– Смерть не равняет чернь и героев.
Каждому – только свое: не дивись!
Доблесть деяний расширив, утроив,
Примет героя
вышняя высь.
И в планетарно-эфирном окружьи
Встанет он за гонимых внизу,
Непредставимое здесь оружие
С демоном
скрещивая
в грозу.
– Смерть не равняет не знавших Служенья
С тем, кто прояснен,
и с тем, кто свят,
С теми, кто внутренним самосожженьем
Был облечен
в нетленный
наряд.
Ныне – из светорождающей сферы
Дух его льется,
струясь шатром,
И облекает искателей веры
Братски-приветствующим
серебром.
– Смерть не равняет, руша ограду,
Гениев
с теми, кто не творил:
Гениям путь – к совершенному ладу
Звездных морей
и звездных ветрил.
Станет бездонно
в новой отчизне
-248-
Творчество,
непредставимое здесь,
Тех, кто свой дар оправдал при жизни,
Став
многозвучным гимном
весь.
– Так, помогая живым мириадам –
Всем, кто скитается здесь, позади –
ВОлят
невидимо
с нами рядом
Гении,
праведники,
вожди.
Так, обступая скорбную землю,
Мемфис и Дели, Лондон и Ур,
Светочей наших
включив и объемля,
Дышат
Синклиты
метакультур.
1950
* * *
Я слышу четче с каждым годом –
Не сердцем, не рассудком, нет –
Синклит над русским сверхнародом,
Его огни и странный свет.
В раздумьи, созерцаньи, бденьи,
На чутких тропах к забытью,
И в тонком хладе вдохновенья
То излученье узнаю.
Оно струится от полотен,
С клавиатур, камней, страниц;
Пред ним плотской состав – не плотен,
Меж ним и волей – нет границ.
Внося беззвучно, с постоянством,
За мыслью мысль на лист ума,
Оно не знает ни пространства,
Ни слова тусклого «тюрьма».
-249-
Творцы, кого мы звать привыкли
Давно замкнувшими свой круг,
Творят в ином, высоком цикле
И в душу смотрятся, как друг.
О, если б только сроки! сроки!
О, лишь успеть бы до конца,
До первых нимбов на востоке
Осуществить свой долг гонца.
1950
О полузабытых
Народная память хранит едва
Деяния и слова
Тех, кто ни почестей, ни торжества
Не пожинал искони;
Громом их доблести не сотрясен
Сумрачный строй времен;
Дальним потомкам своих имен
Не завещали они.
Есть безымянность крупин песка,
Винтиков у станка,
Безликость капель, что мчит река
Плещущего бытия;
Их – миллиарды, и в монолит
Всякий с другим слит;
Этому множеству пусть кадит
Гимны – другой, не я.
Но есть безымянность иных: свинцов
Удел безвестных борцов –
Вседневных подвижников и творцов
Деятельной любви.
Встань перед ними, воин-поэт,
Славою мира одет, –
Перечень звучных своих побед
Надвое разорви.
Эти – прошли в города и в поля,
Со множеством жизнь деля, –
Врачи, священники, учителя,
Хозяйки у очагов;
-250-
И, лязгая, сдвиги эр не сотрут
Их благодатный труд,
Ни уицраор, ни демоны смут,
Ни ложь друзей и врагов.
Они умирали – не знаю где:
В дому или на борозде.
В покое ли старости или в труде, –
Но слой бытия сквозь слой
Им разверзал в высоте миров
Всю щедрость своих даров,
И каждый включался в белый покров
Над горестною страной.
Пусть мир не воздаст ни легендой им,
Ни памятником гробовым,
Но радость нечаянную – живым
Они бесшумно несут;
Они проникают в наш плотный быт –
Он ясен им и открыт, –
Их теплым участьем одет и омыт
Круг горьких наших минут.
Никто не умеет их путь стеречь,
Никто не затеплит свеч,
Никто не готовит богатых встреч,
Никто не скажет «спаси», –
Но жаль, что туманная старина
Укрыла их имена,
Когда-то в промчавшиеся времена
Звучавшие на Руси.
1957
Родомыслы
1
А в мутно-дымном зеркале Истории
Мятутся, реют, мчатся ночь и день,
Как тени туч на диком плоскогорий:
Гигантов тень.
И на великих перекатах времени
Встает один,
Встает другой – вождь среди бурной темени
И жадных льдин.
Какой они безмерной мощью движимы –
Видь! обнаружь!
-251-
Нет слепоты, когда коснемся ближе мы
Их жгучих душ!
Бразды владычества лишь им поручены,
И судно царств
Они проводят через все излучины
Любых мытарств.
О, не тираны! не завоеватели!..
Отцы стране.
Их Я – не здесь: в Кремле ли? в Монсальвате ли?
Там! в вышине!
Не для себя, и не собою правимы,
Они – рука
Таких, как Ты! И чествовать их вправе мы
Во все века.
Парча ль на них, иль грубые отрепья там –
Во всем Твой смысл,
И про такого говорим мы с трепетом:
Вот родомысл.
1955
2
«Красное Солнышко».
Разве другое
Знаем мы прозвище в пестром былом
Чье-нибудь – столь же простое, живое,
Теплое,
точно касанье крылом?
Если б не знать ничего о деяньях
Князя Владимира,
только смысл
Прозвища в простонародных сказаньях –
Мы б догадались:
вот родомысл.
Если б о Невском герое суровом
Русь не хранила ни дат, ни числ,
Лишь
о рыданьи народа над гробом –
Было бы ясно:
вот родомысл!
-252-
Разум робеет от явного взмаха
Крыльев архангельских
у шатра
Князя Олега
иль Мономаха,
Минина,
Донского,
Петра.
Дар родомысла страшен и светел:
Горе тому,
кто принял его,
Не обратив свою самость
в пепел
И в ратоборца –
все существо.
Радость любви и дома – закрыта.
Радость покоя – запрещена.
Все, чем Народная Афродита
Манит и греет –
грех. Вина.
Разум – без сна на башне дозорной.
В сторону шаг –
срыв и позор.
Лишь на одно устремлен
упорный,
Нечеловечески-зоркий взор.
Много имен, занесенных в свиток,
Мало – невычеркнутых до конца.
Это – ярчайшие звезды Синклита,
Духи таинственнейшего венца.
1955
Гении
Пред лицом колоннад
Росси
И Растреллиевых дворцов,
Кто из нас небеса спросит
О загробной судьбе творцов?
Как рожденный слепым калека,
Презирающий всех, кто зряч,
-253-
Усмехнется рассудок века –
Знанья собственного палач.
Но умолкнут кругом
битвы,
И ясней засквозит
нам
Храм, что строит теперь
Витберг –
В запредельном Кремле
храм.
Из светящихся ткут туманов
Там сторадужный свод
те,
С кем титан Александр Иванов
Дружит в ангельской высоте.
Все картины – лишь холст рубищ,
Если ты
чуть проник
в строй
Тех миров, где творит
Врубель,
Водит кистью луча Крамской.
Может быть, только взор
внуков
Глянет в купол, где нет
дна,
Где поет океан
звуков –
Труд нездешний Бородина.
Но теперь мы еще
глухи,
Не вмещая умом простым
Тех высот, что сейчас
в духе
Воздвигаются Львом Толстым.
Каждый алчущий повстречает
Тех, кем полог культур
ткан,
Но блажен, кто при жизни чает
Синь и золото
иных
стран.
1951
-254-
Праведники прошлого
Триптих
1
Я люблю направлять наши мысленные
Лебединые вольные взлеты
В неисхоженные, неисчисленные
Чернолесья, урманы, болота:
Тишь ли это, веками намеленная,
Дух костров ли, и чистый, и едкий –
Только видятся срубы просмоленные,
Где спасались великие предки;
Где, скитаясь дремучею родиною,
По суземищам крепь засевая,
Снеговая, босая, юродивая,
Тихо строилась Русь лесовая.
Малый колокол перед заутренею
Тонким голосом звякал на тыне –
Возвещение подвига внутреннего,
Освященье звериной пустыни.
Благовоньем стезю оторачивая,
Колыхались сосновые вайи,
Многострастную горечь осадчивую
С истончаемых душ овевая.
И у рек студенцовых, меж ельниками,
Сквозь прокимны, и свечи, и требы,
Тихо-тихо сквозил пред отшельниками
Край иной, совершенный как небо.
Он просвечивал над мухоморниками,
На лужайках, на ульях, на просе;
Он ласкал с мудрецами-отшельниками
Толстогубых детенышей лося.
Сквозь таежные дебри сувоистые
Не вторгались ни гомон, ни топот
В это делание высокосовестное,
В духовидческий огненный опыт.
-255-
2
Они молились за многошумное
Племя, бушующее кругом,
За яростных ратников битв безумных,
За грады, разрушенные врагом:
Они молились о крае суровом,
Что выжжен, вытоптан и обнищал;
О скорби, встающей к тучам багровым
Из хижин смердов и огнищан.
Они молились за тех, чьи рубища –
В поту работы, в грязи дорог;
О бражниках по кружалам и гульбищам,
О ворах, вталкиваемых в острог;
О веке буйном, о веке темном,
О горе, легшем на все пути,
О каждом грешном или бездомном
Они твердили: Спаси. Прости!
Они твердили, дотла сжигая
Все то, что бренно в простой душе,
И глухо, медленно жизнь другая
Рождалась в нищенском шалаше.
Их труд был тесен, давящ, как узы,
До поту кровавого и до слез;
Не знают такого страшного груза
Ни зодчий,
ни пахарь,
ни каменотес.
И мощь, растрачиваемую в раздольи
На смены страстные битв и смут,
Они собирали до жгучей боли
В одно средоточье:
в духовный труд.
3
И гудели вьюжными зимниками
Боры
в хвойные
колокола...
-256-
Преставлялись великими схимниками
Истончившие плоть дотла;
Поднимались в непредставляемую,
Чуть мерцавшую раньше синь,
Миллионами душ прославляемую
Из лачуг, из дворцов, пустынь;
Исполнялись силой сверхчувственною,
Невмещаемою естеством,
Мировою,
едва предчувствуемою
На широком пути мирском;
Обращались долу – в покинутую,
Обесчещиваемую
страну,
Обескрещиваемую,
отринутую
За таинственную вину;
Братски связывались
усилиями –
Тем усильям прозванья нет;
Серафическими
воскрылиями
Простирались над морем бед –
Душу бурной страны рождаемую
Ризой солнечною убеля
У взыскуемого,
созидаемого,
У Невидимого
Кремля.
1957
* * *
Все упованье, все утешенье
В русских пожарах,
распрях,
хуле –
Знать, что над нами творят поколенья
Храм Солнца Мира
в Вышнем Кремле.
-257-
Строят творцы,
в ком слава России, –
Благословенны их имена! –
Строят безвестные миру, простые –
Вся
просветляемая
страна.
Строят Собор нам
солнцедержавный,
В синь, фимиамами полную, чью
Вступит, о, вступит
светлая Навна,
Освобожденная в смертном бою!
Храм Солнца Мира!
Храм Солнца Мира!
Труд бестелесных крыльев и рук!
Струнной оградой
гигантские лиры
Стройно на цоколях встали вокруг.
Грянут они небывалой осанной
В утро, – то утро, когда Яросвет
С Навной венчаньем обетованным
Свыше восполнит
цепь
побед.
В утро, когда из заоблачной сини
Дочь их сойдет, запредельно свята, –
О, не возлюбленная, не богиня –
Радость!
божественная красота!
Здесь ли, во прахе, тогда еще буду,
Крест понесу ли в загробном труде –
Пламенный отблеск этого чуда
Сердца достигнет везде! везде!
1955
-258-
Глава двенадцатая
Гибель Грозного
Поэма
Пролог
Посмертье Ивана III
Гроб выстеливается пурпуровым аксамитом –
Почесть царская
отходящему
к небеси,
И в грядущее
вычеканивается
по плитам:
«Князь великий и самодержец всея Руси».
Гул восстания усыпальницу не расколет,
Не расскажет
об изнасилованной
земле,
Только рокоты
святоотческих колоколен
Будут медленно
перекатываться
в Кремле.
Но дотеплятся по соборам сорокоусты,
Дорыдают
заупокойные
голоса,
И разверзнутся –
всеохватывающе и тускло –
Дали рыжие
и чугунные небеса.
И встает он – и непомерный, и непохожий,
Кровью царствования
вскормленный
исполин,
-259-
Заложивший
неколебимейшее
из подножий
Уицраорам
приближающихся
годин.
Он другую, еще невидимую нам глыбу
Поднимает
на богатырские рамена,
Он несет ее к уготованному изгибу
Мощной крепости,
что под Русью
возведена.
И он видит в нечеловеческие зерцала,
Из страдалища
в нашу русскую
вышину:
Вот, гигантское овеществление замерцало,
Покрывающее
родительскую
страну.
И усилием тысячеруким, тысячеглавым,
В человечестве,
содрогнувшемся
от грозы,
Камни медленно созидающейся державы
Опускаются
в предназначенные
пазы.
1950
Часть первая
Подмена
1
Помнит Русь века многометельные;
Но ветрами бедствий, зол и вин
К ней вторгались бури запредельные
Так открыто – только сквозь один.
В веке том нет ясного луча,
-260-
Дым пожаров небо заволок,
И смотри: двоится, трепеща,
Летописный выкованный слог.
2
Чуть свернешь, покинув тропы торные,
К откровенью Смуты – и на миг
Будто злое зелье наговорное
Обожжет из кубка древних книг.
Кто чертил, тоскуя и крестясь,
Этих строгих строк полуустав,
И зачем таинственная вязь
Замолкает, недорассказав?
3
Не узнаешь о смиренном имени,
Не найдешь следов в календаре,
Только вспомнишь стих о вещем Пимене
В хмуром Чудовом монастыре.
И пройдут, личинами разрух
Кровь потомков в жилах леденя,
Силы те, что опаляли дух
Языками адского огня.
4
Не застыл для нас громадой бронзовой,
Не предстал, как памятник добра,
Этот век – от Иоанна Грозного
И до Аввакумова костра.
Но досель Россия только раз
Взор во взор вперяла, задрожав,
Духам тем, что движут судьбы рас,
Взлет культур и мерный ход держав.
5
Где начало? Сможем ли прозреть его
В заунывных песнях нищеты?
В орлей думе Иоанна Третьего?
В скопидомстве зорком Калиты?..
Нет начала! Только тяжкий ход,
-261-
Вязких троп ухабистый сувой,
Только медленный, из рода в род,
Крестный путь к задаче мировой:
6
Раздвигать границ заслоны ржавые
На Урал, на Каспий, на Югру,
Бросить жизни великодержавию,
Как швыряют с маху зернь в игру;
Покорить для будущих забав
Лесовую ширь материка,
Где пока – лишь шум поемных трав
Да медвежья поступь казака.
7
Демиург, что ради света Отчего
Нас творил веками с высоты –
В ком он, где? Черты другого зодчего
Проступали сквозь его черты.
Не предстательствуя, не целя,
Заглушая истинную весть,
Хмурил он крутую бровь Кремля
И лелеял только то, что есть:
8
То, что есть – и то, что до Помория
Прошумело словом «Третий Рим»,
Для чего под вьюгами истории
И поднесь таинственно горим.
Но слилась в надменном слове том
Искони в нас дремлющая цель
С сатанинской ложью о благом
Самодержце градов и земель.
9
Пусть мыслитель из столетий будущих
Обернувшись, глянет на Москву –
Третий Рим в парче, в охабнях, рубищах,
С дымной мглой видений наяву,
И наукой, незнакомой нам,
-262-
Мир былой разъемлет на слои,
Прочертив по древним временам
Магистрали новые свои;
10
Обоймет строительство вседневное,
Бурных будней пенный океан –
От светлиц с светланами-царевнами
До степей, где свищет ятаган;
Уяснит наш медленный рассвет
И укажет, в ком и отчего
Сквозь народ наш волил Яросвет,
В ком и как – соперники его.
11
Он укажет потайные признаки
Этих воль – в делах и в словесех,
В буре чувств, умчавшейся как призраки,
Но когда-то явственной для всех;
Он научит видеть сквозь клубы
Исторического бытия
Гнев чудовищ, ставших на дыбы,
И премудрость ангельского Я.
12
Но метаться средь горящих образов
Осужден художник и поэт:
Нет стиху в сердцах отзыва доброго,
Если он пожаром не согрет;
Если воля мастера-творца
Власти образов не вручена,
Если утлый разум гордеца
Исчерпать их силится до дна.
13
Тщетно пробует фантасмагорию
Он вместить в трехмерно-сжатый стих,
Ропот волн в морях метаистории
Отразить бряцаньем строк своих.
В бурю света ввергнут и слепим,
-263-
Он немеет перед мощью той,
И бушуют образы над ним,
Над его словесною тщетой.
14
Предаю мой стих обуреваемый
Вашей чудной воле до конца;
Трепеща, рассудок омываю мой
В вихре золота и багреца.
Отрекаюсь – ваш безмерный сонм
Низводить в размеренный чертеж,
Вы, о ком клокочущий мой сон
Ни в каких сказаньях не прочтешь!
15
Иль не верю вам? ищу награду ли?..
О, любых блужданий боль и тьму
Ради мига вашей райской радуги,
Как тяготы искуса, приму!
Уже сердце испепелено
В черный уголь пламенем судьбы,
И достойным сделалось оно
Для священной вашей ворожбы.
16
Вот, спускаюсь, через грусть кромешную,
Вглубь, по творческому ведовству,
В многострастную, и многогрешную,
И юродствующую Москву.
И мерцают, светятся в стихе
Очи прадедов за вечной тьмой –
Жизнь тех душ в метаньи и в грехе, –
Незапамятнейший опыт мой...
17
...Зла, как волк, над градом ночь безлунная.
По дворам – собачьих свор галдеж.
Эка тьма! Везде болты чугунные,
И от дома к дому не пройдешь.
По Кремлю, где лужи невпролаз,
-264-
Как слепые бродят сторожа,
И заклятьем кажется их глас
Против мрака, – бунта, – грабежа.
18
Круговой повтор моленья ровного –
Помощь силам, скрытым в естестве:
– ...Сна безбурного... и безгреховного.
Молим Спаса... матушке Москве... –
От застав, лучами, по стране,
В чернотроп, в чаробы, в пустыри
Гаснет голос о безгрешном сне
Костроме... Воронежу... Твери...
19
Ночь в исходе. Колокол к заутрене
Забренчал у Спаса-на-Бору.
Во дворце – застойный сумрак внутренний,
Свечи... вздохи... шорох по ковру.
Ветер. Ширь. На глыбах серых льдин
Чуть заметный отсвет багреца...
А уж он спускается один
Ступенями Красного Крыльца.
20
Хмурый отрок. Взор волчонка. Зарево
Из-под cтрешен стрельчатого лба.
Именуют пышно «Государь» его,
А на деле травят, как раба.
И никто не хочет знать, что он
Будет Божьим пастырем Руси,
Что над ним таинственно зажжен
Чей-то взор, как Веспер в небеси!..
21
С детских лет – язвящий зов владычества,
Сжатых чувств шипы и острия;
Жгучий сплав варяжского язычества
С византийской верой: Бог и Я.
Эта вера тверже всех кремней.
-265-
Эта мысль остра, как лезвее.
В лихолетье отроческих дней
Он точил над книгами ее.
22
Шаг еще – и за речной излукою,
Сине-алым маревом замглен,
Спящий мир шатров, шеломов, луковиц
Тихо встал на красный небосклон.
Это место он любил всегда.
Здесь так ласков ветер к голове,
И – любовь ли, нежность, теплота,
То ли злоба знойная к Москве?..
23
Встал. Глядит. А уж вдали, по слободам,
Залились хвалой колокола,
Окоем поплыл гудящим ободом,
Купола плывут на купола,
Голоса сливаются над ним
От застав, монастырей, звонниц;
Ни один из них не различим
В этой стае медногласых птиц;
24
Будто мерным взмахом глыбы золота
В горнах неба ангелы куют,
И, от глыб отторгнуты, отколоты,
Волны звуков мчатся и поют,
В каждый терем, в каждую корчму,
Сквозь зубцы несутся напролом, –
То ему, ему, ему, ему!
Указующий судьбу псалом!
25
Да, он знает, помнит до рождения,
Этих дум ни с кем не разделя,
Солнце Мира в мощном прохождении
Над венцом Небесного Кремля.
Он – оттуда! Он – один из тех,
-266-
Кто играл там мальчиком в саду,
Слыша в кущах серебристый смех,
И о нем тоскует, как в бреду!..
26
Тех святынь заоблачное зодчество –
Первообраз башням и церквам;
Русским душам грезятся пророчества
О пресветлых праведниках там.
Некто грозный, как небесный свод,
Вскинув длань с трикирием светил,
На схожденье вниз, в круговорот
Дольних бурь, его благословил.
27
О, попы ли темные, бояре ли
Смеют знать, какие словеса
В его дух, как молния, ударили,
А затем целили, как роса?!
Что поймут они перед лицом
Сына неба, если с вышины
Он сошел – стать пастырем, отцом,
Святодержцем утренней страны?
28
Он научит! Письмена небесные
Впишет он в кромешные сердца!
Он поднимет сонмы душ безвестные
До сиянья Отчего лица!
Он любовь, смиренье, лепоту,
Божью правду водворит везде,
Чтоб весь мир взирал на землю ту,
Светлотой подобную звезде!..
29
Звон умолк. Уже ливанским ладаном,
Плавным пеньем дышат алтари;
Замерцали в цатах над окладами
Изумруды, лалы, янтари.
И плывет широкое «Аминь»,
-267-
Омывая медленной волной
Всенароднейшую из святынь –
Белый храм над юною Москвой.
30
Мимо нищих, никнущих на паперти,
Он идет, как кесарь, не спеша.
Там безбурным взором Богоматери
Да омоется его душа!
Встал на клирос, жестом строг и скуп,
Только судорогой бровь свело,
Да кривится прорезь жарких губ,
Как в падучей: больно и светло.
31
Да, так было. Пусть в угрюмых хрониках
Речь о том невнятна и глуха.
Друг, в дорогу! Осторожно тронем-ка
Ток столетий чашею стиха,
Зачерпнем духовную струю –
Скрытый бред той царственной души,
И наполним ею медь мою –
Этих строф тяжелые ковши.
32
Пусть не знает зоркая история
Тайн глубинных страшного царя:
Понял их во внутреннем притворе я,
С многокрылым Гостем говоря.
Я прочел, как вплавились они
В цепь народных гроз и катастроф, –
В те, безумьем меченные дни
Столкновенья сорока миров.
33
Эту зрелость я обрел в огне мою,
Эта память грозная свежа,
Лишь об этом скорбною поэмою
Повествую, плача и дрожа.
Не суди ж за странную тоску,
-268-
За тугой, за медленный язык:
Больно, друг, глядеть в глаза клинку
Мчащихся, как ураган, владык!
34
Созерцать, как длилось их внедрение
В тех, кем славен северный престол,
В их сердца, в их разум, слух и зрение,
В их деянья, в смену благ и зол;
Как вослед высокому творцу,
Утаив и цель свою, и лик,
Проникал в них и спешил к венцу
Провиденья недруг и двойник.
Часть вторая
Отступничество
1
Век вздымался. Истовым усердием
Воздвигался властный Домострой,
Увенчав стяжанье милосердием,
А суровство – пышной лепотой.
Вникни, стих мой, в этот грузный труд,
С беспристрастной четкостью впиши,
Как ковал Ковач тугой сосуд
Для народной веющей души.
2
Не размыла плещущая Азия,
Не затмила гордая латынь
Блеск, державность и благообразие
Этих душных варварских святынь.
Чтоб, меж изб, сияли с высоты
Куполов златые пламена,
Как блестят нательные кресты
Сквозь прорехи нищего рядна.
3
Благостройных служб великолепие
К солнцу Троицы поднимало взор,
-269-
Так любивший плыть по дикостепию
И по глади дремлющих озер.
У кого ж казацкая душа,
Кто с падорой вольной обручен –
Правь струги по волнам Иртыша!
Шли царю ясак свой да поклон!
4
Оцепляй надежной оторочиной,
Тыном злых острогов обнеси
Тех, кто был великокняжьей вотчиной,
Кто подпал царю всея Руси.
Чтоб не дрогнул богоносный град
Под ветрами чужеверных стран;
Чтоб, распахивая створы врат,
Не ворвался свищущий буран!
5
Век вздымался. Уж десница ханская
Меч былой не вырвет из ножон:
Боевой страдою астраханскою
Всенародный подвиг завершен.
Соль победы – горше всех солей;
Благо мощи – горше злого зла...
И по жилам царства тяжелей
Кровь насыщенная потекла.
6
Уже тесно в праведности, в древности,
В духоте бревенчатых твердынь;
Просит жертв Молох великой ревности,
Лишь себе глаголющий «аминь».
Сталью скреп бряцая вперебой,
Скрежеща от взмахов и рывков,
Тяжко двинулась сама собой
Глыба царства колеей веков.
7
Кремль притих. Чуть плещется вполголоса
Говор шней, юродов да старух,
Ропот смутный босоты да голости, –
-270-
По Руси шатающийся дух.
Все о том, что будто бы Москва
Брошена ветрам на произвол,
Обескровлена, полужива
От боярских козней да крамол.
8
Вероломства их и лжепокорности
Не стерпел кротчайший из царей:
Трон и град он бросил ради горницы
В самом верном из монастырей.
Он, чьей славой свергнута Казань!
Он, чья ласка для Руси – как мед!
Он, о ком народная сказань
До суда Христова не замрет!..
9
Шевелись, Москва тысячерукая,
На боярство ненависть ощерь:
Царь Иван единой был порукою,
Что в геенну сброшен ярый зверь:
Зверь усобиц, что из рода в род
Открывал врата для татарвы,
Злая Велга, смрадом чьим несет
С преисподней сквозь земные рвы!..
10
И смятенье, горшее чем ненависть,
По боярским крадется дворам,
Все шепча, что тайная отмена есть
Плах и дыб – всем татям и ворам.
Ох, и встанут – хуже всех татар!
Уж и хлынут – с нор да с кабаков!
Шевельнут побоище-пожар,
Небывалый от века веков!
11
Вверх и вниз в колдобах переваливая,
Колымаги тронулись вдогон:
Беглеца, покорствуя, умаливать,
-271-
Возвращать строптивого на трон.
И вступают, ненависть тая,
Под нахмурье монастырских плит
Думные бояре да князья,
А с князьями – сам митрополит.
12
Но принять послушных не торопится
В золотой моленной Иоанн.
Жарко печь узорчатая топится,
За окном – промозглость да туман,
И покалывающая дрожь
Все до внутренностей леденит,
И не греет, с цветом плахи схож,
Тускло-красный, мягкий аксамит.
13
Скоро месяц – стужей, огневицею
Кто-то мучит исподволь его, –
Неочерченное, смутнолицее,
Необъемлемое существо;
Жжет как жало, рыскает как рысь,
Бьет как билом, вздыбливает сны
И доводит яростную мысль
До конца духовной крутизны.
14
Странно, да, – но это – тот, кто в юности
Как архангел пестовал царя,
Алконостами да гамаюнами
Дни боярских козней озаря;
Кто в деяньях милостыней цвел,
Кто шептал о святости в тиши,
Кто любовь Анастасии ввел,
Как весну, в снега его души.
15
Чуть взглянул тогда он в очи нежные –
Дух взыграл, шепча уму: она! –
Вспомнил небо, храмы белоснежные,
-272-
Мир иной, иные времена,
Ее смех в серебряных садах
И того – с трикирием светил –
Кто на жизнь вот здесь, в глухих мирах,
Так сурово их благословил,
16
Плоть и мысль обоживая заживо
В думах, бранях, подвигах, посте,
Сквозь глаза кристальные Адашева
Он порою видел дали те.
Но когда в Казанскую мечеть
Православье ринулось сквозь брешь,
Этот дух, под жесткий лязг мечей
В сердце русских взвыл, как демон: – Режь!
17
Он уму предстал двуликим Янусом.
Он твердил – то «строй!», то – «сокруши!»
Он с неистовствами окаянными
Слить научит свет и честь души.
Он любую пропасть, кручу, дно
Осенит двоящимся крестом...
Нет, не «он» – могучее оно
В том глаголе и в наитьи том!
18
Иль, быть может, двух взаимоборющих,
Двух, сплетенных скорбною судьбой,
Ни в церквах, ни в пиршественных сборищах
Не сумел понять он над собой?
Оба вместе – властны, как судья,
Неумолчны, как веретено...
И он гасит крошечное «я»
В роковом, в чудовищном «оно».
19
А оно, вращаясь и безумствуя,
Багровеет, пухнет до небес;
Сам Давид не знал бы, многодумствуя,
-273-
Кто в сем вихре: ангел или бес?
Только ясно, что его предел –
Грани царства именем МОСКВА,
Что он жаждет богатырских дел,
Расширенья, мощи, торжества!
20
Ну, так что ж? Да будет так! Урманные
На закат, на север, на восток
Ждут леса и дебри басурманные,
Чтоб Господь их Русью обволок.
Уж Литва смиряет буйный стан,
С башен сбиты ляшские гербы,
И отпрянул конь магометан
Перед Русью, вставшей на дыбы.
21
Только здесь, в пределах царства отчего,
Что ни шаг – то лжец и лицедей;
Алчут рушить светлый замысл зодчего
Ради мерзкой самости своей!
Он теперь их бросил. Он сердца
Тьмой свободы насмерть ужаснул.
Пусть народ постигнет до конца:
С кем – Господь, а с кем – Веельзевул!
22
Только б дали воротиться... Плевелы
Истребит вконец он на корню;
Всю крамолу Рюрикова племени
Он предаст застенку и огню.
Он боярство сделает травой,
Что горит без ропота, без слов...
А, пришли с повинной головой?
Он готов. Пусть внидут! – Он готов.
23
И они вступили, – обреченные,
Умоляя, веря, лепеча,
Глядя снизу в очи омраченные
-274-
Вседержителя и палача.
Он ли то?.. Как желтые клещи,
Только пальцы ходят ходуном...
Так глядит на путника в ночи
Голый остов выжженных хором.
24
Господи! Чему же попустил еси
Довершиться в царском естестве?
Ранней вестью старческой остылости
Волос пал на острой голове,
И от желтых ястребиных глаз
Вниз легли две черных борозды,
Всему миру зримы напоказ
Сквозь охлопья жухлой бороды.
25
Лишь коричневатое свечение
Излучалось от пустынных черт...
Знать не мог столь жгучего мучения
Ни монах, ни ратники, ни смерд.
Что в нем? кто?.. Прокравшийся к нутру,
Что за недруг дух его томит?..
И невольно к красному ковру
Опустил глаза митрополит.
26
Вижу сам коричневую ауру,
Слышу там, в пластах земных годин,
Что окрепло царство уицраора
И жирел над Русью он один.
Необъемлем мудростью людей,
Для очей плотских необозрим,
Воплощался он, как чародей,
В искажающийся Третий Рим.
27
Так избрал он жертвой и орудием,
Так внедрился в дух и мысль того,
Кто не нашим – вышним правосудием
-275-
Послан был в людское естество, –
Браздодержец русских мириад,
Их защитник, вождь и родомысл,
Направляющий подъем и спад
Великороссийских коромысл.
28
О, я знаю: похвалу историка
Не стяжает стих мой никогда.
Бред, мечта, фантастика, риторика –
Кто посмеет им ответить «да»?
Но таков своеобычный рок
Темнокрылых дум о старине,
Странных дум, седых, как пыль дорог,
Но принадлежащих только мне.
29
Пусть другие о столетьях канувших
Повествуют с мерной простотой,
Или песней, трогающей за душу,
Намекнут о жизни прожитой.
Я бы тоже пел о них, когда б
Не был с детства – весь, от глаз до рук –
Странной вести неподкупный раб,
Странной власти неизменный друг.
30
Мое знанье сказке уподоблено
И недоказуемо, как миф;
Что в веках случайно и раздроблено,
Слито здесь в один иероглиф.
Хочешь – верь, а хочешь – навсегда
Эту книгу жгучую отбрось,
Ибо в мир из пламени и льда,
Наклонясь, уводит ее ось.
31
Вот, злодейством лютым обезличена,
Невместима совестью земной,
Непробудной теменью опричнина
-276-
Заливает все передо мной.
И спускаюсь, медленно, как дух,
Казнь подглядывающий в аду,
Лестницею, узкою для двух,
В Александровскую слободу.
32
Не пугайся. Да и чем на свете я
Ужаснул бы тех, кому насквозь
Через мрак двадцатого столетия
Наяву влачиться довелось?
И задача книги разве та,
Чтоб кровавой памятью земли
Вновь и вновь смущалась чистота
Наших внуков в радостной дали?
33
Но он сам, ночами в голой келий
Не встававший до утра с колен,
Чтобы утром снидить в подземелие,
Где сам воздух проклят и растлен –
Он тревожил с детства мой досуг,
Ибо тайна, замкнутая в нем, –
Ключ от наших всероссийских мук,
Наших пыток стужей и огнем.
34
Вот он сходит, согнут в три погибели,
Но всевидящий, как сатана,
Уже зная: на углях, на дыбе ли,
На крюке ли жертва подана?
Ноздри вздрагивают. Влажный рот
Приоткрыт в томительной тоске,
И мельчайшей изморосью – пот
На устало вдавленном виске.
35
Скажешь – век? эпоха? нравы времени?
Но за десять медленных веков
Самой плотной, самой русской темени
-277-
Иоанн – единственный таков.
Ни борьба за прочность царских прав,
Ни державной думы торжество
Не поставят рокового «прав!»
На немых синодиках его.
36
Не падет на людобийства лютые
Дальний отсвет мощного ума:
Из-под глыбы, сдвинутой Малютою,
Только тьма клубится, только тьма.
Только тьма – а в ней растущий гул,
Присвист, посвист и победный клик,
Будто пленник сбросил и швырнул
Груз запретов, вер, цепей, вериг.
37
Сам мучитель, знаком уицраора
Отраженный в шифре этих строк,
Не облек бы столь всеобщим трауром
Русский север, запад и восток.
Что ему? Верховнейшая цель
Его жажды и могучих дел –
Расширять державу-цитадель
За черту, за грани, за предел.
38
Но все мало капищ и осанн ему,
Слишком мелки алые ручьи,
И алканью крови неустанному
Учит он вместилища свои.
То алканье – ключ от тайников,
Непроглядных, как подземный грот;
Это – хищный, неотступный зов
В каждом «я» таящихся пустот.
39
Нет, не даром вера дедов жаркая
Облекла в виденье опыт свой:
Как несутся, порская и каркая,
-278-
Кони-вороны по-над Москвой,
Точно Всадница, бледней чем смерть,
В маске черной, кажет вниз, на храм,
И бичом, крутящимся как смерч,
По Успенским хлещет куполам.
40
Сон ли? быль?.. Откуда ты, наездница?
Наважденье? омрак? ведовство?
Ты, чей образ неотступно грезится
Летописцам времени того?..
А внизу, в тиши своих хором,
Став как воск от гложащей тоски,
Множит царь опричным колдовством
Твоих буйных конниц двойники.
41
Оборвется в доме дело всякое,
Слов неспешных не договорят,
Если черной сбруей мерно звякая
Пролетит по улице отряд.
Врассыпную шурхнет детвора,
Затрясется нищий на углу,
И купец за кипами добра,
Словно тать, притихнет на полу.
42
В шуме торжищ, в разнобойном гомоне
Цвет сбегает с каждого лица,
Если цокнут вороные комони
По настилу ближнего крестца.
В кабаках замолкнет тарнаба,
В алтаре расплещется сосуд
И в моленных княжеских – до лба
Крестный знак персты не донесут!
43
Вскочат с лавок, кто хмелел на празднике,
И с одра – кто в лихоманке чах,
Если, молча, слободою, всадники
-279-
Мчатся мимо в черных епанчах.
Прыть былую вспомнят старики,
Хром – костыль отбросит на бегу,
И у баб над росстанью реки
Перехватит дух на берегу.
44
В землях русских след нездешний выбили
Не подковы ль конницы твоей,
Велга! Велга! призрак! дева Гибели!
Угасительница всех огней!
Разрушительница очагов!
Мгла промозглая трясин и луж!
Сыр-туман ямыг и бочагов
И анафематствованных душ!..
45
Раздираем аспидами ярости,
Только кровью боль свою целя,
Приближается к пустынной старости
Черновластник смолкшего Кремля.
Вей метелью, мутно-белый день,
Ширь безлюдных гульбищ пороши,
Мчи в сугробья дальних деревень
Мерный звон за упокой души:
46
О повешенных и колесованных;
О живьем закопанных в земле;
О клещами рваных; замурованных;
О кипевших в огненной смоле.
За ребят безотчих и за вдов;
За дома, где нынче пустыри;
За без счета брошенных с мостов
В скорбном Новгороде и Твери.
47
Об отравленных и обезглавленных!
О затравленных на льду зверьем!
По острогам и скитам удавленных,
-280-
Муки чьи в акафистах поем;
И по ком сорокоустов нет –
Отстрадавшихся по всей Руси, –
Боже милостивый! Боже-Свет!
Имена их только Ты веси.
48
Но помины – разве заглушат они
Темный шорох шепчущихся толп?
Сваи царства пышного расшатаны
И подточен благолепный столп.
И давно уж над судьбой царя
Догорел нерукотворный свет:
Отблеск пурпура и янтаря
Снял с помазанника Яросвет.
49
А по избам, теремам, по девичьим,
В городки, в поля, в лесную крепь:
– Братья! страшно! Царь убил царевича!
Рвется, рвется Рюрикова цепь!..
Рвется, да. И прямо в очи всем
Взглядывает всенародный Вий,
Недвижим, неумолим и нем –
Непреложный фатум тираний.
50
И уже над вестниками новыми
Уицраор трудится внизу,
Чтоб сумело царство с Годуновыми
Перемочь расплату и грозу.
И, уже никем не охранен,
Предоставлен року своему,
Скоро отрок углическим днем
Слабо вскрикнет в дальнем терему.
51
Друг мой! спутник! Режущими гранями
По стиху все ниже сходим мы.
Больно быть в мечте и в жизни странником
-281-
По кругам национальной тьмы!
Как устал я от подмен и зол
На российской сбивчивой тропе,
От усобиц, казней, тюрьм, крамол,
От безумных выкриков в толпе!
52
Удалиться б в радость песнопения
О просторах, брезжущих вдали,
О приходе праведного гения,
Светоносна, в ночь моей земли!
О любви; о расторженьи уз;
О скончаньи тираний и царств;
О планете, сплавленной в союз
Совершеннейших народоправств.
53
Над снегами горных стран Истории
Блещет пик – вершина новых дней:
Все, что было, все, что есть, – предгория
К выси той и к Солнцу солнц над ней.
Вижу срок, предызбранный уже,
Отдаленную его зарю
И на предпоследнем рубеже
О взыскуемом заговорю.
54
Но не отрекусь от злого бремени
Этих спусков в лоно жгучих сил:
Только тот достоин утра времени,
Кто прошел сквозь ночь и победил;
Кто в своем бушующем краю
Срывы круч, пустыни пересек,
Ртом пылающим испив струю
Рек геенны – и небесных рек.
55
Может быть, столь пепелящим опытом
Не терзалась ни одна страна,
Гиком, голком, трубным ревом, топотом
-282-
Адских орд из века в век полна.
Горек долг наш – этот гул и вой
Претворять в гармонию, в псалом,
И не скоро отсвет заревой
Заблестит над сумрачным стихом.
Часть третья
Итог
1
Зла, как волк, над градом ночь безлунная,
По дворам – собачьих свор галдеж.
Эка тьма!.. Везде болты чугунные,
И от дома к дому не пройдешь.
По Кремлю, где лужи невпролаз,
Бродит стража, слушая тайком:
Льется клирный, многоскорбный глас
Из царевых холеных хором.
2
Черным хором иноков соборован,
Сам отныне в черном клобуке,
Удаляясь с каждым мигом, скоро он
Поплывет по огненной реке.
Он гниет. Он раньше смерти сгнил.
Все слилось в один открытый струп.
Он кричит. Он из последних сил
Свой приказ выталкивает с губ.
3
Всем церквам, монастырям, обителям –
Не приказ, – предсмертная мольба:
Заступиться перед Искупителем
За него, смердящего раба!
Цок подков... звон сбруи... бубенцы...
От дворца ширяя на крестцы,
Мчатся вскачь, в галоп, во все концы
По дорогам царские гонцы.
4
И с суровостью, без величания,
Строго-чистым, древним языком
-283-
Молит Русь за душу – о скончании
Непостыдном, праведном, святом.
И, смиренно забывая гнев,
Зажигают в храмах огоньки
Тройце-Сергиево, Суходрев,
Туров, Галич, Муром, Соловки.
5
Нет: бессильны дольние моления!
Не смягчить небесного Судью!
Все горчей метанье и томление
У преддверья к инобытию.
Цок подков... звон сбруи... бубенцы...
От дворца ширяя на крестцы
Снова мчатся в дальние концы
Воли царской новые гонцы.
6
Зыбкой вестью, странною, несбыточной,
Будоражат вековую ночь:
– В каждой келье, в каждой башне пыточной
Крючья, смолу, дыбы, угли – прочь!
Если кто влачим на плаху – жизнь!
Тем, кто ждал суда напрасно, – суд!
Пусть без жалоб, гнева, укоризн
За него моленья вознесут!..
7
Но огромна сумрачная родина,
Широка Россия, широка:
Половодья, поймы да разводины,
А над ними – только облака.
Переправы, судры, ледостав,
От свечи – пять суток до свечи...
Месяцами до иных застав
Передачей бешеной скачи!..
8
Смерть не медлит. Чуть недужье зажило –
Внутрь, в утробу входит смерть огнем:
Треплет чрево, рвет, кусает заживо,
-284-
Разгрызает утром, ночью, днем.
Рот – как язва. Только из зениц –
Взор, как вопль: – Заступница! спаси!
Отпереть запоры всех темниц!
Волю узникам – по всей Руси!..
9
Но гонцы с подково-гулким топотом
Больше вдаль не ринутся впотьмах:
«Уж отходит...» – шелестит по слободам.
«Еле дышит...» – шепот в теремах.
«Вспомнил первую царицу... Ш-ш-ш!
Анастасьюшку зовет в бреду...»
И вступает молча в спальню тишь,
Своих прав дождавшись в череду.
10
Эта тишь сурова, как начальница,
И непрекословна, как затвор.
Сквозь нее Великая Печальница
Не опустит дивный омофор.
Лишь касанье чьей-то белизны
На мгновенье тишит жар в крови:
Это – руки молодой жены,
Это – отблеск молодой любви.
11
– Ты ли, ты, краса моя венчальная?
Мать Ванюши... помоги хоть ты!.. –
Нет ответа. Лишь глаза печальные
С близкой-близкой, теплой высоты.
С ней предвечно был он обручен.
К ней склонялся, как в степи к ручью.
Это видел прежде всех времен
В незапамятной дали, в раю.
12
И тогда взошло воспоминание:
Град во славе... синие поля...
Солнце Мира в ясном надстоянии
-285-
Над венцом Небесного Кремля.
Лишь мгновенье... Он сходил во тьму,
К беспристрастно-четкому суду,
И душа открылась одному,
Одному: бездонному стыду.
13
В этот час десницею суровою
Сердце духа вынул Яросвет:
Оно вспыхивало, все багровое,
Как светильник, в коем масла нет.
Одному из солнечных сынов
Дал Судивший праздный факел тот,
Чтоб его зажечь навеки вновь
От верховного Огня высот.
14
И легла дорога искупления,
Вдаль и вдаль, по каменному льду,
В мглу немыслимого отдаления,
К миллионолетнему труду.
Как постиг бы наш трехмерный ум
Этот путь развенчанных монад,
Тех морей чугунно-мертвый шум?
Тех светил лилово-черный взгляд?..
15
Дух лежал, как труп. Но мерно-длящийся
Суд вершился – и темнела ширь:
Кровь духовную – эфир струящийся –
Уицраор пил, как нетопырь.
И по жилам царства, в плотной мгле,
Потекла, мешаясь, злая кровь
С кровью тех, кто строил на земле
Это царство, и построит вновь.
16
И тогда над духом четвертуемым
Грозный суд свершился до конца:
К телу духа – к мозгу и ко рту ему –
-286-
Никла Велга, – темень без лица.
А оно рвалось, как чешуя,
Распадалось на десятки «я»,
И помчалось, плача, вопия,
По нагой изнанке бытия.
17
Так раскрылась хлябь без отражения,
Где ни дна, ни заводей, ни вех...
Так вступили в праздное сражение
«Я» на «я» – и каждый против всех.
Но об этих горестных плодах
Ждет рожденья скорбный стих иной:
Он встает, метя золу и прах,
Он звенит, он свищет надо мной.
18
Не оденешь в эти строфы мерные
Из тугой, негнущейся парчи,
Ветер Смуты, небо тускло-чермное,
В диком поле пьяные смерчи.
Не вместят – ни величавый ямб,
Ни тяжелокованый хорей
Этот лютый, буйный дифирамб
Рек, – падор, – пожаров, – пустырей.
19
Взмой же с посвистами, улюлюкая,
Зазвени разгульной тарнабой,
Рваный стих мой – злой, как многорукая
Дева-Ночь над русскою судьбой!
Что впитал ты на крестцах дорог,
Чем рыдал и пенился мой край –
В разнозвучьях, в стыках шатких строк,
В разнобоях жалобных отдай!
20
Отдавай набат и звоны мирные,
Бражный гул в бездомной голытьбе,
Чернецов скорбение стихирное, –
-287-
Все, чем Русь шевелится в тебе!
А когда клокочущие струи я
Всенародных бедствий перейду –
Поднимись, звуча как аллилуйя,
Как молебен в праздничном саду.
Февраль 1951
Владимир
-288-
Глава тринадцатая
Рух1
Симфония о великом
Смутном времени
Часть первая
Меж четырех морей-урманов хмурых море,
Забрала городов... Звонницы на юру...
Вдруг – розовая мгла от мальв на крутогоре,
И вновь дремучий лад болот и мхов в бору.
Меж шелестящих трав, в пологих, влажных долах,
Над кручами холмов, над тыном деревень,
Разносит ветер на крылах тяжелых
Полдневную медлительную лень.
Где принимал Перун дым жертв, костры и пенье,
Где месяц-ятаган червонел ввечеру,
Где половецких стрел цветные оперенья
Над грудью павшего дрожали на ветру –
Крутые крепости бугрятся в хмаре знойной,
Все чаще ест глаза трущоб сводимых дым, –
Отхлынул бранный шум татарских дней нестройных
И в пышных горницах тучнеет Третий Рим.
Притворов полумрак и усыпальниц слава,
Воителей, князей могущественный прах...
В тени монастырей, по благолепным лаврам
Прокимнов и стихир благоговейный страх.
Звон
мирный...
Звон
мерный...
Глас
клирный,
Час
первый,
_____________________
1 Рух (старорусское) – набат, тревога, вообще призыв
к обороне в час народного бедствия. – Примеч. Д. Андреева.
-289-
Зык
мерный,
Зык
мощный,
Зов
медный
К Всенощной
Бесплотным
гудящим
столбом
В воздухе встал голубом.
Не о Милостивом,
не о Прощающем,
не о Царствующем
на небеси,
Но о властвующем
над народами
все суровее,
О величественнейшем,
христолюбивейшем,
самодержавнейшем
всея Руси
Перекатываются
золотокованые
славословия.
Ектинье высокоторжественной
многолетием вторит клир,
И возносятся
над пятиглавиями
да над палатами
Лишь моления о великодержавии, обнимающем целый мир,
О победах
и о ликовании
над супостатами.
И звон пурпурный,
Гулко-серебряный,
В простор безбурный,
Седыми дебрями,
По тихим плесам,
пустынным изволокам
Волною бронзовой
уходит вширь,
В поля, в суземья,
где сойки с иволгами
Да труд отшельников
в глухой глуши.
-290-
Но чуть умолкнет стройный благовест –
И, коль дух твой чист и скорбен,
Землю черную, сырую
Слушай, спешившись с коня:
То не боры дышат влагою,
Не в тальцах лепечут струи,
Не к младенческому корню
Льнет глубинный ключ, звеня, –
Это шепчет темный Муром,
Это молятся смольчане,
Это бают Псков и Туров,
Мглин и Пермь:
Это рдеет цветом хмурым
Скорбь народная в молчаньи,
Это чают смерд и схимник,
Знать и чернь.
– Ох, тяжка шуйца Борисова!
Ох, десница тяжела!
Грузом страшным тянут вниз его
Непрощенные дела.
Бают старцы, боль Руси' леча:
– Благодати в царстве – нет;
Тем, кто знал Иван Василича,
Ясен корень смут и бед!
Явен ход закона адского:
Взявший власть – прислужник злу;
Вторьем горя цареградского
Русь нисходит в мрак и мглу.
Над неправедным и правым
Меч повис
Кто безумствует? Кто правит?
Он, Борис.
Кто выходит в византийском
Блеске риз,
Зло – узорным скрыв витийством?
Он, Борис.
Только нет благословенья;
Только чей-то темный шорох
В самых недрах, у истоков
Дел царя:
Светлым думам нет свершенья,
Нету слуг мечте огромной,
И года в пустых просторах
Гаснут зря.
-291-
Слушай, люд! Народ в Архангельске
Видел, видел ясным днем:
Рдели стяги рати ангельской
В тучах сполохом-огнем.
Зрел ли кто при дедах-прадедах
Сих знамений и чудес,
Как ладья с Синклитом праведных,
Отходящих в глубь небес;
Слезы их – о неизведанной
Буре завтрашних годин,
О России, свыше преданной
Свисту вьюг и звону льдин?..
...Жгучей засухой, порошею, росой,
Бродит в ветошке бездомный да босой,
Слышит смехи в завихрившейся пыли,
Ловит хохоты во рвах из-под земли –
Вот, поймал: качает Велга
Чей-то облик неживой:
– Царевал ты, Ваня, долго
Над Москвой –
Поцарюй теперь со мной,
Поцарюй,
В снежуре моей шальной
Погорюй,
Повертись со мной кругом,
Полети,
Загляни-ка в новый дом
По пути!
...Ветер мечется ли, дождик ли косой –
Все юродствует на папертях босой,
Для ярыжек все одно и для старух –
Про пожары буйно рыжие да рух, –
Но лихие второсмыслы – не для всех,
И темно в косноязычных словесех,
И он сам лишь тихомолком повторит,
Что гасительница – Велга говорит:
– Хоть весь мир догорит –
Не умрем.
Хочешь, Ваня, – говорит, –
Вновь царем?
Понатужься! не робей!
Что нам суд?
-292-
Приготовила тебе я
Сосуд
Недородов да разрух
Круговой:
Плоть – приблудная, а дух
Будет твой.
Непотребное бормочут бесоблудные уста!
Прощелыгу дождик мочит –
ни молитвы, ни поста,
Лишь монах, дорогой в келью
Услыхав да рассудив –
Призадумывается,
Пригорюнивается, –
"Видно, Русь, крутое зелье
Нам заваривает див!"
Слышу тайну самозванца
Через бред кудес и хроник –
Тайну, хищную, как грай
Воронья:
То вились, не умирая,
Вкруг безвестного младенца,
Как свистящие воронки,
Сонмы «я», –
Проникали в ум и волю
Дымно-сумрачные клочья,
Волглым, теплым средоточьем
Плоть избрав,
И поверил отрок вольный,
Будто бьется в юном сердце
Кровь великих самодержцев,
Право прав.
Сам собой, непостижимо,
Вспоминался душный Углич,
Лица мамок – ожерелье –
Двор, клинок –
Взор, сверкнувший точно угли,
Смертный ужас – вихрь видений –
Годы в затхлой, скрытой келье
С псом у ног.
А потом – по ветрогону –
Путь, рубеж, Литва, блужданья, –
С каждым днем другой, безмерный,
Вихревой,
В оны дни причастный трону,
-293-
В ум вжигал воспоминанья,
В утлом сердце холил веру
В жребий свой.
Чует Русь, как волю, разум
Бьет озноб.
Нечисть выпрыгнула сразу
Вдоль всех троп.
Кычет, манит в яр да в топи,
В тряс и колч пустых арайн, –
По ночам – возня и топот
Вдоль посадов и окраин –
В дымы кутается,
В ногах путается,
Будто хляби меришь вброд, –
И приглядывается,
И прислушивается
К ее пОсулам народ.
Давит судьбы гнет острожный
На плечах.
От подмены невозможной
Зыбь в очах:
Он ли то – за рубежами
Ляшских рек
Уже плещется как пламя,
Уж полощется как знамя,
В склики бьет над городами, –
Демон? призрак? человек?
С каждым днем он шире, больше,
Он ползет в степи, как пал,
Он грядет из вражьей Польши –
Северск пал –
Годунову кровь из горла
Обагрянила парчу –
Кто-то тьму, как плащ, простерло,
Тихо дунув на свечу –
И развертывается,
И распахивается
Для пришельца вся страна,
До нехоженых
Тундр немереных
Вся насквозь врагу видна.
Вся!..
С царьградскими венцами,
С закомарами соборов,
-294-
С синим ладаном вечерень
Над Москвой,
С тихоструйными тальцами,
С непрохожим буйным бором –
Мхом дремучей сыроери
Вековой;
Мхом, русалочьим туманом,
С шумной песней своеволья,
С облаками, как святые
Души гор,
С травным плеском но курганам,
С синим, синим дикопольем, –
Всею ширью, обреченной
На разор.
И в тиши – победоносец –
Он идет.
Он – здесь!..
Со смиреньем дароносиц
Никнут грады, села, весь, –
Вот по лесу он идет
Темноствольному,
Вот проходит сквозь народ
К граду стольному, –
День безоблачный, – сверканье, – синева –
Закружилась у безумца голова.
Но свернулся град драконий,
Грудь кольчужную крестя, –
Казней, узней, беззаконий
И святых молитв дитя.
Одесную и ошую
Злыми зубьями возрос,
Расцветил вдоль стен чешуи,
Башни зоркие вознес,
И алмазы белых храмов
В самом сердце затаив,
Длит сторожко и упрямо
Свой, уму невнятный, миф.
Сам собою – польских конниц
Тише топ,
И невольно незнакомец
Обнажил высокий лоб.
– Гневный град, соперник Рима,
Вероломная Москва!
Кровью жертв ненасытима!
Верой двойственной жива!
-295-
Персть визжит от гнева-боли
Под конем.
Даже вихрь: невесть отколе,
Ясным днем,
Прах, осколки, щебень кинул,
Весть понес о пришлеце,
В Китай-городе низринул
Купол Спаса-на-Крестце...
Гневный город! грозный город!
С жалом аспида во рту!
Он змеей вползает в ворот,
Жалит исподволь в пяту...
Грозный город... Страшный город!
Он по гульбищам, мостам,
Губит первенцев, как Ирод,
Как Иуда, льнет к устам!..
Но тебе открыты настежь
Полукружья всех ворот –
Ты, что дивной сказкой застишь
Адских волн круговорот,
Человек, подобный тени,
С искрой Грозного в груди, –
Вверх! на тронные ступени
Мерной поступью всходи.
Часть вторая
Предоставлен демиургом
Силам собственной гордыни,
В страхе ищет дух державы,
Кем возглавить сверхнарод.
Но сердца открыты пургам,
Пусты древние святыни;
Дряблы волей, мыслью ржавы.
Копят гнев – на брата брат.
Затаил – и бит, и порот –
Смерд надежду – мзду за муки;
В думных кельях ум России
Дряхл и бел;
Гладят масляные руки
Душмы сивых, пышных бород,
И, как башни крепостные,
Мозг дремотный обомшел.
-296-
Не сойдет к мужам совета
Укрепить их мудрость даймон,
Не вручит сан родомысла
Никому!
Давний враг с латинской Вислы
Уж не шарит по окраинам:
Им протоптана дорога
К сердцу русских самому.
Шаркнет стихшей слободой,
Шайкой панскою;
Глянет бритой бородой,
Шапкой бусурманскою;
Вдруг блеснет из царских глаз
Сметкою
зоркою;
Двор царицын бросит в пляс
Звонкою
мазуркою;
Гордость княжью в рог согнет –
Шуйскую,
Бельскую...
Православных полоснет
Плеткой польскою.
– А засуха ширится...
– А степи-то хмарятся?..
– А тучи-то тóурятся...
– А солнце-то хмурится! –
Жди, Москва, раскатов грома,
Тьму да гарь:
Небывалые хоромы
Строит царь!
С рогом чудище на кровле
Щерит пасть...
Зверь такой, по вере древлей,
Должен царствовать и пасть.
А уж сам-то: по посадам
Бродит пеш;
Ухо клонит к пересудам,
Смотрит – спишь ты или ешь;
Холит, холит думу злую...
Он ли то?
Царь ли то?
Кем проверено былое,
Сказом лживым залито?
-297-
Но пришлец не слышал подозрений.
Он был храбр: он шел по лезвею;
Но не даймон вел его, не гений
В злом краю.
Лишь порой, обуздывая тело,
Как захватчик утлого жилья,
Над беспечной волей тяготело
Непонятно-царственное «я».
Он был ветрен, добр и беспечален.
Жил для счастья, для потех дышал.
Никогда надгробья усыпален
Он о мудрости не вопрошал.
Что постиг он в царстве Мономаха?
Чем сумел упрочить торжество?
Он не знал спасительного страха
И не понял смысла своего.
– Ха-ха-ха!.. – От брызжущего смеха
Дребезжит булат его доспеха.
Кто его берег бы? Хитрый
Уицраор чванной Польши?
Но далек зубчатый Краков,
Замки Вислы и Двины.
Велга? Но исчадью мрака
Он давно не нужен больше:
Ведь теперь он – царь Димитрий,
Страж страны.
Но и демону державы –
Не опора, не орудье
Это перекати-поле,
Царь на час,
Сей безродный рыцарь славы,
Чьи немереные судьбы –
Точно праздных вьюг на воле
Бражный пляс.
А старуха-то столица –
Сто-рука, сто-лица,
Распластанна, огромна,
Сто-храмна,
сто-домна,
Сто-зуба, сто-брова,
Вся в шубах
бобровых,
В игре-голосиста,
-298-
Звончей,
чем монисто,
Бренчит бубенцами,
Ларцами, словцами,
Жемчужна, сапфирна...
В недужьи –
стихирна,
Келейна, иконна,
Елейна,
стозвонна...
В разбое ж да в бýести –
Клеймо ей на лбу нести!
Вот, в Кремле еще роятся до поры
Свадьбы, игры, состязания, пиры;
Малой пташкою со шляхтой щебеча,
Разрумянилась царица сгоряча –
Полонезом проплывает вдоль палат...
А на кровле, неподвижен и крылат,
Чудо-юдо с человеческим лицом
Щурит очи над дворцом.
Ночь. В царевом опокое –
Духота.
У царя душа тоскою
Залита.
Душат пышные перины,
Ковш у изголовья – сух...
Беспокоен сон Марины,
Зыбок, глух.
Еле-еле брезжит утро.
За окошком – взвизги ветра
Да багровый плат восхода.
Он очнулся. Худо! худо!
Чу:
Вон –
кажется –
Чуть
звон
слышится?
Бомм...
Бомм...
рушится...
-299-
Иль
сброд
тешится?.
Из заречных слобод дальних –
Медь трезвонов колокольных:
От Чертолья, от Кожевник,
С Разгуляя, с Рымн, с Хамовник –
Иль пожар?..
бунт?..
Где?
Не в Стрелецкой слободе?!
Но уже неразличимы
Голоса церквей, соборов,
Улиц, спавших вероломно
Час назад,
Нор, дрожащею лучиной
Озарившихся спросонья, –
Все в единый гул огромный
Слил набат.
Рух!
Рух!
Всей Руси
Глас, о Господи, спаси!..
Глас
Тьмы
Вздыбливающейся!
В штурм
стен
Взлизывающейся!
Час
свор
вламывающихся,
В паз
створ
Вваливающихся!..
А, мятеж?.. Ну, это рано!
Здесь – не Федор Годунов!
Он вскочил. В очах Марины –
Темень, ужас, блики снов...
Он – к окошку. Там – багрово,
За рекой – восход. Внизу –
Пухнет черная орава,
Плещет озером в грозу.
-300-
Вниз! во двор!.. Он колет, рубит
На крыльце орущий сброд –
Поздно! Меч как щепка выбит,
Ход по лестнице открыт.
Грозный город!.. страшный город!
С жалом аспида во рту!
Если он не может в ворот –
Жалит исподволь в пяту!..
Царь бросается от двери
К окнам внутренней стены:
Со двора под самый терем
Там леса подведены.
Тщетно! поздно!.. Рок разъемлет
Скрепы досок, связь углов,
Тес подламывается,
Мост проваливается –
И беглец на злую землю
Пять сажон летит стремглав.
На коне въезжает Шуйский
В Кремль, сарынью окружен:
Крест горит в подъятой шуйце,
Меч – в деснице, без ножон.
Топот толп по доскам пола,
Будто всплески полых вод:
– Бей! ищи!!
иль все пропало!!
– Где он? где он?
– Вот! вот!
– Он, угретый в папском Риме!
Слатель бед!..
– Кто ты, падаль? Имя! имя! –
И в ответ
Из предсмертного тумана
Шепот, слышимый едва:
– Я – от рода Иоанна...
Твой законный царь, Москва!
Так владелец части Грозного в груди
Исповедовался, Бог его суди;
Так, в загробное страдалище влеком,
Еле вымолвил косневшим языком.
Потащили его – по горючим
Злым кремлевским камням,
-301-
По кровавым, по мстительным, жгучим
Сорока ступеням.
Одолел он весь путь без усилий –
Все царево крыльцо;
В зубы втиснули дудку; укрыли
Черной маской лицо;
Жгут стянули на горле... И прямо
У порогов Кремля
Распростерли, для горшего срама
Белый труп оголя.
Над развенчанным призраком в маске
Измывался народ
Целый день – меж Никольских и Спасских,
Двух великих ворот.
И вершитель безумств и насилий,
Новый призрак кромешных времен,
Был у Лобного места Василий
В тяжесть барм облачен.
Вот, смеркается. Отблески зарев
Кремль и Красную тускло багрят,
Кровеня белый столп государев
И церквей беззащитный наряд.
Над качнувшейся русской твердыней
Уицраор вчерашних годин
Битву с хищной сестрой и врагиней
Начинает – один на один.
И над трупом ночные дозоры
Ставит царский указ:
«Не сводить с богохульника-вора
Зорких глаз!"
Сумрак площади пуст.
Голк бýнта
Смолк в посадах. Ночной
град –
нем.
Поздний отсвет зари
лег
лентой...
Чу, вверху-голоса...
кто?
с кем?..
Взад-вперед, взад-вперед
бдит
стража,
-302-
Чуть белеет в сырой
мгле
труп...
Синеватый огонь –
знак
вражий
Вдруг под маской мелькнул,
у губ.
И откуда невесть –
гром
рога
Разметал
будкий сон
Москвы,
Будто с ветром ночным
рать Гога
И Магога пришла,
Как львы.
Зарыдала сопель,
взвыл
бубен,
Чей-то, выше крестов,
взмыл
визг...
Разухабистый пляс –
дик,
дробен –
Вверх и вниз загудел,
Вверх-вниз.
Понеслись, гогочá,
вскачь
бесы
Через площадь –
из ям,
из рвов,
И на миг разошлась
завеса
Вековая
меж двух
миров.
И, подхвачен смерчем
в край
Велги,
В край гасительницы
Всех душ.
-303-
Он понесся к ней вдаль,
в дождь
мелкий,
В дождь нездешний,
вдоль ям
и луж.
Но такой
Мрак
веял оттуда,
Что, завыв, закричав, моля,
Вновь рванулось
в мертвую груду
И забилось к ней в щели
«я».
Пусть его, приказом царевым,
На туманной, мутной заре
Волны черни
с похмельным ревом
Провлачили к смрадной дыре.
Но едва
царь утром из храма
Шаг ступил – уж гремела весть,
Что, ожив,
труп вышел из ямы
И что синих огней – не счесть!
Доводя до безумств
немилость,
Свирепея, как дух чумы,
Жгучим гневом воспламенилось
В уицраоре
семя тьмы.
Страхом, ненавистью и злобой,
Той, что все сокрушает зря,
Преисполнил он
узколобый,
Едко-мстительный
ум царя.
Еще рдел меж зубцов
край
солнца,
Еще издали в Кремль
шла
ночь,
А приказ уж был – самозванца
-304-
Сжечь,
кромсать,
истерзать,
толочь.
И когда многоногий топот,
Довершив это дело, стих –
Пушка ухнула в мрак
на запад,
У ворот
у Серпуховских.
Залп развеялся, пепел сея,
Лжевоскресшего,
лжецаря...
Залп развеялся.
Плачь, Россия,
Плачь, безумную казнь творя!
И под лунным знаком двурогим
Он понесся,
быстрей совы,
По дорогам,
хмурым дорогам,
На безмолвный
рубеж
Литвы.
Часть третья
Велги бедный скоморох,
Горстка пепла,
Рыщет, ищет вдоль дорог
Души-дупла:
В кабаке под гам и крик
С бранью райкой,
В сердце праздное проник,
Вьется струйкой;
Льется, в дьявольской алчбе,
С током крови,
Плоть горячую себе
Холит внове.
– Ой, царя Димитрия хранил,
знать,
бес:
Спас уловкой хитрою, укрыл
в яр,
в лес;
-305-
Жив, здоров, целехонек, – тучней,
 чем
встарь,
Сатанин помазанник, упырь!
бич!
царь!
Скрыл ли бес его меж сов,
Спрятал ли средь чащ его –
Только вышел из лесов
Образ шни гулящего.
Сам забыл вчерашний тать,
Плут без племени,
Как дерзнул вождем он стать
В этой темени;
Сам не знал, пургой гоним –
Кто он, где он,
Только чует, будто с ним
Чей-то демон
Веет вкруг калужских стен,
Кличет вольных –
Рать сметает в его стан
С троп крамольных.
Ох ты, Ох ты,
эх ты, эх ты,
Сын боярского раба,
Судьбокрутень! скоморох ты!
В пальцах беса тарнаба!
Эх ты, эх ты – ах ты, ах ты,
Ух! горлан ватаг и свор!
Царь татар, казаков, шляхты
И дворян – Тушинский вор!
Нечто лютое вошло
В сердце каждое:
Обнажает дно и тло,
Бесит жаждою;
Колобродит напролом
В сонмах душ оно,
И боярство – бить челом
Едет в Тушино.
Что грозишься, Русь-земля,
Волчье зарево,
В щуры смолкшего Кремля
Государева?
-306-
Иль под нудный звяк цепей
Жизнь наскучила?
Иль вольней –
взамен царей
Холить чучела?..
Вьюга-матушка! закрой
Даль безлицую:
Вон, сереет кремль второй
Под столицею:
Весь в палатках – город-стан,
Город-марево, –
Там с Мариной атаман –
Бражный царь его.
От дракона, от колосса
Умирающей державы
Тени детищ стоголосных
Рвутся вширь:
Каждый – алчный, многоглавый,
Каждый – хочет, жаждет, нудит
Пить – упав к народной груди,
Как упырь.
– Отпочковываются...
– Отклочковываются...
И все явственней
в тучах восстаний
Эти ядра вихрящейся тьмы,
Все безумней
их схватки, их танец
И мелькание
их бахромы.
И уже не понять: то ли Велга
Грает в небе, черней воронья,
То ль по руслам, широким как Волга,
Льются призраки
небытия;
То ли к нивам земли скудоплодной
С поля Дикого мчит суховей,
То ли
Матери многонародной
Плач
о гибели
сыновей.
Взвыла осень.
Крепчает кручина,
Оторочится сумраком день,
-307-
И в поля замигает лучина
Из-под низкого лба деревень.
Ах, сырые поля! дождевые!
Голос баб
на юру:
Это – мать; не поднять головы ей
С трав сырых
ввечеру.
- Уходил ты за Черную Рамень,
Пал от ран –
я жива –
Размозжись о горюч-белый-камень,
Голова!
Ах, сырые поля, дождевые!
Прель и прах...
Горький дух...
Ворот шитый растерзан на вые
Молодух.
– Где могилка твоя неукрашенная,
Далека ли? близка ли?
Сбились с ног ребятеночки наши,
Твое тело искали.
Лег в степи ли потоптанной, помер ли
Под секирой, в тюрьме ли –
Только вышла жена твоя по миру,
Куда очи глядели.
Ах, сырые поля, грозовые поля,
Да полынь, да бурьян, да репей,
Вероломство чарус, да лихая земля
Неумилостивленных
степей!
Ах, сырые поля, дождевые!
Вопли баб...
Хохот баб:
Уж кругом – кудеса вихревые,
Смерд и поп –
дьяк и раб –
То зипун, то юшман, то бродяжья милоть,
Чмур и чад полюбовных забав, –
Кто-то наземь швыряет, внедряется в плоть,
Перегаром лицо одышав.
Вижу мутный разлив половодный,
Слышу древние, лютые сны –
-308-
Плач защитницы плоти народной
О погибели
всей страны.
Уж не демону бурной России –
Нет, любому исчадью его
Расточает она огневые
Ласки, жалобы – все существо:
Лишь восполнить страшную убыль,
Лишь народную плоть умножать, –
Отогнать всероссийскую гибель,
Как от детищ – безумная мать!..
Не в Кремле, на царственном ложе –
Но в оврагах, во рву, в грязи,
С незнакомым, злым, мимохожим
Ее скрещиваются
стези.
И уже не поймешь: то ль – в блеске
От костров,
она мчится
в пляс,
То ль – другая, без черт,
лишь
в маске,
Торжествует свой день,
свой час.
В пламенеющих тканях –
в тучах
От развеиваемых
городов,
Две богини борются, муча
Матерей,
и невест,
и вдов.
Две богини – два существа,
А под ними – страна,
Москва.
И последней судорогой воли
Уицраор творит слугу,
Кто б сумел на древнем престоле
Русь поднять
на отпор врагу.
Светлонравен, могуч, дороден,
Мудр и храбр Михаил Скопин:
Ток любви народной восходит
К искупителю древних вин.
-309-
Взмах на юг – и рваною мглою
Расточится кромешник Вор;
Взмах на запад – и мощь удалая
Бьет об панцири польских свор...
Богатырь!..
Золотым трезвонам
Всех московских соборов внемль!
Уж гудит хвалой по амвонам
И на стогнах широких
Кремль.
Только – поздно!
Белые пурги
Все укроют
бронею
льда,
Но вовек не вернут демиурги,
Раз отняв уже,
свое ДА.
Стужей, изморосью, в ростепель, росой
Бродит бебенем бездомный да босой,
Слышит смехи в завихрившейся пыли,
Ловит хохоты во рвах из-под земли –
Вот – поймал:
пересвистом,
перегромом
Кычит Велга над судьбой богатыря:
Не спасут его бояре по хоромам,
Ни – святители
в стенах
алтаря!
Пир. Пылающие свечи. Смех и гам.
Мнится – близок упокой
всем врагам.
Лишь боярыня-хозяйка
бледна,
На подносе поднося
ковш вина.
Взор змеиный, а как пава
плывет,
Гостю-витязю,
склонясь,
подает:
– Выпей зелена-вина, сударь-князь! –
И он кубок берет, не хранясь.
-310-
Взвыла горькая Москва – сирота.
Плачем плачут города
всей Руси.
В топких улицах
от толп
чернота,
А от Велги чернота
в небеси.
От Успенских святынь
до застав –
Вопль, рыданья,
топот ног,
визг колес;
Царь Василий, перед троном упав,
Рвет кафтан,
задыхаясь от слез.
Не ввели вас ангелы благие
Под святой покров,
Вы, надежда, светочи России,
Скопин-Шуйский! Федор Годунов!
Ибо кубок смерти и бесславья
Осужден был выпить в этот час
Первый Демон Великодержавья,
Перед смертью пестовавший вас.
Там, за гробом,
вам – все море света,
В жизни ж – яд, петля, да в ближний ров.
Не прибудет помощь Яросвета:
Рок суров.
В круг последнего мытарства,
Все дымясь, клубясь, горя,
Распадаясь, никнет царство
Всероссийского царя.
Уицраоров подкидыш,
Буйных бесов бедный кум,
Все ты, Шуйский, черту выдашь,
Бесталанный узкодум!..
День за днем пустей в палатах...
Ветер крышей дребезжит...
С красных век подслеповатых
Сон бежит.
Звездочет, взревев на дыбе,
Видно, злую правду рек:
-311-
Знаки звезд вещают гибель,
Близкий мрак...
Адский брег...
Дряхлым ртом, в чаду моленной
Пол целуя, в блеске свеч
Молит царь Судью вселенной
Жизнь сберечь.
Но суров закон созвездий,
Прав их путь,
И железное возмездье
Изменяет вид – не суть:
Да, не казнь. Не смерть. Но скоро
Вступит он на путь ко дну –
В дни, позорней всех позоров,
В польской крепости, в плену.
Как: в плену?!
Да, в плену;
Но и там не снять вину:
Там, коленопреклоненно,
Срам с холопом разделя.
Он приникнет в зале тронной
К белым
пальцам
короля.
В города, в скиты глухие –
Шепот уст:
– Совершилось! Трон России
Пуст.
И еще – страшней всех страхов
И измен:
В башне пыточной, у ляхов
Гермоген.
Патриарх, надежда мира,
Столп Руси...
Господи! От злой секиры
Света-пастыря спаси...
А на воле – ветер, ветер,
А на воле ропщет люд;
Запад, юг, восток и север
Самозванцев новых шлют.
Уж в очах рябит... и тяжко
Явь колышется, как сон:
Царь Ерошка... царь Ивашка...
Тришка... Тишка... Агафон...
-312-
В поле дикое
Мчатся, гикая,
Чехардой,
за бесом бес,
Лают оборотни,
Кувыркнулся – и исчез,
Сгинул опрометью;
Сдох один на правеже –
Встречай горшего!
Не орлы уже –
Только коршуны;
Ни добра, ни зла,
Ни отечества,
Не щадят ни ремесла,
Ни купечества...
Орды ханские!
Морды хамские!
Только слышно: – Й-их!! –
В хмельной удали...
То ли Каин в них?
Сам Иуда ли?..
Ржанье конское!
Степь задонская!
С дьяком, смердом, стражником
в гульбе
слив
чернь,
Вьются судьбы страшные,
крутясь,
Как зернь.
В буйные снеговища,
сквозь рев,
всхлип,
плач,
Конники-чудовища
во мгле
мчат
вскачь.
Ветер с ледоходов...
Слеза...
Резь
глаз...
Черти с непогодою
длят
-313-
свой
пляс:
Сивой снегокрутицей
шуршат
вдоль
троп,
Черною распутицей
глушат
Галоп.
Хмель туманит головы.
В метель
И в таль
Вскачь!.. Пылают головни...
В кострах
вся
даль...
У костров – шумиголовы.
Вкруг –
ни зги.
– Не ковшами – пригоршнями:
– Пой!
– Режь!
– Жги!
Не понять: ночь? день? вечер ли?..
Что за год? век?.. Из ума
Взмахи битв, бурь, бед
вытерли
Все, что Бог...
что не есть
тьма.
Не персты
рук
в рот
вложены,
Не лихой
встал
вверх
свист:
Сам собой
смерк
свет
в хижинах
И с дубов
пал
в грязь
лист.
-314-
Звук крепчал,
рос,
выл
в сумерках,
Как буран,
как
злой
рух,
Как ночной
рог,
вопль
умерших,
И пред ним
луч
звезд
тух.
Трепетал
нимб
свеч
в храмах,
По домам
люд
тряс
зноб;
У кладбищ,
рвов,
пней,
в ямах
Мелкой дрожью
дрожал
гроб.
Так встречал свой конец
смертный
Уицраор – сам раб
тьмы;
Так кричал он –
слепой
жертвой
Сил, которых не зрим
мы.
Раздираем на рой
дымов
Сворой детищ своих,
к тлу
Он низвергся, удел
вынув
-315-
Тот, что вечно сужден
Злу.
И толпа его чад
свищущих,
Улюлюкая вновь,
вновь,
Устремилась – пожрать
хищное
Сердце отчее, и пить
кровь.
Так обрушились
врозь
плиты,
Возраставшие семь веков;
Захлестнула Речь Посполита
И Москву,
и ее богов.
И слились – пурговой
Яик,
Волга, Волхов – в один
шквал
Вольниц Велги, ватаг,
шаек,
Где сам дьявол
рать волн
гнал.
А над ними, к небосводу,
Из твердынь былого царства,
Дальним блеском тьму России
С туч надмирных пороша,
Светлой мглою воспаряла,
Чашей света возносилась,
Отрываясь от народа,
Ввысь, Соборная Душа.
Струны смутные звучали,
Струи капали святые,
И, не смея досверкать
До земли,
В поднебесьи меркли, тая:
То ли – плач самой печали,
То ль – прощанье Навны с миром
Там, вдали.
-316-
Часть четвертая
Хмелея – в дни счастья,
плача – в разлуку
И чувства влагая в размер,
в звон
строф,
Что ведать мы властны про боль,
страсть,
муку
Гигантов – не наших,
смежных
миров?
Превысив безмерно наш жар,
наш холод,
Знакомых нам бурь
размах и разбег,
Их гнев сокрушает
бут царств,
как молот,
Их скорбь необъятна, как шум
ста
рек.
И если бы в камне словесном высечь
Сумел я подобья тех слов,
тех чувств –
Расплавился б разум
тысяч и тысяч
От прикосновенья
к чуду искусств.
Но не с чем сравнить мне жар состраданья,
Тоску за народ,
порыв к высоте,
Что сам демиург
бушующей данью
Принес перед Богом
в годины те.
Взыскуемый храм Вселенского Братства
Едва различался вдали,
в дыму;
Излучины бедствий, подмен, святотатства,
Столетья соблазнов
вели к нему.
-317-
– И пал Яросвет, и коленосклоненно
Лобзал кровавую персть
страны,
Себя наказуя
мукой бездонной
За плод своей давней, жгучей вины.
И, чтоб охранить
от развоплощенья
Соборную Душу,
на старый престол
Он нового демона
царство-строенья
Избрал,
благословил
и возвел.
Полночь ударила в тучах. И звук
Смолк, зачиная невиданный круг:
Новые тропы и новую кровь
Дню народившемуся приготовь!
Вот, в средоточьи
церкви Востока,
Строгое сердце горит за страну.
Отче святой! К благодатным истокам
Творчеством,
думой
и верой льну.
Серые своды.
Серая плесень.
В близком грядущем – смерть за народ.
И Яросветом
Посланный Вестник
Над патриархом России встает.
Стража у двери. Стужа. Зима.
Голоду-брату –
сестра-тюрьма.
Солнце не обольет на заре
Келейку в Чудовом монастыре.
Но непреклонный пленник привык
К лютым угрозам польских владык,
И безответно здесь замирал
Месс католических мерный хорал.
Грозные очи.
Скорбь и нужда
-318-
Лик сей ваяли года и года.
Тихая речь
тверда, как гранит.
Взор обжигает – и леденит.
Чуждые помыслы в облике том
Вытравлены беспощадным постом,
И полыхание странной зари
Светится в дряхлых чертах изнутри.
В четком ли бденьи вечернем,
В зыби ли тонкого сна,
Пурпуром, синью и чернью
Плещет над ним вышина:
В разум по лестнице узкой
Властно спускаясь во мгле,
Правит Синклит святорусский
Узником в пленном Кремле.
Быстро, в чуть скошенных строках,
Буквы рябят на бегу:
Северу, югу, востоку,
Градам в золе и в снегу,
Селам в отребьях убогих,
Хатам без крыш и без стен –
Клич единящий: – За Бога! –
Подпись одна: Гермоген.
А в поле дикое
Мчатся, гикая,
Мчатся все еще
Волны воль,
Рвань побоищ,
Пустая голь.
Но в ночи зимние
Тихие пазори
Встали по многострадальной земле:
Молятся схимники,
Молятся пастыри
Потом кровавым
за мир во зле:
- О, Матере Пренепорочная!
Заступница землям гонимым!
Ты светишь звездой полуночною,
Хранишь омофором незримым.
Утиши единством неложным
И буйство, и злое горение,
-319-
Конец положи непреложный
Конечному
разорению!
И над свечами
Духовных ковчегов
Тихо яснеет сходящий покров –
Кров от печали,
От ярых набегов,
От преисподних вьюг и ветров.
Звон
медный,
Звон
дальний,
Зов
медленный
В мир
дольний,
Всем
алчущим –
Клад
тайный,
Всем
плачущим –
Лад
стройный,
Чуть
брезжущий
В мрак
мира
С бесплотных вершин
дней,
Плывет по полям
сирым
Вдоль пустошей,
нив,
пней.
Наездник уронит поводья
В урочищах, сгибших дотла,
Заслышав сквозь гул половодья
Неспешные
колокола.
Рука поднимается,
Чело обнажается,
Во взоре затепливается
тихая боль,
-320-
И встречным молчанием,
И вечным знамением
Себя осеняет пропащая голь.
И скорбно, и тонко, и сладко
Поют перезвоны вдали
От Троицкой лавры, от Вятки,
От скал Соловецкой земли.
И зов к покаянию,
К забвенью розни,
Ни расстояния,
Ни шумы жизни
Не властны в плачущих
Сердцах ослабить, –
О, белый благовест!
Небесный лебедь!
Он тих был везде: по украйнам
У хаток, прижатых к бугру,
По жестким уральским арайнам,
В нехоженом Брынском бору,
По стогнам, дымящимся кровью,
Смолкала на миг у костра
Лихая сарынь Понизовья,
Казань, Запорожье, Югра.
Бродяга в избитой кольчуге
Задумывался
до зари
На торжищах пьяной Калуги,
На пепле скорбящей Твери.
Юдоль порывалась к сиянью,
Сквозь церковь сходившему в ад,
И огненный клич – К покаянью! –
Пошел по стране, как набат.
Келейно, народно, соборно,
Под кровом любого жилья,
Лен духа затепливая,
Воск воли растапливая,
Заискрились свечи, как зерна
Светящихся нив бытия.
Детища демона
тысячеглавого
Борются в схватках
орд и дружин;
Темные ядра грядущей державы
-321-
Щерятся в каждом,
Русь закружив.
Но обращается взор демиурга
Солнцеподобным лучом
в глубину:
Не к атаманам,
в чьих распрях и торгах
Исчадья геенны
рвут
страну;
Не к вольницам, чья удалая свобода
Закатывается
под карк воронья, –
Но к вечным устоям,
к корню народа,
К первичным пластам его бытия.
Туда, где лампаду веры и долга,
Тихо зажегшуюся в ответ,
Не угасят –
ни хищная Велга,
Ни те, кому знаков словесных нет.
В глубь сверхнарода, из пыточных стен
Зов демиурга шлет Гермоген.
Кличут на площади,
Кличут на паперти,
Кличут с амвонов, с камней пепелищ,
И толпы все гуще,
И новою мощью
Народ исполняется, темен и нищ.
Зверин по-медвежьему,
Голоден, – где ж ему
Ратью босой опрокинуть врага?
С бесовского Тушина
Царство разрушено
И разнизались
все жемчуга.
Виновен – как русский,
но волей – невинен,
Подвигнут на бой
набатом души,
Выходит в народ
родомысл
Минин
Из Волжской богосохранной глуши.
-322-
Саженные плечи,
выя бычачья,
Лоб шишковат и бел, а глаза –
Озера в дремучей кýрженской чаще,
Где пляшет на солнышке стрекоза.
Истово и размеренно
годы
В набожном скопидомстве текли
У щедрых и горьких сосцов природы,
В суровом безбурье черной земли.
Но колокол потрясающей Правды
Ударил по совести,
и жена
Уже причитаньями красит проводы,
В сердце покорное поражена.
Он говорит на горланящем рынке –
Чудо: народ глядит, не дыша,
В смерде, в купце, в белодворце, в иноке
Настежь распахивается душа,
И золотые сокровища льются
В чашу восторга,
в один порыв,
Будни вседневной купли и торга
Праздником мученичества
покрыв.
Дýдами купленное,
Годами копленное,
Лалы, парча, соболя, жемчуга –
К площади сносятся,
Грудою высятся, –
Отроки просятся
На врага.
В тесной усадьбе
К смерти готовится
Военачальник, – ранен в бою;
Но полководцу
Участь – прославиться
И довершить победу свою.
Раны залечиваются,
Мысли просвечиваются
Солнцем премудрости и добра,
И к многотрудному
Подвигу ратному
Избранный свыше
встает с одра.
-323-
Мир в тумане. Еле брезжится
День на дальнем берегу.
Рать безмолвной тучей движется
Чрез Оку.
Час священный пробил. Вот уже
Враг скудеет в естестве,
Боронясь сверх сил наотмашь
В обесчещенной Москве.
Изогнулся град драконий,
Не забыв и не простя, –
Казней, узней, беззаконий
И святых молитв дитя!
Размозжен, разбит, распорот,
Весь в крови, в золе, в поту,
Грозный город! Страшный город!
С жалом аспида во рту!
То ли древних темноверий,
То ли странной правды полн,
Кликнул он – и вот, у двери,
Гул и гром народных волн.
Рог гремит немолчной трелью.
А внизу – не пыль, не прах:
Будто женственные крылья
Плещут стягами в полках.
Высь развернута, как книга.
Жизни топятся, как воск.
Дышит страсть Архистратига
В рвеньи войск.
И, огромней правды царской
Правду выстрадав свою,
Родомысл ведет – Пожарский –
Рать к венчанию в бою.
И, окрестясь над родомыслом,
Блещут явно два луча,
Разнозначным, странным смыслом
В поднебесьи трепеща.
Слышно Господа. Но где Он?
Слит с ним чей суровый клич?
Царству избран новый демон,
Страж и бич.
Он рожден в круговороте,
В бурных, хлещущих ночах –
-324-
Кровь от крови, плоть от плоти
Двух начал.
Он отрубит в бранном поле
Велге правое крыло,
Чтоб чудовище, от боли
Взвыв,
в расщелье уползло;
Лучше он, чем смерть народа,
Лучше он;
Но темна его природа,
Лют закон.
И не он таит ответы
Стонам скорбной старины –
Внук невольный Яросвета
И исчадье сатаны.
Он грядет, бренча доспехом,
Он растет,
Он ведет победам – вехам –
Властный счет;
Зван на помощь демиургом,
Весь он – воля к власти, весь,
Он, кто богом Петербурга
Чрез столетье станет здесь.
И, покорство разрывая,
Волю к мощи разнуздав,
Плоть и жизнь родного края
Стиснет, стиснет, как удав.
Жестока его природа.
Лют закон,
Но не он – так смерть народа.
Лучше – он!
Вот зачем скрестились снова
Два луча: из них второй –
Уицраора Второго
Бурный, чермный, вихревой.
Звон
мерный,
Звон
медный
раскатывается,
как пурпур
Небесного коронования,
над родиной рокочá,
Всем слышащим возвещая
победу над Велгой бурной
-325-
Владыки двух ипостасей –
героя
и палача.
К Успенскому от Грановитой
пурпуровая дорога
Ложится, как память крови,
живая и в торжестве,
И выстраданная династия
смиренным слугою Бога
Таинственно помазуется
в склоняющейся
Москве.
О призванном ко владычеству
над миром огня и крови,
О праведнейшем,
христолюбивейшем,
самодержавнейшем
всей Руси
Вздымаются, веют, плещутся
молитвенные славословия
И тают златыми волнами
в Кремле, что на Небеси.
И вновь на родовых холодных пепелищах
Отстаивает жизнь исконные права:
Сквозь голый шум дерев и причитанья нищих –
Удары топоров и лай собак у рва.
Так Апокалипсис великой смуты духа
Дочитывает Русь, как свой начальный миф,
Небесный благовест прияв сквозь звоны руха
И адским пламенем свой образ опалив.
Меж четырех морей – урманов хмурых марево,
Мир шепчущих трущоб да волчьих пустырей...
Дымится кровью жертв притихший Кремль – алтарь
его,
Алтарь его богов меж четырех морей.
И, превзойдя венцом все башни монастырские,
Недвижен до небес весь белый исполин...
О, избранной страны просторы богатырские!
О, высота высот! О, глубина глубин!
1952
Владимир
|
