александр, Калита, Симеон,
Дмитрий, Василий...
                   из роду в род
Крепость творили князья и народ.

Бут стал отесан, прочен и крут.
Этот безрадостный, крестный труд
Благословил Яросвет,
                    и сама
Церкви блистающая бахрома
Именем Божьим крепила устой,
Мерно качаясь над крепостью той.

Но укрепляй ты, проси не проси –
А на подземной изнанке Руси
Русские игвы
            ползком, тишком
Вкрадывались
            в разоряемый дом,
За огневые
          от лав
                берега
Медленно выживая врага,
И трепетало в зеркале лав,
Новыми капищами представ
И островерхий шатер шевеля,
Черное
      искаженье
               Кремля.

-227-

Эти года возвышеньем Москвы
С гордостью именуете вы.

Но он жирел, он ярился, он пух,
Он выходил из побед и разрух,
Тысячью жадных присосок везде
Соки впивая в любой борозде,
В городе каждом и в сердце любом
Под колокольный раскатистый бомм,
В поле, у боевого костра,
Под белозубые крики ура.

Натиск на голый Восток –
                        и у рва
Ляжет потоптанная
                 татарва;
Натиск на Запад – и буйной Литве
Сон непробудный
               в кровавой траве;
Натиск на Север – и в синеву
Гордые ростры вспенят Неву;
Натиск на Юг...
               потомкам доснись,
Айя-Софии венчанная высь!

Нет:
    ни блистающих, как серафим,
    Звездных очей или крыл
Нет у того, кто телом своим
    Ширь России
               покрыл.

У порождений ада – свой чин...
    Есть исполинская вошь...
И с чудищами океанских пучин
    Лик уицраора схож.

В гороподобной утробе его
    Пучатся, как пузыри,
С алчностью всасывая естество,
    Детища –
            упыри.
Чуждо им первое слово: мать.
    Им незнаком
               смех.
Отчего царства наследником стать
    Должен сильнейший всех.
Мнит себя каждый из них
                       царем

-228-

    Будущим
           всей земли...
Горе! расплата!
               их грузный ярем
    Мы столько веков несли!..

Натиск на желтый Восток –
                         Китай
    Жертвою первой считай;
Натиск на Запад –
                 дрогнул устой
    И шпили Праги златой.
Натиск на Юг –
              победителю дан
    Подступ солнечных стран:
Стяги свободы подъял чародей
    В щупальцах
               с ликом людей.
Натиск на север –
                 и самолет
    Вьюжною трассой шлет,
Как по воздушным артериям
                         тромб,
    Груз водородных бомб.
Вера? идея?..
             Не все ли равно!
    На потустороннее дно,
В ангелам недоступную глушь
    Гонит он
            сонмы душ.

Метафора? поэтический знак?
    Нет! Бездомен и наг,
Строг уже для бубенцов и шутих
    Этот скрежещущий стих.
Я видел подземное царство царя.
    Что тюрьмы!
               Что лагеря!
О, в страшное, страшное инобытие
    Спускалось сердце мое.

И сердце мое, и совесть моя,
    И разум мой
               в те края
Сошли – и свидетельствуют теперь
    О том,
          кто этот Зверь.

-229-

Только мучитель. Только тиран.
    Кат,
        а не паладин.
Горше него для народов и стран
    Только дьявол один.

9

Здесь – уицраор.
                Там – уицраор.
    Третий, четвертый...
                        Шесть...
                                Семь..
Отблески тускло-коричневых аур...

                Темь.

Что все былые казни и плахи,                 
    Войны
         и самые лютые сны?
Даже Гагтунгр отступает в страхе
    Перед зияньем
                 Третьей войны.

Если земля уподобится тиру,
    Что ему в этом закате времен?
Не разрушенья дольнего мира –
    Власти над миром
                    алчет
                         он.

Высшему сатанинскому знанью
    Виден невозместимый обвал
Стран, человечества, мирозданья,
    Если б безумец
                  восторжествовал.

Вот почему волевые спирали
    Вкруг уицраоров обвиты;
Вот почему они стиснули, сжали
    Демонов великодержавной мечты.

И, как неслыханные стрекозы,
    На закругленьях спиралей
                            уже
Бодрствуют,
           будто на гибких лозах,
     «Ангелы мрака» настороже.

-230-

А по затомисам – рати, рати,
    И не вместит человеческий стих
То, что готовится в небе
                        ради
    Всех просветленных
                      и всех живых.

10

В этот вечер, что тянется, черный,
Как орнаменты траурной урны,
Демиургу о ночи злотворной
Говорила угрюмая Карна:
Дева горя, что крылья простерла
С Колымы до дунайского гирла,
От Фу-Чжанга – китайского перла –
До снегов Беломорского Горла.

– Видишь – мир, точно рампа театра:
Он притих – ни дыханья, ни ветра;
Рим, Москва, Рейкиявик и Маттра –
Все трепещут грядущего утра!
Беспредельны его гекатомбы,
Фиолетовы голые румбы,
От полярных торосов до римбы
Опаленные заревом бомбы.

– Я не знаю, какое деянье
   Роком Мне суждено
Воздаяньем за час нисхожденья
   К древней Дингре на дно,
И за то, что наш сын, уицраор,
   Искривил путь миров:
На любую расплату и траур
              Я готов.

– Горе!.. Хищным, как адские рыфры,
Будет день, именуемый «завтра»;
Его жертв необъятная цифра
Всех поглотит – от финна до кафра!
Только смутно, сквозь хлопья отребий
Жизни нынешней, тесной и рабьей,
Сквозь обломки великих надгробий,
Различаю далекий Твой жребий.

Слышу: вот, исполняются меры,
Вижу: рушатся в пепел химеры,

-231-

И расходится маревом хмара
Вкруг Твоей голубой Розы Мира.
Как хорал – лепестки ее сферы –
Мифы, правды, содружества, веры,
Сердце ж Розы – пресветлое чудо:
Ваше с Навною дивное чадо.

– Ныне верю, что толщу тумана
   Взор твой смог превозмочь:
Это близится Звента-Свентана,
   Наш завет, наша Дочь!
Воплощаем Ее над народом
   В запредельном Кремле:
Небывалое в нем торжество дам
   Изнемогшей земле!

– Да: пред Ней преклонились синклиты,
Все затомисы гулом залиты –
Ликованьем эфирных соборов,
Светозвоном всех клиров и хоров!..
Береги же свое первородство –
Лишь Тобою прочтенное средство –
Мир восхитить из злого сиротства
В первопраздник
               Всемирного
                         Братства!

И, сказав, подняла свои крылья,
Отлетела премудрая Карна,
Духовидческим вещим усильем
Вся пронизана, вся лучезарна.

Заключение

Трехмерный ум по трем координатам,
Как юркий гном, взбирается, скользя:
Лишь широта, лишь глубь и вышина там,
И между прутьев выглянуть нельзя.
Он мысль влачит змеящимся канатом
Вверх за собой – и в том его стезя:
Стезя тугой, испытанной науки,
Шаг тормозящей у любой излуки.

И мы читаем том за томом: столп,
Монбланы книг о том, что было ране!
Про нужды царств, борьбу голодных толп,

-232-

О скуке рынков и безбожьи браней;
Счет родословных; благонравный толк
То об одном, то о другом тиране, –
И все душней, отчаяннее всем
От голых фактов и от тощих схем.

Приходит миг – и светоносец-даймон
Вдруг полоснет по серой мгле времен
Своим лучом, – и пусть лишь по окраинам
Луч пробежит, но, грозно озарен,
Предстанет нам с лицом необычайным
Гигант один, гигант другой, – и трон
Таких колоссов и левиафанов,
Что вздрогнет ум, в сплошные «иксы» канув.

Громоздкий факт, что грезился уму
Фундаментом, плитой краеугольной,
Пустым чехлом окажется... К нему
Остынет мысль и в дерзости невольной
Оборотится в воющую тьму,
В кипящий космос многоцветных молний,
К слоям других материй – в рай и в ад
Двух, сорока, двухсот координат.

Метаистория! Вот – слово им,
Слоям, мирам, пучинам инозначным!
В одних найдешь – тех, кто Христом водим,
В других – исчадий, страшных, как палач, нам,
И если ты прочел здесь  «серафим»
Иль разобрал весть о Друккарге мрачном –
Сумей в словах учесть глубинный смысл,
Несоразмерный строю букв и числ.

И если я твержу о дивном браке
Пресветлой Навны с Яросветом – жди,
Чтоб дух созрел – прочесть в условном знаке
Блистанье дней, встающих впереди.
Религии – лишь трепет свеч во мраке...
О, сверхрелигия! Мир ждет! Гряди!
И счастлив тот, чей смертный взор нащупал
Издалека твой лучезарный купол.

1955–1958
Владимир – Горячий Ключ

-233-

Глава десятая
Голубая свеча

I. Александру Блоку

Никогда, никогда
          на земле нас судьба не сводила:
Я играл в города
          и смеялся на школьном дворе,
А над ним уж цвела,
          белый крест воздевая, могила,
Как два белых крыла
          лебедей на осенней заре.

Но остались стихи –
          тонкий пепел певучего сердца:
В них-душистые мхи
          и дремучих болот колдовство,
Мгла легенд Гаэтана,
          скитанья и сны страстотерпца,
Зов морей из тумана
          Арморики дальней его.

И остались еще –
          хмурый город, каналы и вьюги,
И под снежным плащом
          притаившиеся мятежи,
И безумный полет
           под луною в двоящемся круге
Сквозь похмелье и лед
           к цитаделям его госпожи.

В год духовной грозы,
           когда звал меня плещущий Город,
Я за этот призыв
           первородство души предавал,
В парках пела пурга,
           в пустырях завихрялась падора,
И я сам те снега
           в безутешной тоске целовал.

-234-

По сырым вечерам
           и в туманные ночи апреля
Этот город – как храм
           Деве Сумрака был для меня,
Его улицы – рака
           реликвий и страстного хмеля,
Волны дивного мрака
           с танцующей пеной огня.

Околдован, слепим,
           лишь каменья у ног разбирая,
За пожары и дым
           сатанинского царства ее
Был отдать я готов
           бриллианты небесного рая,
Ожерелье миров
           и грядущее всебытие.

С непроглядных окраин
           преступленье ползло, и доныне
Нерассказанных тайн
           не посмею доверить стиху...
Но уже скорлупа
           зашуршала под ветром пустыни,
Зазмеилась тропа
           к непрощающемуся греху.

И, как горькая весть
           от него – незнакомого брата,
Проходившего здесь
           и вкусившего смерть до меня,
Мне звучал его стих
           о сожженье души без возврата,
О ночах роковых
           и о сладости судного дня.

В этот год я познал
           волшебство его музыки зимней,
Ее звучный металл,
           черный бархат и нежную синь;
Он все чувства мои
           поднимал до хвалебного гимна,
Ядом муз напоив
           эту горькую страсть, как полынь.

И, входя в полумрак
           литургией звучащего храма,

-235-

У лазурных лампад
           я молился и верил, как он,
Что лучами их – знак
           посылает Прекрасная Дама, –
Свой мерцающий взгляд
           через дымные ткани времен.

– Бунт иссяк и утих.
           Но никто в многошумной России
Не шептал его стих
           с большей мукой, усладой, тоской,
Не любил его так
           за пророческий сон о Софии
И за двойственный знак,
           им прочтенный в пурге городской.

Проносились года.
           Через новый всемирный пожар мы
Смену бед и труда
           проходили вседневно. А он?
К чьим нагим берегам
           откачнул его маятник кармы?
По каким пустырям
           непонятных пространств и времен?

Мой водитель! мой брат,
           пепелящим огнем опаленный!
Ту же ношу расплат
           через смертную несший межу!
Наклонись, облегчи
           возжиганье звезды нерожденной
В многовьюжной ночи,
           сквозь владычество чье прохожу!

Ты теперь довершил
           в мире новом свой замысл певучий,
Кручи бездн и вершин
           сотворенной звездой осветя, –
Помоги ж – вихревой
           опыт сердца влагать мне в созвучья,
Ты, Душе Мировой
           возвращенное смертью дитя.

Чтобы копоть греха
           не затмила верховного света
Здесь, в лампаде стиха,
           в многогранном моем хрустале,

-236-

Помоги мастерству –
           безнаградному долгу поэта,
Закрепи наяву,
           что пылало в сновидческой мгле!

Ради имени Той,
           что светлей высочайшего рая,
Свиток горестный твой
           как святое наследство приму,
Поднимаю твой крест!
           твой таинственный миф продолжаю!
И до утренних звезд
           черной перевязи
                     не сниму.

1950

II. Приснодеве-Матери

Пренепорочная. Присноблаженная.
Горней любви благодатное пламя,
     Кров мирам и оплот!
Непостигаемая! Неизреченная!
Властно предчувствуемая сердцами
     Там, в синеве высот!

Ты, Чья премудрость лучится и кроется
В волнах галактик, в рожденьи вселенных,
     Ближних и дальних звезд!
Лик, ипостась мирозиждущей Троицы,
Вечная Женственность! Цель совершенных,
     К Отчему царству мост!

Ты, на восходе культур пронизавшая
Тысячецветные окна религий,
     Древних богинь имена!
Нимбами огненными осенявшая
Юное зодчество, мудрые книги,
     Музыку и письмена!

Ты снисходила до сердца юного,
Ты для него сквозь синь фимиама
     Нежной плыла звездой, –
Не отвергай зазвучавших струн его,
Дальних амвонов грядущего храма
     Гимн его удостой.

-237-

Сумрачный дух жестокого мужества
Правил народами – в роды и роды
     И бичевал их бичом.
Ты лишь Одна овевала содружества,
Пестовала на коленях природы,
     Не спросив ни о чем.

Ты нам светила любовью возлюбленных,
Ты зажигала огни материнства
     По родным очагам...
Пристань гонимых! бессмертье погубленных!
Благословенные узы единства
     И прощенья врагам!

Тихо сорадующаяся! Ласковая!
Легок с Тобою путь многотрудный
     К наивысочайшей мечте!
Мир многопенный, песни и краски его
Только Тобою прекрасны и чудны
     В радости и красоте.

Раньше Ты брезжила в сказках язычества,
Над христианским храмом лампадным,
     В ласках живой земли;
Но истекает эра владычества
Яростных, мужественных, беспощадных,
     И на заре, вдали –

Как розовеющими архипелагами
Облачного слоистого моря,
     Как лепестками миров
Близишься Ты – светоносной влагою
Душу планеты, омыв от горя,
     В белый облечь покров.

Меры заменишь новою мерою,
Сбросишь с весов суровые гири
     В страшном этом краю...
Верую, Дивная! верую! верую
В Братство, еще небывалое в мире,
     В Церковь Твою.

1950–1955

-238-

III. Дом Пресвятой Богородицы

1

Сумрачные скалы Галилеи,
Зноями обугленные впрах...
По долинам – тонкие лилеи
Да стада в синеющих горах.

Странный вечер... Край Ерусалима,
Тихий дом. Двенадцать человек.
И Она: слышна еще и зрима,
Как в ладье, отчалившей навек.

Не ладья – но нищенское ложе.
Не волна – кончина в злом краю.
С каждым мигом призрачней и строже
Лик, сходя в нездешнюю струю,

Просветляется, лучится, тает,
Опрозрачнивается, как хрусталь,
И сквозь лик мерцает и блистает
Смертными невиданная даль.

Он сошел. Он здесь! Он вводит Матерь
На пройденную лишь Им тропу:
Ляжет, как синеющая скатерть,
Мир под невесомую стопу.

Песнею архангелов стихирной
Вечер озаряется, как храм,
И ступени лестницы всемирной
Тихо разверзаются глазам.

Больше нет того, что было тленно:
Завершится ход святых минут –
И ученики, склонив колена,
К ложу опустевшему прильнут.

2

Девятнадцать веков восхожденья
На лазурный, наивысший причал,
От земли заслоненный кажденьем
Серафимов, Господств и Начал;

Девятнадцать веков просветленья
Истонченных телесных убранств

-239-

Ее духа – все чище, нетленней,
На высотах тончайших пространств:

Тех, откуда грядут демиурги
Сверхнародов, культур и эпох,
И откуда мир Реи и Дурги –
Как туман, что слоится у ног.

Девятнадцать веков созиданья
Омофора пресветлой любви,
Обороны, охраны, – лобзанье
Мира в радугах –
Миру в крови.

3

     То цветущими вишнями,
     То ажурными башнями
Упованье народов от земли вознося,
     Над просторами вешними,
     Городами и пашнями
Вся блистает нетленная, – белоснежная вся.

     Ей опорами нежными,
     Кружевами подножными
Служат узкие шпили церквей,
     С кораблей уплывающих
     Ave Mater1 тоскующих
К Ней доносит морской тиховей.

     Кто падет иль оступится,
     Кто скорбит иль отчается,
Кто обидится хмурой судьбой –
     Всем благая Заступница,
     Пресвятая Печальница,
Всем Защитница в час роковой.

     В каменистой Кастилии,
     В кипарисовой Умбрии,
И в Тироле, и в бедной Литве
     Дева-Матерь, как лилия,
     Тихо светится в сумраке,
Серебрится звездой в синеве.

_____________________

1 Первые слова молитвы, обращенной к Матери Божьей по-латыни.
В Православии соответственно: Богородице, Дево, Радуйся... – Примеч. Д. Андреева.


-240-


     Исходила, незримая,
     Тюрьмы, плахи, побоища,
Персть кровавую бранных полей, –
     Защити, Всехвалимая,
     В темном сердце сокровище,
Росы духа на судьбы пролей.

4

На холм Демиург всероссийский ступил
В прадедовский век, первобытный и грубый,
Сквозь уханье бревен и скрежеты пил,
Сквозь первые, смолами пахшие срубы.

Размашистый бор неумолчно роптал
И день богатырский вставал в небосклоне,
Когда ослепительно-белый кристалл
Заискрился в полу воздушной ладони.

И в детское сердце дремучей страны,
Под росы и ливни, пургу и порошу,
Здесь, в черную землю у корня сосны,
Сложил он свою лучезарную ношу.

И снилось боярам по тесным дворам,
И чаялось инокам в крошечной келье,
Что здесь, на холме, воздвигается храм
И правит Заступница в нем новоселье.

И он воплотился, родился, возник
Прозреньем строителей в мир совершенный –
Небесных соборов телесный двойник
Из косного камня и глины смиренной.

5

О, тихая полночь! – Узор
                        дум –
                             строже,
Алмазней вершины, – ясней
                         их зов...
Величит душа моя свет
                     Твой,
                          Боже,
И ум облекает хвалу
                   в ткань
                          слов.

-241-

– О дивном соборе
                 былых
                      дней
                          все мы
Из кубка преданий живой
                       пьем
                           слух:
Его пятиглавая блестят –
              как шлемы,
И каменный лик просветлен,
               как дух.

Не мириады ль текли,
                    свет
                        чая,
В годину разгромов и орд,
               в дни сеч,
Сюда, где с амвона сиял
                       луч
                          рая, –
Таинственный образ в огнях
               ста свеч.

С Урала, с украйн, от степных
                             рек
                                вольных,
С Онеги, с Поморья, где лишь
               грай птиц,
Стекались, как мирная рать,
                           в град
                                 стольный –
Соборно свой дух умягчить,
               пав ниц.

Хор пел про невидимый плат –
                            Кров
                                Мира,
Про белый, как свет, омофор
               он пел,
И, тысячью уст повторив
                       стих
                           клира,
Собор просветлялся – весь свят,
               весь бел.

И в самодержавных сердцах
                         в час
                              гнева

-242-

Смолкал многошумных страстей
              злой спор.
Когда опускала на них
                     Мать
                         Дева,
Печальница русской земли,
              Свой взор.

В потоки любви претворив
                        боль
                            стонов,
Душа постигала свой путь,
              свой крест...
– Честнейшая всех Херувим,
                          всех Тронов!
Славнейшая всех Серафим,
              всех звезд!

И, тканна сердцами, хвалой
                          уст
                             пета,
Мерцала единым шатром
              вся твердь,
Объемля народ, как покров
                         струй
                              света,
Надежнее царства,
                 сильней
              чем смерть.

6

Менялись столетья. Открытые створы
Прияли других поколений чреду,
И ангелы холили душу собора,
Как цвет белоснежнейший в русском саду.

Гремели века, – и к шумящим просторам –
Выпестывать, ладить, ласкать, врачевать
Бездонно-тоскующим женственным взором
С иконы струилась волной благодать.

Клубились века – и у ног Приснодевы
Склонились войска, чернецы и вожди, –
– Хвала! Аллилуйя! – гремели напевы,
Стесняя рыданья в народной груди.

-243-

Вздымались века – и венец полумира
В алмазных огнях возложив на царя,
Верховный святитель о мирови мира
Молился в лазурных клубах алтаря.

Века пламенели пожаром и рухом,
Но вера вплетала в покров белизны
Сердца глубочайших мыслителей духа,
Сердца величайших поэтов страны.

Века воздвигались – и в роды и роды
Струился, охватывал и трепетал
Шатер из святых возношений народа,
Посеянный ангелом белый кристалл.

7


     Из обездоленности,
     Сирой оставленности –
Силою веры стяжав ореол,
     Полон намоленности,
     В волны прославленности,
Белым ковчегом собор отошел.

     Вся вековая моя
     Русь, просветляемая
Столько столетий в несчетных сердцах,
     Молит о крае моем,
     Плачет о крае моем
И не утешится в райских венцах.

     Выйди на кровлю свою!
     Встань надо всхолмиями!
Веси и грады очами измерь:
     – Все это – кровью вспою!
     – Все это – молниями
Испепелю, – говорит этот Зверь.

     Встань над разводинами
     Иль на откос пойди,
Землю целуй в тишине гробовой:
     Час бьет над родиною.
     Смилуйся, Господи.
Срок ее мук сократи роковой.

-244-
8


Когда не разделишь в клокочущем шторме
Пучину от материков,
                    в ночь бед,
Одна лишь Заступница гибнущим в скорби,
И на берегах – маяков
                 нам нет.

Не молим об утре, о тихом причале,
О мирных закатах
                в конце
                       всех дней,
И полн неумолчной, как море, печали
Наш клир, наш суровый псалом –
               зов к Ней:

Свершить непостыдно
                   завещанный Богом
Наш путь в океане мирском
                 дай сил!
Дай сил – не растратить по бурным дорогам
Даров, для которых Он жизнь
                           нам длил!

Дай всем, кто лелеет свой жемчуг небесный,
Кто в крестном боренье
                      творит
                            свой храм,
Свершить до конца его подвиг безвестный
Пред темным отходом
                   к иным
                         мирам.

Шторм бьет, и чугунное небо все ниже,
Разбросан, развеян и глух
                         наш хор,
Но Ты ему внемлешь,
                   Ты можешь, –
                               склони же,
Печальница темной земли,
                        Свой взор.

1950–1955

-245-

IV. Сорадовательнице мира

Во всем, что ласково,
                     что благосклонно –
Твой, проницающий Землю, свет,
И если шепчем, молясь  «Мадонна» –
Сквозь лик Марии
                Тебе привет.

Дыханье ль ветра из вешних далей
Лица коснется нежней струи –
В игре блаженствующих
                     стихиалей
Твоя улыбка,
            уста Твои!

Как ясно духу Твое веселье,
Когда на теплом краю морском
Ребячьи ножки промчатся мелью
И золотятся
           сырым песком!

Лучатся ль звезды в верховной славе,
В глубинах моря ль цветут цветы –
В их мимолетной, как миг, оправе
Ты, Безначальная,
                 только Ты!

Как одевает безгрешный иней
Земли тоскующей персть и прах,
Так всепрощающей благостыней
Ложится плат Твой
                 во всех мирах.

И если сердце полно любовью,
Самоотдачей любви полно –
К Твоих ласкающих рек верховью
Оно восхИщено
             и устремлено.

Ты засмеешься – журчат капели,
Поют фонтаны, ручьи во льдах,
И отсвет зыблется
                 на колыбелях,
Прекрасных зданьях,
                   стихах,
                          садах.

-246-

Так проницаешь Ты мир вседневный,
Так отражаешься
               вновь и вновь
Во всем, что радостно,
                      что безгневно,
Что окрыленно,
              что есть Любовь.

1955

V

Предчувствую
            небывалые храмы,
Полные мягко-лазурной мглой,
Звездный Праобраз Прекрасной Дамы
Над просветляемой духом Землей.

В сердце глядит заалтарный розарий,
Радуга окон дрожит на полу, –
Сердце ликует,
              в каждом ударе
Все изливаясь
             только в хвалу.

Слушаю,
       ниц преклонясь у порога,
Хор Вседержительнице,
                     Деве Дев, –
Светлых священнослужительниц
                            строгий,
В купол вздымающийся напев:

Той,
    к Чьим стопам, славословя и рея,
Преображаемые льются миры,
Той, что превыше кругов эмпирея,
Друга теплее,
             ближе сестры;

Той, Кем пронизаны иерархии,
Той, Кем святится вся вышина,
Той, что бездонным сердцем Марии
Непостигаемо отражена.

1955

Примечания к главам 7-10 книги «Русские боги»

Зеленым цветом выделен текст, добавленный М.Н. Белгородским.

-453-

Примечания Б.Н. Романова

Глава седьмая
Изнанка мира

I.

Император-геройздесь: Петр I.

Великая поэмаимеется в виду поэма «Медный всадник» (1833) А.С. Пушкина.

Игвыв РМ главная из рас античеловечества; высокоинтеллектуальные демонические существа, обитатели «изнанки миров» – шрастров.

Раруггивторая из рас античеловечества; разумные существа, до стадии которых развились великие хищники древних геологических эпох.

Инкарнация здесь: перевоплошение.

II.

Флегетон (Пирифлегетон) – в греческой мифологии огненная река, окружающая царство мертвых – Аид.

Надирточка небесной сферы, находящаяся под горизонтом и противоположная зениту.

Аспидздесь: плотная разновидность сланца, применяемая для изготовления грифельных досок.

III.

Молохздесь: почитавшееся в древности в Палестине, Финикии и Карфагене божество, которому приносили человеческие жертвы.

IV.

Антареспеременная звезда в созвездии Скорпиона.

V.

Иван ГрозныйИван IV Васильевич (1530–1584), первый русский царь.

Лжедмитрийздесь: имеется в виду Лжедмитрий I (?–1606), самозванец, выдававший себя за русского царевича Дмитрия Ивановича и бывший русским царем в 1605–1606 гг.

Навнасм. примеч. к главе восьмой.

Глава восьмая
Навна

В РМ Даниил Андреев пишет: «Кто она, Навна? То, что объединяет русских в единую нацию; то, что зовет и тянет отдельные русские души ввысь и ввысь; то, что овевало искусство России неповторимым благоуханием; то, что надстоит над чистейшими и высочайшими образами русских сказаний, литературы, музыки; то, что рождает в русских душах тоску о высоком...» По концепции автора, каждый сверхнарод, кромен светлого Водителя-демиурга. имеет светлую Соборную Душу. Имя Соборной Души российского сверхнарода – Навна. Все Водители народов – братья, все Души народов – сестры; вражда между ними совершенно невозможна.

Граальчаша Святого Грааля, в которую Иосиф Аримафейский собрал кровь распятого Христа; она хранится в таинственном замке, Монсальвате, высоко в горах, охраняемая верными рыцарями.

ЗлатоустИоанн Златоуст (конец IV– начало V вв.) – христианский проповедник, патриарх.

НазарейИисус Христос.

Вайитав РМ мир тихого ветра.

Аир болотное растение из семейства аронниковых.

Фальторав РМ мир цветущих лугов и полей.

Лиурнав РМ мир текущих вод и рек.

Нивеннав РМ мир падающего снега, инея.

Риза (фелонь) – длинная одежда без рукавов у священнослужителей.

Милотьодежда из овчины.

Афродита народная – от древнегреческого философа Платона идет противопоставление двух образов богини любви: Афродита-Урания (Афродита небесная) и Афродита-Пандемиос (Афродита народная). Последняя являлась богиней любви плотской, направленной на продолжение рода.

Ольга (христианское имя – Елена; около 890-969) – великая княгиня киевская, жена Игоря. Здесь имеется в виду эпизод мести Ольги древлянам за смерть мужа.

Нагорная заповедьНагорная проповедь, с которою Христос обратился к народу (см. Евангелие от Луки и от Матфея); содержит основные морально-этические нормы христианства.

Галилея

-454-

северная часть Палестины во времена Господа Иисуса Христа, где Он провел основную часть жизни.

Фаворгора, на которой произошло Преображение Иисуса Христа (см. Евангелие от Луки).

Феврония (в иночестве Евфросиния; ?–1228) – русская святая; см. о ней сочинение Ермолая-Еразма «Повесть о Петре и Февронии Муромских».

Ярославнажена князя Игоря Святославича (1152–1202); см. «Слово о полку Игореве».

Василисаздесь: героиня русских народных сказок Василиса Премудрая.

Виромут, водоворот.

Сорокоустсорокадневная поминальная служба по умершему.

Омракобморок.

Сита и Радхагероини индуистской мифологии.

Гудрунагероиня скандинавского эпоса.

Фрэя (Фрея) – богиня любви и красоты в скандинавской мифологии.

Руфьгероиня одноименной книги Ветхого Завета.

Антигонагероиня греческой мифологии и одноименной трагедии Софокла (около 496 – 406 до н.э.).

Эсфирьгероиня одноименной книги Ветхого Завета.

Галатеягероиня мифа о Пигмалионе.

Джиокондакартина Леонардо да Винчи (1452–1519), изображающая Мону Лизу, жену Франческо Джокондо.

Маргаритагероиня трагедии И.-В. Гете «Фауст».

Глиссадаздесь: скользящий звук.

ТаняТатьяна Ларина, героиня поэмы А.С. Пушкина «Евгений Онегин».

Геенназдесь: одно из обозначений ада.

Соняздесь: героиня романа Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание».

ЛизаЛиза Калитина, героиня романа «Дворянское гнездо» И.С. Тургенева.

Марфагероиня оперы М.П. Мусоргского «Хованщина».

Наташаздесь: героиня романа-эпопеи Л.Н. Толстого (1828–1910) «Война и мир».

ТимурТамерлан (1336–1405), среднеазиатский завоеватель.

Ассаргадон (680–669 до н.э.) – ассирийский царь.

Глава девятая
Сказание о Яросвете

1. «В дни, когда светозарно и мирно...»

Феодв эпоху феодализма наследственное земельное владение, пожалованное сеньором вассалу на условии несения службы (главным образом военной).

Карл Великий (742–814) – король французов с 768 г., император с 800 г.; основатель династии Каролингов.

Бургсредневековая крепость или город, обнесенный стеной.

Кароссыв РМ локальные, связанные с отдельными нациями или сверхнародами проявления великой стихиали человечества – Лилит, некогда супруги первоангела, затем ваятельницы физической плоти человеческого рода, чье собственное сущестов еще до появления ныне существующего человечества демонизировано Гагтунгром. Они лишены монад (душ), но обладают эквивалентом сознания и воли. Имя кароссы России – Дингра.

Рюрик, Трувор и Синеуспо русским летописным преданиям три брата-предводителя варяжских дружин, призванные новгородскими славянами для прекращения междоусобиц и основавшие древнерусское государство (IX в.).

2. «О, превышающий ангелов! Страшно...»

Звента-СвентанаВеликая Богорожденная Монада, выразительница Вечной женственности, невеста Планетарного Логоса (Великой Богорожденной Монады, выразившей себя в человечестве Иисусом Христом, вождем всех сил Света в Шаданакаре), сошедшая с духовных космических высот в верхние слои Шаданакара около полутора столетий назад и долженствующая принять просветленное (отнюдь не физическое) воплощение в одном из затомисов человечества. Это метаисторическое событие отразится в земном Энрофе как появление Розы Мира – грядущей всехристианской церкви последних веков, объединяющей в себе все церкви прошлого и связующей себя на основе свободной унии со всеми религиями светлой направленности. – Примеч. Д. Андреева.

6. «Не как панцирь, броня иль кираса...»

Эйцехоре – в РМ демоническая часть в каждом существе, чье материальное воплощение происходило при участии Лилит, то есть не только людей, но и титанов, игв и раруггов, уицраоров.

7. «И отошел Он...»

Рангарайдрв РМ родина Демиургов и Великих Сестер – идеальных душ сверхнародов

8. «Создал сначала для родины сын...»

Александримеется в виду русский полководец, князь новгородский, великий князь владимирский Александр Ярославович Невский (ок. 1220-1263).

Калитакнязь московский, великий князь владимирский Иван I Данилович (1304–1340).

Симеонимеется в виду князь московский

-455-

и великий князь владимирский Симеон Иоаннович.

Дмитрийимеется в виду князь московский и великий князь владимирский Дмитрий Иоаннович Донской (1363–1389).

Василийвидимо, великий князь Всея Руси Василий Дмитриевич (1371–1425).

Айя-Софияцентральный храм Святой Софии, Премудрости Божией и Константинополе: после завоевания Византии турками храм превращен в мечеть и называется Айя-София.

10. «В чтот вечер, что тянется, черный...»

Румбодно из тридцати двух направлений компаса.

Римбатропические леса Индонезии и Малайи.

Рыфрыподобные движущейся гряде холмов обитатели одного из миров Возмездия.

Глава десятая
Голубая свеча

I. Александру Блоку.

Арморикадревнее название Бретани, западной оконечности Франции.

...к цитадели его госпожи...в РМ Д. Андреев посвятил А. Блоку целую главу, где обосновывал произошедшую у поэта подмену светлого образа Навны темным образом Велги (и других демониц. – М.Б.).

Падоравьюга, метель.

Ракагробница, ковчег с мощами.

София-Премудрость здесь: организующее начало соборности, реальным воплощением которого выступает идеальная церковь (комментарий неудовлетворительный, не раскрывающий смысл «пророческого сна» А. Блока, под которым следует понимать духовное прозрение Звенты-Свентаны в образе Прекрасной Дамы. Здесь предшественником Блока был В.С. Соловьев. – М.Б.).
  & nbsp;       III. Дом Пресвятой Богородицы.

Дом Пресвятой Богородицыстаринное прозвание Успенского собора (1475–1479; четвертое строение на данном месте) в Кремле.

2. «Девятнадцать веков восхожденья...»

Серафимы, Господства, Началапо РМ у ангельских иерархий существуют две сакуалы (системы двух или нескольких разноматериальных слоев, тесно связанных между собою структурно и метаисторически). В первой обитают херувимы, серафимы, престолы; во второй – власти, силы, господства, начала, архангелы. С традициями христианской ангелологии это не совпадает.

Рея и Дургагреческую богиню Рею (супругу Кроноса) и индуистскую богиню Дургу (супругу Шивы) объединяет то, что обе они почитались как Великие богини-матери, олицетворяющие созидательные и разрушительные силы природы.

Омофорширокая лента через плечо, которую одевают епископы.


Предыдущие:
(1) Оглавление, вступление, главы 1-3
(2) Главы 4-6
Далее:
(4) Главы 11-14
(5) Главы 15-16
(6) Главы 17-20, послесловие


Веб-страница создана
М.Н. Белгородским 26 июля 2010 г.
и последний раз обновлена 29 сентября 2013 г.