Главная: Большой зал Библиотеки ВОЗа на портале «Воздушный замок».
	Учетная веб-страница с аннотацией данного материала в Библиотеке ВОЗа

---

А.Н. Шмидт

Полиграфическим прототипом этой веб-страницы явилась книга: Шмидт А.Н. Третий Завет. – СПб.: Альманах «Петрополь», совместно с изд-вом «Александра», 1993. – 236 с. – (Прилож. к альманаху «Петрополь»). – 2.000 экз. Обл. Электронная версия составлена, подготовлена, сверена с прототипом и снабжена цифровой пагинацией по указанному изданию М.Н. Белгородским.

В.С. Соловьев в 1880-е годы

М. Белгородский

Владимир Соловьев (из письма к А.Н. Шмидт)
1900 г. (стр. 193 настоящего издания)
 

(Анна Николаевна) несомненно обладала умом философского склада, совершенно мужским умом, способным к самым отвлеченным отвлеченностям, который соединялся у нее с добрым и мягким чисто женским сердцем... В ее лице, по моему глубокому убеждению, скончалась одна из оригинальнейших и умнейших женщин в России.

А. Уманский 1905 г.
(стр. 192 настоящего издания)
 

Глубокие мысли о троичности высказывали Н.Ф. Федоров и А.Н. Шмидт.

Павел Флоренский 1914 г.
 

Здесь мы имеем не только интереснейший человеческий документ, историю души, совершенно исключительной по своей судьбе, не только сокровенную страницу интимной биографии Вл. Соловьева, но и первостепенной важности мистический трактат, который смело выдержит сравнение с произведениями первоклассных европейских мистиков, каковы Я. Бёме, Пордедж, Сведенборг и др.

Сергий Булгаков 1915 г.
(стр. 9 настоящего издания)
 

Было ли замечено грандиозное явление мистической литературы – «рукописи» А.Н. Шмидт, в которых дан, может быть, ключ к новейшим событиям мировой истории?

Сергий Булгаков 1916 г.
 

…в сочинениях А.Н. Шмидт мы имеем один из наиболее примечательных памятников мистической письменности, по меньшей мере не уступающий произведениям таких корифеев мистики, как Дж. Пордедж, Як. Беме, Тереза, канонизированная в католичестве, Сен-Мартен, Сведенборг и т.п. По самобытности же, по отсутствию всяких литературных

«влияний», по своеобразию тона и по особенностям в решении мистических вопросов, Анна Николаевна даже и в плеяде славных мистиков займет совершенно особое место. (...)
Откуда брала А. Н-а свои вопросы, не говоря уж об ее глубоких и нередко заведомо мудрых решениях, об ее пронзительных словах? И далее, как могла эта обойденная судьбою девушка мыслить и говорить о себе в упор так, как не посмела бы помыслить ни одна царица даже в смутных мечтаниях? А если это – безумие, то где же признаки безумия, и почему душевное здоровье героини романа, столь дерзновенного, осталось неповрежденным, а нравственная чистота не возмутилась ни самомнением, ни высокоумием?

(Павел Флоренский) 1916 г.
(стр. 187-188 настоящего издания)
 

Без всякого преувеличения можно сказать, что книга Шмидт будет признана одним из самых замечательных явлений мировой мистической литературы. Это – первая мистическая книга в России в строгом смысле этого слова, мистическая книга большого стиля, подобная творениям Бёме, Сведенборга, Сен-Мартена и др. классиков мистики.

Николай Бердяев 1916 г.
(стр. 12 настоящего издания)
 

Русское религиозно-философское сознание давно бьется над разгадыванием смысла творчества, а в наше время пределы этого биения могут быть связаны с именами Н.Ф. Федорова и А.Н. Шмидт. «Философия общего дела» Федорова является резко обозначенным превознесением мужественной стихии творчества (андродицея); в прозрениях же А.Н. Шмидт намечается оправдание женственной стихии (гинодицея).

С.А. Голованенко 1916 г.
 

(В объяснении брака) поразительна близость между Каббалой и учением А.Н. Шмидт... В глубоком учении о поле у А.Н. Шмидт одинаковое внимание отдается полу тела и души.

Сергий Булгаков 1917 г.
(Булгаков С. Свет невечерний. – М.: Республика, 1994. – С. 257, 259).
 

Май, апрель, май, июнь 1901 года – максимум символической мысли: созрел интерес к философии Вл. Соловьева; А. Шмидт развивала идеи парадоксальнейшего «Завета»; Д.С. Мережковский и Розанов переживали расцвет своей мысли; Бердяев звал к личности.

Андрей Белый 1921 г.
 

Все письма (Блока к Белому – ред.) пестрились словечками, мыслеобразами переживаний, доступными не всем. Почитайте вы «Третий Завет» А.Н. Шмидт; и там найдете ключи к очень многим вопросам тогдашнего

Блока; ключи доселе понятные не всем; так понятны С.Н. Булгакову, В.И. Иванову, Н.А. Бердяеву, св. П.А. Флоренскому; непонятны они очень многим из литературных собратий А.А. (Блока).

Андрей Белый 1921 г.
 

«Надвигается революция Духа» – так гласят: философия и поэзия Владимира Соловьева, никому неизвестный еще, замечательный «Третий Завет» А.Н. Шмидт и еще не поднявшитйся на поверхность жизни антропософский западный импульс.

Андрей Белый 1922 г.

_____________________
^* Отрывок из одного письма Вл. С. Соловьева к А.Н. Шмидт был приведен мною в очерке об апокалиптике (Два града, т. П стр. 127). Тогда я не был еще знаком с рукописями самой А.Н. Шмидт. Упоминание о последних встречается в книге свящ. П.А. Флоренского Столп и утверждение истины.

основании многих данных, что широкое распространение этой истины в сознании и жизни христианства и всего человечества предстоит в ближайшем будущем, и ваше появление кажется мне очень важным и знаменательным». Эти слова, в которых устанавливается неожиданное сближение между жизненной идеей Вл. Соловьева и А.Н. Шмидт, об учении Соловьева ничего не знавшей и вообще недостаточно образованной, остаются иероглифом до тех пор, пока неизвестны подлинные рукописи А.Н-ны, которые, как оказывается, после ее смерти все же сохранились, хотя и в неполном и хаотическом виде. Эти рукописи, доселе известные лишь весьма ограниченому кругу лиц, случайно получивших к ним доступ, в настоящее время сделались общим достоянием и появились в печати вместе с опубликованными ею статьями, некоторыми письмами и кратким биографическим очерком. При этом издании прилагаются и письма к ней Вл. Соловьева ^*.
Здесь мы имеем не только интереснейший человеческий документ, историю души, совершенно исключительной по своей судьбе, не только сокровенную страницу интимной биографии Вл. Соловьева, но и первостепенной важности мистический трактат, который смело выдержит сравнение с произведениями первоклассных европейских мистиков, каковы Я. Бёме, Пордедж, Сведенборг² и др. Мистика А.Н. Шмидт настолько содержательна и богата, что та или иная оценка ее может стать лишь делом продолжительного и углубленного ее расследования в самых разнообразных отношениях. Своеобразие ее в том, что это – женская мистика, голос женственности из глубины бытия, мистическая эротика в самом возвышенном смысле, откровения любви невесты, жены и матери, и, быть может, больше всего именно материнства. Только в мистике кабалы (о которой А.Н. Шмидт по всем данным не имела и понятия) можно найти созвучные мотивы. Другая черта ее мистики это неслыханная апокалипсическая напряженность, убеждение в близости конца мировой истории и воля к концу; мы находим у нее проникновенное мистическое истолкование Апокалипсиса, отнюдь не похожее на рационалистическое искание ключа к «пророческой азбуке» (от Ньютона до Бейнингена). В то время, когда Достоевского начинал охватывать апокалипсический трепет, а Вл. Соловьев еще не приближался к эсхатологическим темам, нижегородская Сивилла заносила на бумагу свои загадочные видения и прозрения в «Будущность», по своему разгадывая тайну России.^**

_____________________
^* Из рукописей А.Н. Шмидт с приложением писем к ней Вл. Соловьева. С портретами и факсимиле. Стр. 288+XVI. Москва. 1916. Склад издания при книгоиздательстве «Путь». (Содержание: Биографический очерк. – О будущем. – Замечания по поводу одной теософской статьи. – Третий Завет. – Письмо к о. Иоанну Кронштадтскому. – Из дневника. – Письмо к В.А.Т. – Письмо к М.А.Н. – Письма Вл. С. Соловьева к А.Н. Шмидт). Ц. 2 р. 50 к.^3
** Заслуживает внимания, что в картину близкого будущего у А.Н. Шмидт входит и обращение в христианство Израиля, при чем и третьезавстная вера получает название «новоизраильской».

воли к ереси, как о том неоднократно и свидетельствовала (между прочим, в письме к Иоанну Кронштадтскому). И как бы ни относиться к основным ее утверждениям и ее собственному самосознанию, несомненно, и помимо этого, в мистике ее найдется немало важного и поучительного, отмеченного печатью мистической проницательности и верности православному учению. Сюда относится как раз многое из того, что и для неё является центральным, – в мистике пола и материнства.^*
Нет оснований думать, чтобы и Вл. Соловьев разделял все ее мнения; правильнее полагать, что от конкретности ее религиозного самосознания и он отшатывался, хотя и здесь далеко не все бесспорно. «Истина же величайшей важности», которую он в изложении А.Н. Шмидт признал решительно, по всем видимостям, относится к учению о лично-соборной природе церкви и к мистической эротике, с этим учением связанной.
Но если не признавать за сочинениями А.Н. Шмидт даже никакой теоретической или мистической ценности, – они сохраняют значение, как человеческий документ, как автобиография или исповедь исключительно богатой и страстной женской души. Никому на земле не понадобились эти богатства, эти дары, но земная любовь в душе ее не умерла, а разгорелась в пламень небесной любви. Нельзя думать без величайшего волнения об этой судьбе, и говорит она о тайнах, о неисследимых глубинах человеческого духа.

_____________________
^* Ср. соответственные главы в моей книге «Свет невечерний».

есть рождение, а не творчество. Описание образования материи, как уплотнения световых излучений, напоминает эманационное учение. У Шмидт все есть рождение, а тайна рождения всегда связана с тайной брачного соединения. Вся мистика Шмидт насквозь родовая и половая. Мистические прозрения Шмидт – женские, но очень своеобразно женские. Стиль ее мистических писаний сухой, объективный, она очень систематична и схематична, в ней не чувствуется женской привлекательности. Апокалиптическое чувство приближающегося конца мира не делает ее мятущейся и беспокойной. Она – очень спокойна, удовлетворена, насыщена. Сухость и спокойствие мистической книги Шмидт делает ее своеобразной, непохожей на обычную в России растерзанность и мучительную беспокойность апокалиптических настроений. Некоторые места «Третьего Завета» напоминают старые гностические книги, например Pistis Sophia, – также мифотворчески постигает она тайны мира. Есть сходство в основных истинах, раскрывающихся во всяком мистическом гнозисе, – великие мистики всех времен перекликаются друг с другом. И сходство это говорит о подлинности мистического опыта. Шмидт, невидимому, не знала творений старых великих мистиков, она была мало начитана, не читала даже Вл. Соловьева до последних лет своей жизни и жила в атмосфере, в которую не проникал ни один луч мистических знаний. Ей самостоятельно открывалось многое такое, что открывалось и Сведенборгу, и Беме, и старым гностикам.Но свет единого мистического знания преломляется в индивидуальности, в психологизме каждого мистика и нередко замутняется. Есть не только своеобразие, но и замутненность света в индивидуальной душе Шмидт. Тайны божественной и мировой жизни открывались ей, как женской душе, ощутившей себя душой мира. И потому уже не все она могла видеть и знать. Тайна о человеке полнее открывается мужской природе, чем природе женской. И в мистическом гнозисе Шмидт есть неполнота и замутненность антропологии. Человека, как мистического самобытного начала, нет у нее, человек образуется из присоединения ангельского начала к началу звериному. В описании грехопадения у Шмидт есть замутненность женской природой, женским, а не вечно-женственным. Корень людского грехопадения видит она в измене Евы, соединившейся с существами низшей природы и вызвавшей гнев и ревность Адама.
Мистические первоощущения вечно-женственной души влекут Шмидт к безумной конкретности в ее отношении к Церкви и к Христу. Церковь, которой она дает новое имя Маргариты, для нее личность, совершенно конкретное существо, невеста и жена Христа. Таинственная судьба Маргариты и есть судьба женщины, прошедшей через падение и распутство и соединившейся с своим Возлюбленным. И это очень сильно, очень оригинально у Шмидт. В последней своей инкарнации на земле Маргарита, невеста и жена Христа, называлась Анной Николаевной Шмидт. Такое дерзновенное сознание многих оттолкнет и испугает. Но не впервые у Шмидт являются такие мистические переживания, они не редки у мистиков и почти типические. На известной глубине снимается

противоположность между церковью, как душой мира, и индивидуальной женской душой, ставшей лицом к лицу со своим Возлюбленным. Глубокие, мистически значительные души имеют право на такое дерзновение. И совсем не то это означает, что представляется на поверхностный взгляд со стороны. И страшно это на поверхности, а не в глубине, не в том мистическом свете, в котором снимается антиномия единого и множественного. Небесная, божественная история есть также история человеческого духа, и таинственная любовь Маргариты ко Христу может быть также и таинственной любовью Шмидт к Вл. Соловьеву. Это – по ту сторону антиномии, предохраняющей от таких смешений, как от кощунства. Но кощунственное обличие часто бывает у мистиков. Мистики познают одну и ту же божественную истину, но каждый имеет свои образы, свою символику, и каждый познает с разной степенью полноты. Божественную истину Шмидт видела в образе небесной семьи, небесного рода, и Дух Святой раскрывался ей, как Дочь Божья.^*
Можно обвинять Шмидт в разных ересях, но все вставлено у нее в очень ортодоксальные рамки. Ее мистика – церковная и библейская. Она нигде не видит откровения, кроме юдаизма и христианства, ни в мире античном,ни в Индии. На всей книге Шмидт лежит печать чисто-еврейской религиозности и библейской апокалиптичности. В ней мало арийского духа. Оригинальнее и значительнее всего у Шмидт повествование о небесном рождении. Гениально ее учение о возрастах духов, о духах четных и нечетных. Мистика истории у нее слабее. Слишком много общего, обычного говорит она о христианской истории, о ересях, о разделении церквей. Чувство истории всегда ведь слабее у женщины, чем у мужчины. Когда повесть Шмидт доходит до апокалипсиса, до конца мира, она опять делается более значительной и сильной. Очень сильное впечатление производит постоянный призыв к разрушению этого мира. Мир должен дематериализоваться. Христос должен окончательно разрушить этот мир. Диавол хотел бы укрепить его навеки. Книга Шмидт написана о Третьем Завете, но трудно было бы сказать в чем заключается Третий Завет. Никакого нового откровения как- будто бы и нет.⁹ Есть новое познание тайн бытия, тайн мистического соития, рождения и размножения, есть необычайное сознание самой Шмидт, небывалая по дерзновению конкретность, есть апокалиптическое предчувствие близкого конца. Третий Завет есть откровение духа, как Дочери Божией. Оно совершается через дочь Божию – Анну Николаевну Шмидт. Но что нового несет с собой третье откровение, что означает оно в судьбе человека? Третье откровение может быть лишь откровением человека и о человеке, оно принесет в мир небывалое еще религиозное творчество. Но у Шмидт нет этого исключительного самосознания человека, нет антропологического откровения. Она предчувствовала новое откровение

_____________________
^* Н.Ф.Федоров тоже учил о Св. Духе, как Дочери.

так, как только могла его предчувствовать гениальная женская душа. Оно созерцалось ей, как откровение женственности и о женственности, а не человека и о человеке.
Есть что-то таинственное в отношениях Шмидт и Вл. Соловьева.¹⁰ Кратковременны были эти отношения, они продолжались всего три месяца перед самой смертью Соловьева, но были необыкновенно напряжены и значительны. Письма Вл. Соловьева к Шмидт, приложенные к книге, могут произвести неприятное впечатление. В них есть какая-то сухость, желание держать себя подальше, боязнь мистического риска. Но это так понятно. Нелегко испытывать такое отношение к себе, какое Шмидт имела к Вл. Соловьеву, это очень мучительно и может отталкивать. Вл. Соловьев должен был ощутить темный срыв у Шмидт, когда она хотела увидеть в нем Возлюбленого. Но другое еще существеннее и должно пролить свет на самого Вл.Соловьева. Вл. Соловьев всю жизнь искал встреч с Вечной Женственностью. Он искал прелести в Вечной Женственности, не земной красоты. Она прельщала его.

Вижу очи твои изумрудные, Светлый облик встает предо мной... ------------------ Все видел я, и все одно лишь было,– Один лишь образ женской красоты... ------------------ Лишь забудешься днем иль проснешься в полночи,– Кто-то здесь... мы вдвоем,– Прямо в душу глядят лучезарные очи Темной ночью и днем.

Не раз являлся Вл. Соловьеву обманный образ Женственности и прельщал его. Отношение к Женственности и было трагедией всей его жизни. Он не знал осуществления и насыщения. Образ Женственности двоился для него, в этом был он человеком двойных мыслей. И вот под конец жизни ему явился самый значительный и гениальный образ Женственности – А.Н. Шмидт. И этот образ женственности оказался не прельстительным, почти отталкивающим. В образе Шмидт нет прелести. В Шмидт нашел Вл. Соловьев мистический гнозис, который он считал своим делом, не женским делом, а прелести не нашел. Это последний эпизод в трагических отношениях Вл. Соловьева к Женственности. Так можно объяснить сдержанность соловьевских писем.
Анонимные издатели рукописей Шмидт приступили к изданию с большими опасениями. Предисловие написано очень боязливо и нерешительно. Автор предисловия не знает, что думать о мистических откровениях Шмидт, ждет решения церкви. Этот автор решительно стоит на делении мистики на благодатную, церковную и безблагодатную, натуральную. Мистику Шмидт он относит к типу безблагодатному, натуральному, а этот тип мистики пугает его, вызывает подозрение. Он ждет церковной санкции для самочинных, свободных мистических откровений.

Мне представляется праздным, ненужным пугливый вопрос о том, следует ли издавать рукописи Шмидт и поведеть миру о ее откровениях, не еретичка ли она, не соблазнительно ли то, что ей открывалось. Источник мистических откровений всегда один, всегда в божественной глубине, и всегда через человека совершается откровение. Ортодоксально или еретично, вредно или полезно, опасно или безопасно – все это вторичные вопросы, совершенно утилитарные человеческие категории. Само деление мистики на благодатную и безблагодатную – условное и экзотерическое. Мистические творения всегда бывают для немногих. Внешняя же церковь никогда не санкционировала мистических откровений и всегда гнала мистиков. Откровения Шмидт эта внешняя церковь будет просто игнорировать, она не интересуется такими вопросами. А голос внутренней церкви должен звучать в самом авторе предисловия к Шмидт. Если возможно новое откровение, то оно будет звучать через Шмидт, через автора¹¹ предисловия к Шмидт, через всякого, в ком захочет дышать Дух, – оно совершится свободно. Величайшее же свидетельство в пользу подлинности Шмидт я вижу в том, что она таила в себе свои откровения, не искала славы этого мира, не хотела образовать секты, не искала последователей, оставалась скромной и неизвестной миру. И это велико в ней. Книга ее необыкновенна и заслуживает проникновенного чтения.

18. Такая идея есть только одна, и никакая другая не могла бы взять из себя бытие и дать себе его, одной лишь волей своей: эта идея есть любовь.
19. Любовь и есть личная идея Бога или Божья душа.
20. Любовь бывает различная. В любви человеческой мы видим любовь отца и матери, сына и дочери, брата и сестры, мужа и жены. Все виды духовной любви между людьми соответствуют этим видам любви по плоти.
21. Потому любовь не может явиться вся в одном только образе человеческом, а требует для полноты явления своего несколько и различных образов.
22. Как различны образы тела человеческого, так различны и образы его духа. Как тело, так и дух бывает и младенческого, и молодого, и старого вида и мужского и женского образа. Это различие происходит от различия самой идеи духа: младенческая идея на такая, как старая, и женская не такая, как мужская.
23. Возрасты тела временны и преходящи, возрасты духа вечны, как сам дух У всякого духа свой предел возраста, и младенческий дух не бывает взрослым, а молодой старым. Дух, живущий во плоти, развивается вместе со своей плотью до предела своего возраста, но достигши его, уже не стареется вместе с плотью, а остается моложе ее по виду, если и продолжает жить в ней; дух же с пределом возраста младенческим или детским не переживает во плоти этого предела, и такой человек умирает в детстве, ибо детский дух не совмещается со взрослой плотью. (Все далее сказанное в § 24, 25, 26 – только правдоподобное предположение с целью облегчить уму человеческому вообразить себе дух).
24. Дух, состоя из простого света, и внутреннее устройство имеет простое. Он подобен тому, как если бы было вырезано из полотна изображение человеческое, написанное на нем с двух сторон, с одной стороны изображение лица и передней части человека, а с другой изображение задней части головы и тела его; и если бы на эти оба изображения были наложены слоями другие, передние и задние, но так, чтобы боковые края их не утолщались, а сами изображения делались бы все выпуклее и выпуклее, пока не дошли бы до естественной наружной выпуклости человеческой. Так и у духа: на плоском срединном изображении его наложены множеством тончайших слоев другие, передние и задние, и при том обращены лицом в обе стороны, так что одни из них выпуклы, другие выгнуты. Из этих слоев изображений своих, от середины до наружной поверхности, изображений более плоских, чем ближе к середине, более выпуклых, чем ближе к поверхности, и состоит весь дух. О том, что все слои духа, кроме самого плоского срединного обращены в обе стороны, в Апокалипсисе иносказательно говорится: вокруг престола четыре животных, исполненных очей спереди и сзади.
25. Внешний вид духа совершенно подобен внешнему виду тела, и так же вокруг головы его развеваются волосы из тончайших нитей света;

внутренние слои духа имеют только корни волос, которые в голове его, составленной из всех слоев его изображений, образуют сплетение, соответствующее мозгу телесному, и как от телесного мозга идут ветви по всему телу, так от волосяного мозга духа идут по всем внутренним слоям его нити света, тонкие и толстые, подобные стволу дерева с корнями и ветвями его. Сердце у духа на том же месте, как и у тела и состоит из сгущенного света такого же очертания; оно так же бьется, как и телесное сердце, ибо как кровь в теле, так свет во внутренних слоях души, постоянно обращаясь, вливается в сердце и выливается из него.
26. Как тело имеет свои выделения, так и дух имеет свои. Светлые выделения духа, которые суть мысли и чувства, исходящие из него, образуют вокруг головы его сияние в виде шара (первообраза земли и звезд), а вокруг всего духа менее яркое сияние в виде яйца (зародыша всего живущего).
27. Дух бывает четный и нечетный. У нечетного духа личная идея его вся является в одном только его свете, одной природы; у четного духа личная идея его не может вся явиться в одном только его свете, а требует дополнения другого существа, с другим светом, другой природы. Таким дополнением всегда бывает женский дух для мужского, и оба составляют чету. Они один без другого не существуют, как целое без своей части и часть без целого. Выделения духа бывают общие для мужского и женского духа, четного и нечетного, и особенные для (нечетного) мужского, и еще особенные – четные для мужского и женского четных духов. В женском (нечетном) духе свет никогда не сгущается через меру, и не нарушается равновесие между светом и идеей, между телом и душой в мужском нечетном духе, наоборот свет сгустился бы более, чем нужно для точного осуществления его идеи, и равновесие нарушилось бы, если бы не было у него особенных световых выделений, в которых женский нечетный дух не нуждается, имея только общие; и в этом – у женского нечетного коренное отличие от нечетного мужского. У четных духов, и женского и мужского, равновесие сохраняется их сочетанием. Всякая плоть родится нечетною девственною, и может остаться такою, или сделаться четною, сочетаясь с другой плотью. Но не всякий дух родится нечетным, а который родится таким, тот таким и остается, ибо иным быть не может. Когда же дух родится четным, т.е. одной душой или идеей в двух светах или телах, то соединяется с дополнением своим всем существом своим, а не отчасти как плоть, и бывает соединен с ним уже от рождения, а не впоследствии, ибо они уже пребывают один в другом во младенческом образе, как и во взрослом, и не по выбору своему, а по независящей от них природе своей. Потому плоть имеет пол, а дух имеет четность, и всякая плоть может сочетаться со всякой другой плотью другого пола, но не всяким духом другого образа, мужского или женского, может сочетаться четный дух, а только с тем, который составляет с ним одну душу в двух телах. (Что в нижеследующих § в скобках или обведено чертой, то есть только предположение, или опыт объяснения).

28. Духовный свет, будучи простым, не может слагаться из двух в один, как не может и разлагаться, но он может, не увеличиваясь в объеме, совмещаться один с другим, а также уподобляться один другому или изменяться один в другой. Духовные муж и жена от рождения пребывают один в другом, или совмещаются один с другим, повторенные друг в друге по общей способности духа быть одновременно в разных местах.
В наружном слое мужа погружен наружный слой жены, и в наружном слое жены наружный слой мужа: в следующих внутренних слоях своих они погружены один в другого поочередно, то слой жены в слой мужа, то наоборот. Где их слои погружены один в другой, лицом в одну сторону, там их соединение подобно погружению в воду при крещении, а где их слои чередуются, лицом навстречу один другому, там оно подобно обручению кольцами, ибо там их слои обхватывают один другой. По достижении ими предела их возраста, в их духе через правильные промежутки времени происходит движение, которым те внутренние слои каждого из них, что были погружены в слоях другого, изливаются наружу, а те, что заключали в себе слои другого, погружаются внутрь, и т.д. поочередно, пока не придут снова в прежнее положение. Такое внутреннее движение бывает в неурочное время только у страждущего духа, и тогда оно, как буря на море, а своевременное движение правильно, как прилив и отлив морской. Внутренние слои духа могут быть видны духовному взору, по желанию его, но обыкновенно бывают скрыты наружным слоем его, как скрыто им и соединенное с духом другое существо, погруженное в него, начиная от самого наружного слоя. Внутреннее существо уподобляется внешнему своей величиной, муж жене, пребывая в ней, и она мужу, пребывая в нем. От внутренних излияний их слоев одного из другого, и погружением одного в другой, оплодотворяется женский дух и именно тем, что дух всей четы, в одном из слоев каждого из них, временно теряет свои два света, и изменяется в третий новый свет, общий им обоим, на это время, в этих двух слоях. Из этого нового света, мгновенно мелькнувшего в них, зарождается в женском духе дух их младенца.
Дети духовной четы рождаются все имеющие от них произойти одновременно, (ибо одновременно в разных слоях их родителей вспыхивают их светы при сочетании, т.е. при движении слоев их). Рождаясь дети остаются навсегда погруженными в матери своей (во внутренних слоях матери, и именно в тех, которые сами погружены в слои отца; они лежат в ней посреди ее духа, головами между персей ее, питаясь светом сосцов ее, и это тоже подобно крещению; каждый из них занимает все такие слои ее, и все дети совмещаются друг с другом). Но, пребывая на век в своей матери, младенческим духом своим, дети одновременно, и при том, для бесплотного духа мгновенно, без постепенного перехода, появляются и вне ее, в полном пределе своего возраста; так что дух живет в младенческом образе внутри матери, а в полном развитии вне ее. Жизнь детей у духа постоянно поддерживается жизнью родителей,

и они как бы все снова рождаются от них возобновлением сочетания их, при котором сами родители изменяются в свет детей своих (по одному слою каждого их них).
Родители пребывают в своих детях обручением, т.е. их изображения вложены между слоями детей, чередуясь с ними, во взрослых детях во весь рост, а в детях с детским пределом возраста в уменьшенном виде, и тогда они вложены только между слоями сердца этих детей. Братья и сестры соединены между собою также обручением.
Крещением, т.е. погружением, пребывают в матери либо нечетный дух с детским пределом возраста, либо четный дух, и тогда младенческий образ жены погружен в слоях матери через младенческий образ мужа, ибо духовная чета родится от одной матери, мужской дух прямо от нее, а свет женского духа создается в ней Духом Святым из дополнительной идеи ее сына. Нечетный же дух взрослого предела не родится прямо от матери, а возникает из младенческих братьев или сестер своих, выделяясь из них с более зрелым пределом возраста, и это есть размножение нечетное. Всякий такой дух пребывает в матери только через младенческий образ, из которого выделился, ее же образ имеет в себе обручением. Нечетное размножение не дает того разнообразия, как четное, ибо оно производит лишь разные виды одного и того же существа, одной природы, тогда как четное размножение меняет саму природу духовного света Четный дух бывает только взрослого предела, хотя навсегда сохраняет внутри матери и младенческий свой образ.
29. Первая духовная семья, существующая прежде всех век, есть Сам Бог. Она вся происходит от единого Бога Отца, Который является причиною и остальных двух лиц Божиих, ибо Он один осуществляет Сам Себя одной лишь волей своей, ради блаженства своей любви. Возраст его, применяясь к человеческим понятиям, 50 лет, – число юбилея, установленного Моисеем, и число праздника Пятидесятницы.
30. В существе Бога-Отца не одна только душа или личная идея, как бывает у низшего духа, но три души, которые все составляют один свет, ибо свет Божественной природы есть только один, а душа, будучи у духа сложною, может быть составлена не только из совокупности многих мыслей и чувств, но и из совокупности нескольких душ. Итак, Бог есть Существо с тремя личными идеями, составляющими один свет, с тремя душами в одном теле. Но не все три души Божий могут олицетворяться в одном только образе Бога-Отца, старца 50 лет (по человеческому понятию); остальные две души Божий требуют для олицетворения своего других образов, хотя все они суть разные виды одной и той же основной идеи, или общей души Божией, любви.
31. И потому, прежде всех век, Бог-Отец рождает Самого Себя в образе Сына Своего, которым олицетворяется вторая душа Его. Громом уст Своих рождает Он Его, называя Его по имени, почему Бог-Сын есть Бог-Слово, или Бог, рождающийся от слова Отца. Тело, или свет его, то же самое, что и тело или свет Отца из той же самой тройной души,

только образ Его олицетворяет не первую, а вторую душу Божию, и в этом Его различие от Отца. Это образ Предвечного Юноши (по земному понятию, 21 года).
32. Для олицетворения третьей души Своей, Бог-Отец, в то время, как рождает Самого Себя в образе второй души Своей словом Своим, исходит Сам от Себя в безмолвии, дыханием уст Своих, в образе третьей души Своей, и этот образ третьей души Божией, доселе хранимый в глубочайшей тайне, никому не ведомый на земле и знакомый только небесам, это образ Дочери Божией, Предвечной Девы (по земному понятию, 21 года). Третье Лицо Божие называется на земле таинственным именем Духа Святого, но это имя есть Имя Божие общее для всех трех Лиц, и Отец, и Сын также суть Дух Святой. Доселе по воле Божией умышленно умолчано было различие третьего Лица Божия от двух остальных и отношения его к ним; теперь же, когда Бог благословил открыть на земле эту тайну, Имя: Дочь Божия, определяет это различие и эти отношения, как Имена Отец и Сын определяют Их различия и Их отношения между Собой. Как у Сына, так и у Дочери, тело или свет то же самое, что и тело Отца, и составлено из той же самой тройной души, только образ ее составляет не первую, и не вторую, а третью душу Божию.
33. Итак, Бог есть Существо, живущее не менее, как в трех различных местах, или в трех повторениях Своих, и не менее как в трех образах, и имеющее во всех трех образах своих один и тот же свет (или тело), составленный из одной и той же тройной души. Отдельные же части этой тройной души олицетворяются явно в каждом образе по одной части, а остальные только осуществляются по две в каждом образе, тайно и сокровенно посредством света Его. Вследствие одинаковости существа света или тела Его во всех образах, Бог есть Троица единосущная, а вследствие тайного присутствия всех трех душ Его в свете всех образов Его, он есть Троица нераздельная.
34. Сын Божий рождается от Отца всецело по усилию его воли, Дочь же появляется без усилия юли Отца, по Своей собственной воле: вот почему сказано, что Сын рождается, а Дочь (Дух Св.) исходит от Отца, ибо рождение есть появление более порывистое, чем исхождение. Сын и Дочь оба живут не только в пределах полного возраста своего вне Отца, но и внутри Отца в младенческих образах своих, ибо эти два Лица Божий от века и во веки веков имеют младенческие образы. [Соответственно рождению от Сына, младенческий образ Сына погружен в Отца особенным, исключительным способом «крещения», из всех мужских образов духа свойственным только Богу-Отцу, т.е. Его младенческий дух в уменьшенном виде погружен в слоях Отца, но не посреди его Духа (как бывает по общему закону духа у матери), а только в слоях сердца Отца, несколько наклонно. Младенческий же образ Дочери, которая не рождаясь, но исходя от Отца, только возрождается в Нем, так же погружен в Его сердце, но таким образом, что не Она заключена в слоях Отца, а сами слои сердца Отца заключены в ней, в Ее младенческом образе.

Отец есть то Лицо Божие, Которое нигде и ни в ком младенческого образа не имеет. Кроме этого соединения Отца с детьми Его, все три Лица Божий еще соединены во весь рост обручением своих слоев, так что в каждой Личности Бога пребывают и обе остальные, чередуясь друг с другом внутренними слоями Своими. Об этом между прочим сказал Сын Божий: «Я в Отце, и Отец во Мне» и «видевший Меня видел и Отца Моего»].
35. Души Отца и Дочери осуществляются и олицетворяются посредством Божественного света во всей полноте и цельности своей, и этими двумя душами Своими Бог есть Дух нечетный, цельный в Себе Самом, потому и размножение Его из одного Лица в три есть размножение нечетное или девственное, которое не изменяет природы света. Но в низшей духовной природе нечетное размножение идет от более молодых образов к более старым и производит старших братьев и сестер от младших, у Бога же, и только у Бога, оно идет от более старого образа к более молодым и производит Детей от Отца. Сын Божий, хотя так же появляется размножением нечетным, и потому природа Его света не может измениться против природы Отца, но Он уже от Отца рождается, тогда как всякий другой дух при нечетном размножении только исходит, т.е. просто выделяется из другого. Это рождение Сына и указывает на более глубокую внутреннюю разницу Его от Отца, если не в свете или в теле, которое единосущно с телом Отца, то в идее или душе его: а именно, душа Его не может осуществиться вся, во всей полноте и цельности Своей, посредством одного только Его собственного Божественного света, но требует дополнения в виде другого существа, с другим светом, другой природы, и потому этой второй душой Своей Бог есть дух четный, нецельный в Себе Самом. Бог есть единственный пример Существа в двух образах Своих нечетного, а в одном образе четного. Всякий другой дух либо чет, либо нечет; один Бог имеет то и другое.
36. Дополнительное к Сыну Божию существо, составляющее с Ним одну душу в двух телах, должно иметь иной свет, чем Он, а так как Божественный свет только один, то оно имеет свет низшей природы. Этот дух хотя и существует прежде всех век, как дополнение Сына Божия, есть только ангел. Он имеет образ очень юной женщины (по земному понятию, 14 лет); бытие его дает ему Дочь Божия. Она прежде всех век создает свет этого ангела из дополнительной идеи Брата Своего и вместе с тем возрождает его в Себе: младенческий образ жены Сына погружен в Нее крещением [т.е. не в сердце Ее, а посреди Ее Самой, но как возрожденный, а не рожденный от Нее, не заключается в Ее слоях, а их заключает в себе. Предвечный ангел, Жена Сына, так же лежит в лоне Дочери, как Младенец Иисус изображен на иконе Знамения Божией Матери: это и есть положение всякого духа, пребывающего в матери своей].
37. Посредством этого предвечного ангела вся идея любви, во всей полноте своей, заключается в Боге: любовь Отца, Сына, Дочери, Брата, Сестры, в любви образов Божиих между Собой, и любовь Матери в

любви Дочери к Предвечному Ангелу, и любовь Мужа в любви Сына к ней же. Любовь Жены, хотя не заключается в Боге, но это не мешает полноте идеи Его, ибо эта любовь совершенно однородна с любовью Мужа, и осуществляется предвечно в ангеле, как дополнение любви Мужа.
38. [Сын Божий и Жена Его соединены между Собой по общему закону духовной четы, обручением и крещением одного в другом посредством Своих слоев. Слои Сына Божия двойные, и в средине их вложено по одному слою Отца и Сестры Его, и каждый такой двойной слой чередуется обручением с одним слоем Его Жены].
39. Сочетаясь со Своей Женой внутренними движениями Духа, Сын предвечно рождает от Нее шесть детей Своих, шесть предвечных ангелов с младенческим духом. Пределы их возрастов, по земному понятию, 7 лет, 5 лет и 3 года, по одному женскому образу и по одному мужскому на каждый возраст. Эти существа потому имеют низшую природу света, чем Отец их, а не единосущны с Ним, как Он со Своим Отцом, что они появляются четным размножением, которое всегда дает иную природу света, а иная природа, чем Божественная, должна быть ниже ее. Хотя они дети Божий, но вместе с тем и творения Божий, они не только рождены, но и сотворены, ибо происходят, по матери своей, от сотворенного существа. Появляясь предвечно вне ее в пределах своих детских возрастов, они вместе с тем пребывают и в ней погруженными, совмещаясь одни с другими, в образе новорожденных младенцев, а через нее и в Сыне, ибо она пребывает и в Нем. Все пять действий предвечной Любви, именно: осуществление Отцом Самого Себя, одной волей Своей, рождение Им Сына, исхождение от Него Дочери, имеющее целью сотворить жену Сына, сотворение жены Сына, и рождение от нее Сыном Своих детей, совершаются одновременно и непрерывно, как прежде всех век, так и ныне, так и во веки веков.
40. Семь предвечных ангелов, мать и дети, составляют предвечную церковь, ибо Бог никогда не существовал без церкви Своей. Они же суть семь духов Духа Святого, которые перечисляет Исайя: Дух Господень, мать и шесть детей, дух страха Божия и дух познания, дух силы и дух совета, дух разумения и дух мудрости. Они дары Духа Св. потому, что сотворены Дочерью, Духом Святым. Они же суть семь звезд в руке Сына Божия, семь ангелов семи церквей, о которых говорит Апокалипсис (1, 20). Из числа Предвечной Семьи (10 вместе с Богом и 7 для ангельской части этой Семьи) взято число заповедей и число дней труда и отдыха.
41. Слово церковь, кроме значения своего, известного уже на земле, в смысле общества, верующего в Бога и таинственно соединенного с Ним и между собой, имеет на небесах еще другое значение, однородное с этим и на земле доселе неизвестное. Церковь есть не только общество, она есть, кроме того и в то же время, личность. Предвечная церковь составляет общество из семи ангелов, но все это общество, вместе взятое, равно одному из ангелов, составляющих его, который потому не

есть член церкви, а есть вся церковь, собранная во-едино, как все тело человека не есть который-нибудь член его. Вся церковь равна матери шести детей, жене Сына, дочери Св. Духа, т.е. равна самой себе, вместе с детьми своими. Душа у матери-церкви состоит из совокупности семи душ, ее собственной, отдельной женской и шести детских душ. Вся эта сложная душа, единая из семи душ, и представляет дополнение души Сына, теряясь в бесконечности Его, как капля в море. Но и эта капля сама по себе бесконечна, ибо всякий дух, ангельский и человеческий, когда-либо произошедший или еще могущий произойти, душой или идеей своей заключается в предвечной душе церкви, принадлежа к которой-нибудь из семи частей ее, и из этих семи частей общей, единой души каждая сама по себе еще состоит из совокупности бесчисленных душ. Не нужно думать, что мать-церковь, ближе всех творений стоящая к Богу, и через которую произошел от Него всякий живущий дух, есть потому дух сильный; напротив, она, по самой бесконечной сложности души своей, есть самый слабый дух из всех сотворенных, она даже слабее детей своих, менее сложных по своей душе; и об этом-то Писание и говорит: «сила моя в немощи совершается». Свет ее состоит из семи душ, которые звучат в ней, как семь главных звуков, и блестят в ней, как семь главных цветов в природе телесной; и как семь цветов радуги сливаются в одном белом, так ее семь душ сливаются в одной; [потому свет общей души матери- церкви тоже для отдельных душ ее, что белый цвет для радуги, а если бы был осуществлен свет отдельной женской души ее, той, которая среди семи соответствует именно ей, то он был бы то же, что среди радуги цвет зеленый]. Лицо у матери-церкви полудетское, так как в ее душе шесть детских душ. Ее душа не имеет той нераздельности, какую имеет душа Бога, и от этого и происходит слабость ее; сложность ее души, при способности разделяться, делает ее слабою, тогда как неразрывная цельность Божией тройной души придает ей бесконечную силу. Сложность Божией души бесконечна только в чувствах и мыслях, но в душах ограничена тремя, тогда как сложность церковной души в душах, или личностях, могущих выделиться из нее, не ограничена никаким числом. Каждый из трех образов Бога является в свете, состоящем из цельной души Его, и потому каждый из трех образов Бога равен всему Богу; но один только образ церкви-матери равен по свету своему всей церкви, а всякий другой образ, олицетворяющий отдельную которую-нибудь душу ее, равен только этой душе, ибо свет имеет состоящий только из этой души или из этой части церкви, а не из общей души всей церкви, так что все другие образы, кроме самой матери, представляют части церкви, а не всю ее, о чем и говорит апостол: «мы порознь, друг для друга члены, а вместе составляем одно тело» (т.е. один общий духовный свет из совокупности всех наших личных идей). Церковь, не имея Божией нераздельности, не имеет и Его единосущности; ее отдельные образы не единосущны, ибо каждый из них имеет свой особый и различный свет; но единство ее сохраняется тем, что она есть дух соборный, ибо все ее отдельные души, олицетворенные в отдельных

образах, вместе с тем и собраны в одной общей душе, осуществлены одним общим светом и олицетворены в одном общем образе, в лице единой церкви-матери. Ее собственная отдельная душа, составляющая седьмую часть ее общей души, никогда не олицетворяется отдельно, ибо она имеет совершенно одно лицо с ее общей душой, но отдельно не имела бы точного олицетворения своего; (потому свет ее общей души, по отношению его к ее душе отдельной, можно сравнить с зеленоватобелым цветом в телесной природе). Другие шесть душ ее, входящие в состав дополнительной души Сына Божия, выделяются из нее в виде детей ее, но только по сочетанию ее с Сыном, а без этого они не могли бы осуществиться в отдельных лицах своих; тогда как все души Божий осуществляются в отдельных лицах девственным путем, т.е. любовью Отца только к детям Своим, а не к другому существу.
42. Имена трех личностей Бога и дополнения Его, Церкви, с предвечного языка не могут быть точно переведены ни на какой язык ангельский или человеческий, ибо предвечный язык больше каждого из них, и семя каждого из них заключается в себе, но вот эти имена, насколько они могут быть выражены на языке человеческом: Иегова – Бог-Отец, Рафаил – Бог-Сын, Аллилуйя – Бог-Дочь, Маргарита – Церковь. Этим именам соответствуют названия Бога у всех христиан: Святый Боже -Бог-Отец, Бог по старшинству, как причина остальных образов самого Бога; Святый Крепкий – Бог-Сын, тот образ Божий, в котором, как в Юноше, наиболее сосредоточено силы; Святый Бессмертный – Бог-Дочь, тот образ Божий, которому вследствие глубокой тайны, в которой Он доселе сохранялся, наиболее присвоено славы; а слава есть на земле символ бессмертия. Этим же именам соответствуют слова молитвы Господней: ибо Твое есть царствие, и сила, и слава во веки веков. Об этом же говорит Апокалипсис: «Побеждающему дам белый камень и на камне написано новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает» (II, 17). Белый камень – это настоящее откровение, написанное в книге сей; новое имя – это имя церкви-личности, женщины и матери, имя Маргариты. И еще сказано: «напишу на нем (на побеждающем) имя Бога Моего, и имя града Бога Моего, нового Иерусалима, нисходящего с неба, от Бога Моего, и имя Мое новое» (III, 12). Имя Бога Моего – это имя «Аллилуйя-Дочь», тогда еще тайное; имя града Бога Моего – это «Маргарита-Церковь», иносказательно названная новым Иерусалимом; имя Мое новое – это Рафаил, небесное имя Сына, по Его бесконечному естеству, как Иисус есть Его земное имя, по естеству человеческому. (Известный ангел Рафаил назван так в честь Его).
43. Свет, выделяющийся от Бога, как и у всякого другого духа, образует вокруг Него сияние шарообразное у головы, и яйцеобразное у всего духа, и от всякого другого сияния отличается только бесконечно большим блеском. Но, кроме этого ближайшего сияния несравненной яркости, световые выделения Бога расходятся и дальше лучами своими, по пространству, которому нет конца, как вечности нет начала. Этими-то бесконечными лучами Бог вездесущ и на всем бесконечном пространстве

все видит, слышит и чувствует. Личными же образами Своими Он вездесущ в том смысле, что каждый из образов Своих может, повторяясь ими из Самого Себя, появиться одновременно и мгновенно везде, где захочет, или куда верующее сердце призовет Его. [Способность всякого духа появляться в одно время в разных местах, по своей воле, ограничена большим или меньшим числом повторений из самого себя, возможных для духа, смотря по свойству его, только у Бога эта способность безгранична; при этом всякий дух может и увеличивать и уменьшать в пределах своей способности число повторений своих или мест, где он появляется, как ему угодно, и потому дух, вышедши из себя, может и снова войти в себя. Так же распространение лучей всякого другого духа по пространству ограничено более или менее, смотря по природе его, только у Бога это распространение не имеет конца. Лучи Маргариты тоже идут в бесконечность, но не сами по себе, а уносимые туда лучами Сына, с которыми они нераздельны, как и предвечность свою она имеет не сама по себе, а по неразлучности своей с Ним]. (Далее следуют подробности для желающих принять их, которые могут теснее сблизить наше воображение с небесной жизнью).
44. Предвечная Семья от века не жила среди одних только однообразных лучей света Божия. Ее всегда окружало ее предвечное жилище или рай предвечный, называемый небом. Небо есть такой же шар, как и земля, только из духовного света усиленной яркости, и находится в том же месте пространства, только оно во много раз больше земли, так что земля заключается внутри его в самой его средине, и поверхность неба облегает землю кругом. Вместе с землею оно движется вокруг телесного солнца, внутри которого, в средине его, находится шар из духовного света, по величине равный земле, а так как небо в духовном мире по величине и яркости есть то же, что солнце в мире телесном, то в духовном мире действительно солнце движется вокруг неподвижной земли, что в телесном мире только кажется. Поверхность Неба покрыта той же самой природой растительной и животной, как и земля, во всем разнообразии всех времен земного шара. Растениям и животным на земле соответствуют на Небе такие же живые существа, сотворенные из духовного света, а неодушевленным предметам на земле – те же самые предметы из духовного света на Небе. Все это есть язык, которым предвечная Семья говорит между собой и который немедленно осуществляется на деле. Вид и значение по виду своему, которое имеет в земной природе солнце, имеет для Неба спутник его, подобный телесной луне, вот почему полнолунием определяется праздник Пасхи. То полушарие Неба, которое соответствует восточному полушарию земли, есть такая часть пространства, в пределах которой Бог пребывает всеми Своими образами неминуемо и вечно, тогда как на всяком другом пространстве Он лично и бывает, и нет, и тогда там только лучи Его, а не самый образ; вот почему в молитве с древнейших времен обращались к востоку, ожидая оттуда непременного появления Бога около себя, дабы встретить появление Его без малейшей задержки.

45. Природу небесную сотворил прежде всех век всю Бог, всеми тремя Лицами Своими, но веществом для нее послужили только световые выделения Сына, как наиболее подходящие для этого по своей крепости. [Из общих выделений Его созданы неодушевленные предметы духовной природы, а из особенного вида четных сопровождающих сочетание (это не те, из которых собственно состоит сочетание), созданы живые существа; потому первые суть в небесной природе неживой свет, а последние свет живой, так как в них более присутствует живая душа Бога, любовь].
46. Всякое живое существо, рожденное Богом через Маргариту, есть дух. Всякое живое существо, не рожденное Богом, а только сотворенное Им вне Самого Себя, как человек творит мертвые изделия рук своих, есть только душа; не в том смысле душа, как отвлеченная душа духа или идея его, не существующая без его света, а душа, как низшее живое существо из живых световых выделений Сына. Растения и животные на небесах не что иное, как души, и как дух имеет полный вид человека, – так и душа имеет полный вид растения или животного; (с разнообразно расположенными внутри ее слоями изображений их). Растения и животные на небесах предвечно и непрерывно происходят из самого низшего вида своего, совершенствуясь одновременно и мгновенно во всем своем дальнейшем происхождении нечувствительною, громадною цепью. Размножение их ограничено прежде всех век известным числом. Они, как и духи, имеют размножение четное и нечетное, но противоположно духовному естеству, в котором Высочайший Дух размножился нечетно, у низших душевных существ такое размножение свойственно только самым низшим из них: как и на земле размножение отводками свойственно только низшим живым тварям, растениям, да размножение простым делением лишь некоторым, самым низшим породам животных. У Бога четное размножение должно было пойти вниз, чтобы изменилась природа света его, так как ему некуда было идти, но у низших живых существ (не у духа, а у души) оно идет вверх и совершенствует природу, изменяя ее так, что дети совершеннее своих родителей; нечетное же размножение оставляет природу на той же ступени, и у душевных существ даже не дает разных видов одного и того же существа, а просто одно и тоже и того же самого вида существо в разных местах.
47. Размножение духа началось с того, что выросли предвечные дети, оставаясь в то же время прежними самими собою. Из их детских образов, живущих вне матери, выделились другие души их, с другими лицами, те души, которые среди общей души их матери-церкви заключаются в отдельной совокупности каждой из их 6 душ. Это были их братья и сестры старших возрастов, единосущные с ними по свету, но различные от них, хотя и сходственные с ними по лицу. Они составляют с ними, каждый с теми, которые выделились из него, одно существо в разнообразных лицах. Все это были духи нечетные и соединены были с Маргаритой не крещением, ибо они не рождены прямо от нее, а только

обручением, имея ее образ в себе, а также через крещение своих младенческих образов. Из них-то и вышел впоследствии дух тьмы, бывший восьмым сотворенным духом и первым, сотворенным во времени, а не предвечно; о чем и говорит Апокалипсис: «он восьмой и из числа семи» (XVII, 11). Он вышел из младшего мужского духа, моложе которого дух не бывает вне матери, из предвечного мужского Ангела трех лет; его же собственный возраст сорок лет; вот почему число сорок получило такое значение для поминовения усопших и для искушения Иисуса Христа.
48. Вскоре после того, как размножился духовный мир иными возрастами детей, у Маргариты родились еще четыре сына, уже недетского возраста, а взрослого, и четного духа. Отвлеченные души их лежали до зарождения их светов в отдельной, первой, женской душе их матери, которая так же, как остальные ее шесть душ, составлена из множества душ, могущих выделиться из нее; (но, среди этого множества, есть одна отдельная женская душа, которая уже не состоит ни из каких других и представляет настоящее зерно Маргариты, соответствуя неосуществленным лицом своим лицу всей полной души ее, только соответствуя ему как бы в зародыше и несовершенно, так что она осуществляется в совершенстве лишь полной душой ее). Жены новых четырех сыновей Маргариты, выделившиеся из них при появлении вне ее, были созданы в ней животворящим Духом Дочери из дополнительных идей сыновей ее, как и она сама была создана из части идеи Сына Божия. Все четыре четы остались в ней крещением младенческих образов, мужи прямо в ней, жены в них и через них в ней, и от них, соединенных между собою, произошли все дальнейшие ангельские семейства, поколения и племена. У них, так же как у предвечной Четы, родились сперва дети с детским пределом возраста, которые выделили из себя своих старших братьев и сестер нечетного духа; потом от них также произошли другие четы, которыми продолжалось размножение ангельского мира По общему закону, духи детские и четные были крещены в своих матерях, а взрослые нечетные обручены с ними. Кроме того, каждый вновь рождавшийся дух имел в себе вместе с изображениями своих ближайших родных, вложенные обручением между его слоев, изображения Бога всех трех Лиц и общей матери, – Маргариты. Четное размножение, у Бога идущее вниз, а у растений и животных вверх, у всякого духа, кроме Бога, иногда оставляет природу на той же ступени, иногда нет; оно может изменять ее, не делая ни выше, ни ниже, и может делать ее выше и ниже; Ангелы, позднее произошедшие от Бога (позднее, если не по времени, то по поколению, ибо некоторые поколения появились по нескольку вдруг), могут быть и ниже и выше тех, которые прямее произошли от Бога, и могут быть равны им.
49. По мере размножения ангельских племен, были созданы для них Богом другие жилища их духовного света, такие же миры, как Небо, такой же величины и в том же месте, как соответствующие им телесные миры. Сперва появились те, которые совмещаются с нашим солнцем и со светилами, движущимися вокруг него, и их было восемь, кроме Неба,

а вместе с небом девять, по числу девяти ангельских чинов; после них появились и остальные духовные миры, соответствующие бесчисленным телесным звездам. Природа на них такая же как на подобных им звездах, иная чем предвечная природа Неба, которая сходна с природой земли.
50. С тех пор, как сложились новые условия жизни, происшедшие от сотворения новых духов во времени, любовь Рафаила (назовем так Сына Божия, по Божьему естеству) к Маргарите начала производить в Нем новое внутреннее действие: свет Его стал выделяться из Него настолько сгущенным, что уже можно было предвидеть то время, когда из него возникнет новое вещество и послужит для сотворения нового мира. Этого мира, еще никому неведомого, и стали ожидать все Ангелы, потомки Божий, зная, что и им предстоят в этом мире новые дела.
51. Один из них был недоволен началами жизни, единственно существовавшими тогда, и на которых должен был создаться и будущий новый мир, а начала эти были любовь, которая есть добро, истина и красота. Это был сорокалетний нечетный мужской дух, вышедший из трехлетнего предвечного. Он мучился тем, что превосходство над ним имели не только Божьи дети, Сын и Дочь, казавшиеся ему слишком юными для Божественности Их, но что даже слабая Маргарита и крошечные дети ее стояли несравненно выше его, сильного и возмужалого духа, по своей предвечности, неразлучной с Богом; (из них только Маргарита еще несколько, и то смутно, сознавала свою предвечность, и лишь потому, что не могла представить себе своего Возлюбленного без себя и знала, что она часть Его души; дети же совсем не помнили сами, имели они начало или нет, и верили в этом на слово). Его не утешало даже то, что он по свету был единосущен с предвечным братом своим и только лицом и возрастом от него разнился: он завидовал предвечности именно для лица своего и для своей личной души; он не мог перенести, что не он, а Отец осуществляет Себя, извлекая из небытия Свое бытие, а он обязан бытием другому Существу, да еще через себя самого в другом возрасте: эта обязанность Богу и зависимость от самого себя в детском возрасте тяготила его. Не из любви к Богу и желания быть неразлучным с ним он завидовал предвечности, а из отвращения к чувству благодарности, зародившегося в нем, ибо он имел безумие считать благодарность, нераздельную с любовью, которой она есть часть, несовместною с его достоинством.
52. Он стал доказывать Ангелам, что их блаженство не есть блаженство, потому что они никакого иного бытия не знают и блаженны поневоле, не имея свободы выбора. Но самыми этими мыслями он уже доказывал, что такая свобода была, и что он употребил ее во зло. В новый мир он предлагал непременно ввести, кроме известного уже бытия, и другое бытие, то, которое он измыслил и проповедовал. Это была ненависть, которая есть зло, неправда и безобразие. Ему все равно было, к чему это послужит, лишь бы ему сделаться главой какого-нибудь бытия, нигде, никем прежде него не созданного.

53. Один Бог знал и понимал в то время, чего он хочет, ибо того, о чем он говорил и думал, еще никто нигде не видал; но Бог один знал, что это была изнанка бытия, Им созданного, и что только ее и можно было создать заново, ибо все, что не изнанка, было уже Богом создано, если не на деле, то в зародыше. Видя, что брат детей Его помыслил злое, Рафаил, в порыве горячего милосердия, бросился вразумлять его, пока не поздно: но тот ответил Ему лишь тем, что тяжко оскорбил Дочь Божию и Маргариту. Впервые духовный мир услышал, что некогда будет стыд и грех, и этим-то он оклеветал любовь, назвавши будущий стыд и грех любовью. Тогда ответил ему Отец, низринув его с неба, как молнию.
54. До своего падения будущий дух тьмы, хотя держал в себе вредные мысли, но от них еще не изменялось вещество духа его, и возврат был для него возможен; после же не прощенного греха его, хуления Духа Святого, навлекшего на него немедленное изгнание с неба, самое вещество его духа изменилось, и из светлого и чистого стало мрачным и нечистым. Тогда он стал непримиримым врагом всякой любви, но особенно любви между мужским и женским духом, первообраз которой есть взаимная любовь Сына Божия и Церкви.
55. Его целью стало доказать ничтожество, ибо ничтожество, из которого он извлек свою новую идею, составляющую теперь новое вещество духа его, дает ему какой-то призрак самостоятельного, из самого себя произшедшего бытия. Ничто так не удовлетворяет его, как если он может заставить думать дух, живущий во плоти, что кроме плоти ничего нет, не было и не будет.
56. Он увлек своим примером в бездну многих других Ангелов, но только взрослого, нечетного духа. Ни одна чета не пошла за ним, и ни один младенческий дух, с детским пределом возраста, вообще ни один дух, крещеный в своей матери, а также ни один из нечетных, вышедших из младших братьев, но все еще имеющих детский возраст. Впрочем, и из взрослых нечетных многие устояли и были награждены тем большей славой на небесах: к таким принадлежат Михаил Архангел и Гавриил Архангел.
57. Между тем свет, выделявшийся из Сына Божия, сгустился до тех пределов, когда уже изменил свои первобытные свойства, и настало время созидать новый мир. Таким образом, Сын Божий, бывший через Маргариту родоначальником всякого духа и из света которого была создана вся живая и неживая природа на духовных мирах, произвел Сам из Себя и то вещество, которое впоследствии образовало телесный мир. Вот почему в Символе веры сказано о Сыне Божием (которым все произошло): «Им же вся быша», и у Иоанна о Боге-Слове: «все через Него начало быть и без Него ничто не начало быть, что начало быть», ибо Отец все сотворенное сотворил через Сына Своего из световых выделение Его, а все рожденное родил через Сына Своего и животворил через Дочь Свою, творящую женские четные духи из идеи рождающихся мужских.

58. Духовный свет, выделяющийся из духа, имеет бесчисленные разновидности, как бесчисленны мысли у духа; эти разновидности, по неслагаемости света своего, в предметах духовного мира только совмещаются между собою или уподобляются одна другой, но не сливаются из двух или нескольких в одну. Когда же духовный свет сгущается или плотнеет, то он уже изменяет свою неслагаемую природу и, при известной степени плотности, получает способность составить из двух или нескольких своих разновидностей один новый свет; тогда уже он не изменяется, а слагается в него и переходит ту грань, за которой начинается плоть, ибо все, что сложимо и разложимо, есть плоть. Так появляется первый плотский свет, который есть простейшая плоть, составленная из одних только сгустившихся духовных светов и неразложимая никакой силою, кроме силы Духа Святого, сложившего ее. [Таких простейших плотских светов бесчисленное множество, как бесчисленно множество составляющих их духовных светов и всевозможных, разнообразнейших сочетаний их. От простейшей первой плоти еще очень далеко до видимого нашему телесному глазу света, который в сравнении с нею так же груб и плотен, как камень в сравнении с эфиром, хотя в сравнении с несложимым духовным светом сама первая плоть еще грубее, чем видимый свет в сравнении с нею, ибо между нею и видимым светом есть только степень плотности, но не та великая грань, при которой известная степень плотности отделяет сложное от несложимого]. Из простейших плотских светов составились более сложные, а эти последние, делаясь все сложнее и сложнее, и потому становясь способными сделаться все плотнее и плотнее, доходят, наконец, до света, видимого нашему глазу; из самых плотных светов составились те, сравнительно простейшие вещества, из которых состоят все видимые, более сложные тела, жидкие, воздушные и твердые, и так произошла вся плоть. Как от большей плотности света духовного зависит первоначально сложность плотского света, так дальнейшая большая плотность невидимого плотского света зависит от его большей сложности, делающей его, дойдя до известной своей степени, видимым (телесному глазу). Таким образом, за видимою плотью, начиная от света, стоит еще целый мир составляющей ее невидимой световой плоти, бесконечного разнообразия и громадной сложности, через которую она проходит прежде чем сделаться видимой. Но как в плоти видимой мы встречаем тела и одного и того же состава, да разной плотности, например, вода бывает и паром, и жидкостью, и снегом, и льдом, – так и в невидимой плоти один и тот же свет бывает по степени плотности воздушным, жидким и твердым. Потому, хотя только наибольшая сложность светов производит новые светы, способные к той степени плотности, которая нужна, чтоб они могли быть видимыми, но и последние могут иметь не везде и всегда одинаковую плотность. Видимый свет, будучи видим в твердом своем состоянии, не будет видим в жидком или воздушном, при той же самой сложности и том же самом составе. Невидимая световая плоть имеет с духовным светом то общее свойство, что она может совмещаться

одна с другой; множество плотских светов могут совмещаться, как и духовный свет, не увеличиваясь в объеме, ибо невидимая световая плоть проницаема, как и духовный свет.
59. Итак, вся плоть, составляющая видимый мир, произошла от сложения сперва духовного сплотившегося света, а потом световой плоти, и потому самое сотворение мира называется в Писании сложением его.
60. Сгущались световые выделения Рафаила только общие, всего сияния Его, а не уравновешивающие мужские, идущие на создание живых душ, т.е. только мертвый свет Его, а не живой, ибо не из живого света Его создана была плоть. По мере того, как этот свет сгущался, Бог создавал из него всевозможные составные части будущих тел, как материалы будущего творения, в бесчисленном разнообразии и множестве, в виде сперва простейших, потом более и более сложных плотских светов. Все это множество простейших начал Бог сосредоточил во внутренности Неба, там, где теперь земля и где они расплывались, совмещаясь одни с другими, но не сливаясь в одно целое, не имея никаких образов и не составляя никаких предметов – и это был хаос. «Земля же была безвидна и пуста» (Быт.,1), т.е. те начала, из которых состоит теперь земля, еще никакого вида не имели, и пусто было пространство, где теперь земля, ибо были там лишь материалы будущей природы на земле, но ничего из них еще создано не было. «И тьма над бездною», т.е. для телесного человеческого глаза, будущие свойства которого уже знала Божья мысль, ничего еще не могло быть видно и представлялась бы ему одна тьма, ибо вокруг хаоса был чистый духовный свет, сперва самого Неба, до поверхности его, потом тот же бесконечный Божий свет между Небом и другими мирами, и на Небе, в виде природы его, и на других мирах, духовный же свет телесному глазу недоступен, его видит только глаз духа, во плоти несовершенно и смутно, вне плоти ясно, точно так, как глаз тела видит телесный свет, но там, где один духовный свет, глаз тела видит тьму; хаос хотя был ближе к миру видимому для глаза тела, но также еще не дошел до него, по недостаточной плотности. «И Дух Божий носился над водой»; т.е. из общей массы простых начал, ближе к поверхности Неба, выделялись те, из которых состоит теперь видимая вода, и окружали внутреннее ядро хаоса; над этой невидимой водой носился Божий Дух, волей и мыслью Своей господствуя над веществами и этой волей и мыслью повелевая им располагаться между собой так, как нужно было для творения по замыслу Божьему, Божья воля и мысль посредством лучей, исходящих от Бога и совмещающихся со всяким веществом, притягивает вещество одно к другому и отталкивает одно от другого, и двигает его мгновенно, как и куда Бог хочет, на всем беспредельном пространстве.
61. «И сказал Бог: да будет свет; и стал свет», т.е. Божья мысль, соединенная с волей, мгновенно пролетающая бесконечность, тем более мгновенно проникла в столь близкое плотное вещество лучами Его, и сдвинула составные части видимого света и слила их в одно новое вещество,

которое и было видимый свет, и сплотила их в состояние настолько твердое, что он стал видим глазу тела. «И отделил Бог свет от тьмы, и назвал Бог свет днем, а тьму ночью». Т.е. в средине Неба появилось пространство, в котором для глаза тела было светло, тогда как далее, в пределах одного духовного света, было непроницаемо темно. И ночью назвал Бог эту тьму телесную, над которой бесконечный свет духовный, ибо хотел создать для будущего человека такое время, когда глазу его тела было бы темно, дабы светлее было тогда глазу его духа, и легче бы он проникал в невидимое для плоти; и потому Бог сделал ночь временем молитвы, вдохновения и любви, и Сам Он воссиял на земле рождением и воскресением Своим ночью, а ушел от земли днем. Так и вторично придет Он на землю ночью. Плотский же день есть время меньшей деятельности и прозорливости духа. «И был вечер, и было утро: день один». Почему был вечер и было утро, когда не было еще светил для отделения дня от ночи и для измерения времен? Потому был вечер, что, если бы будущие вечера и ночи, утра и дни измерить во временах, прежде бывших позади их, то когда захотел Бог, «да будет свет» и подумал это не так, как прежде думал, а повелев лучам своим исполнить мысль, в то время пришелся бы вечер; а если бы от этого вечера измерить время вперед до того времени, как произошел весь свет, который Бог задумал, то пришлось бы утро. И был день от этого вечера до этого утра; для плоти время от вечера до утра есть ночь, но это время – день для духа, и потому время, последовавшее за творческим словом, время такое, какое на земле бывает между вечером и утром, названо днем, в знак того, что Бог тогда творил работой Духа Своего. Велик ли был этот день, подобный плотской ночи, ибо измерения дней еще не было и не сказано, чтоб время первого дня творения равнялось по размеру нынешним суткам, ибо это было «от вечера до утра»? Эти слова не совпадают с понятием нынешнего плотского дня ни в каком смысле, ни в смысле светлого времени суток, ни в смысле цельных суток. Но как все творение, по Писанию, окончено в шесть дней, а дни суть равные промежутки времени, то творение окончено в шесть равных времен, шестью равными делами. Что до измерения времен, Писание говорит, что у Бога 1000 лет, как один день, и один день, как 1000 лет; дух мерит времена по мыслям своим. Дела Божьи бывают двоякие: или дела воли и мысли Его, непосредственно исполняемые Его лучами, как тогда, когда Он сказал: «да будет свет»; такие дела мгновенны; или дела, совершаемые Им волею и мыслью Своею, но не лучами Своими, а посредством законов природы, которые Он надолго учреждает в Своем творении, повелевая известным причинам производить известные последствия; учреждаются эти законы мгновенно, по мысли Божией, но действуют медленно и не зависят от прямого влияния лучей Божиих не вещество, но от силы самих вещей, по расчету Божьему; такие дела постепенны. Так и в самом творении были дела быстрые, лично от Бога шедшие, вечером начатые и тем же самым вечером конченные, и дела медленные, совершавшиеся посредством законов, установленных Богом

во время Его личных дел. Потому слова: «и был вечер», повторенные для каждого дня творения, означают и начало и конец личного дела Божьего, а слова: «и было утро» означают каждый раз конец того дела, которое, как семя, посеянное в землю: «и спит, и встает человек ночью и днем, а как семя прозябает и вырастает, не знает сам, ибо земля сама собою производит сперва зелень, потом колос». Для видимого света, первого дела творения, мгновенным личным делом Божьим было появление его внутри Неба в очень малом количестве, одной только искрой, а постепенным делом, посредством законов природы – возникновение всех видов его, имеющихся теперь со всеми их свойствами, и во всем нужном количестве и во всех нужных местах, ибо надо было приготовить свет не только там, где имела быть земля, но и там где имели быть другие телесные миры, и для этого в течение первого дня не только наполнилось светом пространство будущего земного мира, но из хаоса был перенесен свет и во все места, назначенные для других миров. Все это совершалось медленно, не вдруг. К концу первого дела было утро (по размеру времен назад), к началу второго был опять вечер; в промежутке между этим утром и этим вечером творение не шло вперед, а оставалось в покое, и потому это было, действительно, в нынешнем земном полном смысле этого слова, время часов, заключающихся между утром и вечером одного дня. Время остановки Божьих дел определенно; время движения их таинственно. «И сказал Бог: да будет твердь посреди воды и отделяет воду от воды; и стало так». Как он сплотил искру видимого света из простых начал его, так из сложных, невидимых светов мгновенно составил те простейшие тела, которые уже не свет, и это был переход от световых веществ к темным; из этих простейших тел он так же мгновенно составил воду и воздух, образующий твердь, наружную оболочку будущего земного шара. «И создал Бог твердь и отделил воду, которая под твердью, от воды над твердью; и стало так. И был вечер, и было утро, день второй». Вода под твердью была тогда невидимая; вода над твердью невидима и теперь; она состоит из тех же простейших начал, как и видимая вода, т.е. из тех же плотских невидимых светов, слитых в простейшие тела, но слиты они вместе так, что эта вода имеет степень плотности, недоступную телесным чувствам. Такая невидимая вода разлита по всему пространству между землей, и солнцем, и звездами, и земля, и солнце, и звезды, как чуть заметные острова, рассыпаны по этому необъятному морю. Для невидимой воды и воздуха, второго дела творения, мгновенным, личным делом Божьим было сложение одной капли воды и равного ей количества воздуха, что совершилось вечером, в начале второго дня, после полдневного покоя от утра 1-го дня, а образование всей воздушной оболочки земли, скопление воды под нею и наполнение невидимой водою всего звездного пространства, было делом постепенным, посредством законов природы.
62. «И сказал Бог: да соберется вода, которая под твердью, в одно место и да явится суша; и стало так». После второго дня хаос под твердью состоял уже не из одних светов, но, кроме них, и изо всех простейших

тел, в которые они сложились. Дабы вода собралась в одно место, она стала плотнеть и из невидимой делаться видимою; а вещества, составившие сушу, стали слагаться из простейших тел, имевшихся готовыми среди хаоса. Этим был сделан переход от веществ уже не световых, но еще невидимых, и от веществ уже видимых, но еще световых, и от веществ воздушных, видимых в большом количестве вдали, к веществам жидким и твердым, видимым и вблизи, и в малых количествах. Когда весь земной шар был готов, вода разлилась по его впадинам, «и назвал Бог сушу землею, а собрание вод назвал морями». Для видимой воды и суши, начала третьего дела творения, мгновенным личным делом Божьим было сложение первой капли плотной воды и первой крупицы земли, а собирание всей воды невидимой в более плотном состоянии в меньшее пространство, и сложение всех видов камня и земли, составляющих сушу, и образование из них земного шара в нынешнем его составе, было делом постепенным, посредством законов природы. Первая капля морей и первая крупица суши были созданы (точно так же мыслью и волей Божией через лучи Его) вечером в начале третьего дня, после полдневного покоя от утра второго дня. «И сказал Бог: да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя по роду и подобию ее, и дерево плодовитое, приносящее по роду своему плод, в котором семя его на земле; и стало так». Все живые тела на земле состоят из тех же простейших тел, как и неживые тела, и все тела, живые и неживые, отличаются между собою только способом сложения и выбором тех же самых простейших тел. Словами Божьими: «да произрастит земля зелень» был сделан переход не от менее твердых и сложных веществ к более твердым и сложным, как было до тех пор, но от неживых к живым. Временем этого перехода была иносказательная ночь между вечером, начавшим третий день, и утром, кончившим его. После мгновенного сложения первого жидкого и твердого вещества, сделанного самим Богом, последовало медленное, постепенное образование земного шара и окончилось в продолжении ночи, составляющей третий день (в духовном смысле), и тогда уже появилась на готовой земле живая плоть. Потому все личные дела Свои над неживой плотью, в которых Он двигал и скреплял частицы плоти лучами мысли и воли Своей, Бог начинал и кончал вечером, но то личное дело Свое, которым Он создал живую плоть, Он совершил в течение духовного дня, в телесном же смысле ночью, между вечером и утром, а если бы измерить времена назад, то это дело пришлось бы именно ночью. Для создания живой плоти Бог употребил не сложение, как шло творение до сих пор, а разложение. В крупице мертвого вещества, по малости своей невидимой вещественному глазу, был разложен Духом Святым (Духом Дочери) один из составлявших ее простейших светов, один из тех светов, которые составлены не из другой плоти, а из сгущенных духовных светов, и один из этих духовных светов, составлявших его, был вынут из него. Измененный от этого убытка простейший плотский свет Бог разлил по всей крупице твердого вещества и создал из него второе тело этой крупицы, соединенное с ней не сложением,

а совмещением. Вынутый из этого света духовный свет Он также разлил по всей крупице и создал третье тело ее, из мертвого духовного света, также соединенное совмещением со вторым телом из плотского света. В это третье тело из мертвого духовного света Бог заронил искру живого света Рафаила, и искра разлилась по третьему телу, и стала в нем душою, принявши вид всего тела, и все три тела, до последнего, твердого, одушевились, и мертвое вещество стало растением. С тех пор во всякой живой плоти на земле, не исключая человеческой, есть три тела одно в другом, твердое наружное, световое плотское и световое духовное (мертвого света) и в этом последнем соединенная с ним и через него со всем остальным телом душа, т.е. духовное тело из живого света Сына.
Растений Бог создал два, мужского и женского пола, и этими первыми растениями из невидимых глазу крупиц твердого вещества совершилось мгновенное, личное дело Божие, при сотворении растений. Во время этого дела Бог установил те законы Свои, которые постепенно произвели и окончили к утру третьего дня все множество и разнообразие растений на земле. Растения размножались как нечетным способом, не изменяющим природу, так и четным, изменяющим ее, и у низших существ, кроме того, ее совершенствующим. Первый появившийся на земле вид растений совершенствовался всеми рождавшимися парами во всех поколениях, а от одной избранной пары, достигшей наибольшего совершенства, произошел чуть заметный переход к иному, высшему виду, иной, высшей природы; таким образом, сперва только совершенствуясь в своей природе четным размножением, но еще не переходя в другой вид, а потом посредством одной избранной пары чуть заметно изменяясь в высшую природу другого вида, произошли все имеющиеся виды растений, от низших до высших, и покрыли землю. Низшие виды были предками высших, и все поколения жили совместно, так как смерти еще не было. Каждый вид, произведя из себя посредством одной пары высший вид, остальными парами продолжал размножаться, совершенствуясь уже на так быстро, как раньше, а чуть заметно. Во всей разнообразной цепи растений разница казалась огромною только между отдельными одно от другого поколениями, но она исчезала, и связь между ними становилась очевидною, когда представлялась вся промежуточная цепь поколений, нечувствительно вышедших одно из другого. Таковы были законы Божий, установленные Им в то время, как Он разложил на три тела твердую живую плоть и заронил в нее искру Свою; и действие их было постепенным делом второй половины третьего дня. «И был вечер, и было утро, день третий».
«И сказал Бог: да будут светила на тверди небесной, для освещения земли, и для отделения дня от ночи, и для знамений, и времен, и дней, и годов; и стало так.» – «И был вечер, и было утро, день четвертый». Пока размножались растения и возникали их виды, освещали и грели землю те шарообразные скопления света, которые были созданы в первый день и распределены по местам, назначенных для будущих светил телесных.

Так что солнце, луна и звезды служили растениям земли уже и тогда, но это были миры еще только из одного света. Вечером четвертого дня Бог мгновенным, личным делом Своим сплотил первые частицы твердого состава их, а в продолжение четвертого дня они постепенно образовались в окончательном виде. Движение их, как и движение земли, производящее дни и ночи и времена года, началось отчасти после первого же дня творения, как только готовы были скопления света во всех местах их, хотя они были еще только мирами из света, а земля уже была миром из твердой плоти. Все что сказано о начале служения их для освещения земли, при сотворении их в четвертый день относится к их твердой плоти, но для света их это начало было раньше. Но вполне правильное движение началось уже у твердых светил.
«И сказал Бог: да произведет вода пресмыкающихся, душу живую, и птицы да полетят над землею, по тверди небесной; и стало так». – «И был вечер, и было утро, день пятый».
Разница между растениями и животными зависит от разницы души их, которая существует и на Небесах, в предвечной духовной природе рая Божьего. Так, как и на земле, есть душа растительная и душа животная. Только животная душа, при дальнейшем развитии, т.е. при совершенствовании своих видов четным размножением, доходит до способности мыслить, хотя в зародыше еще этой способности не имеет, растительная же душа никогда не идет далее способности питаться, дышать и производить себе подобных. Растение есть только «трава, сеющая семя», животное есть «душа живая».
Потому, еще не имея способности мыслить, животная душа уже способна чувствовать в теле боль или наслаждение тела, вне тела питание свое началами света, вдыхание их и сочетание с другой душой, а когда животная душа начинает мыслить, то она уже может чувствовать не только плотские ощущения во плоти и низшие душевные ощущения вне ее, но даже, как во плоти, так и вне ее движения сердца, несколько подобные движениям сердца у духа, например, привязанность к другому существу, радость, чувство свободы и проч.
Растительная же душа, в которую вовсе не вложено способности к мысли, только вне тела способна чувствовать низшие душевные ощущения питания, дыхания и сочетания с другой растительной душой, но высших душевных ощущений не способна чувствовать, почему не имеет для них и средоточия, сердца, как не имеет средоточия мысли, мозга. В теле растительная душа не чувствует ни чисто душевных ощущений сочетания, ни каких-либо ощущений телесных, так что все перемены здоровья тела ее ей самой не известны.
В полном, позднейшем развитии своем они требуют различных образов и различного внутреннего устройства, и животная душа, на известной ступени развития, не могла бы вместиться в таком же образе света, такого же внутреннего устройства, какие имеет душа растительная. Но

на самой низшей ступени развития, в зародыше видов, и животная душа может вмещаться в том же самом образе света, как душа растительная, также не ушедшая далее зародыша.
Существенное различие растительной души от животной происходит от различий отношения между светом и идеей в веществе их. Живой свет выделяется прямо из Сына (при Его сочетании), имеет в себе такое отношение идеи к свету, составленному из нее, что может служить веществом только для растительной души, ибо свет слишком перевешивает в нем идею. Но, уже по выделении его из Сына, отношение это может быть в нем изменено, животворящей силою Духа Святого, (Дочери), и лишний свет может быть извлечен из него, настолько чтоб из него могла быть сотворена и животная, мыслящая душа. Этот-то переход к «живой душе» на земле и совершил Бог вечером пятого дня, когда повелел воде произвести душу живую. Для этого Он поместил в воде то первое растение, которое лично оживил из мертвого вещества – земли, заронив в него Свою искру и от которого размножились, совершенствуясь, другие подобные ему того же вида. Потом, силою Духа Святого (Дочери) разредил третье тело его, (из мертвого духовного света); оно было густо, способно к сложению, а теперь, чтоб сделать его лучшим проводником более совершенной души, Бог уменьшил степень густоты его, выделив из него весь лишний свет, и оно стало чисто-духовным, не слагаемым, и вместе с тем, более ярким, [ибо духовный свет чем реже, тем ярче, а чем гуще, тьма тусклее]. После этого, той же силою Дочери, Он извлек из растительной души его некоторый лишний свет, чем и уменьшил в ней перевес света над идеей, и вот, растение стало животным, и стало чувствовать, хотя образ его и внутреннее устройство [самое простое] остались прежние. Первое оживление плоти, посредством разложения ее и сообщения ей искры жизни из Самого Себя, было совершено Богом ночью; превращение живой плоти из бесчувственной в чувственную, посредством извлечения лишнего света сперва из нее самой, потом из души ее, было совершено вечером, ибо тут жизнь не прямо исходила от Бога. Этим было покончено мгновенное, личное дело Божье пятого дня, и посредством законов природы, в то время установленных, началось дело постепенное.
Чувствительными были сделаны и этим превращены в животных оба первые растения мужское и женское, и от них стали размножаться другие, частью нечетным способом, без изменения, частью четным, и тогда совершенствуясь всеми парами, так же, как и в первый раз, и в том же самом виде; но когда от одной избранной пары произошли животные с природой, не только усовершенствованной, но и существенно измененной, то переход этот совершился не в тот же самый вид, как первый раз, ибо тот переход был свойствен только растительной природе, а в такой вид, от которого дальше могли произойти все низшие виды животных, имеющиеся на земле, до рыб и птиц включительно. И так произошли они, как и виды растений, одни от других, низшие от высших, сперва усовершенствованием каждого нового вида всеми его парами,

потом чуть заметным переходом к новому высшему виду посредством избранной пары; и все поколения жили и размножались вместе, и в великой цепи их различны были дальние поколения, но весьма сходны ближние [5- й день].
«И сказал Бог: да произведет земля душу живую, по роду ее, скотов, и гадов, и зверей земных, по роду их; и стало так». – В течение пятого дня произошли одни от других только те виды животных, включая птиц и рыб, которые еще кладут яйца, как растения роняют семена, и у которых потому матери еще мало имеют связи с детьми, и дети не питаются молоком их. Потому эти существа еще очень далеки от законов природы духа, у которого мать на век сохраняет связь с детьми, ибо они, живя в полном возрасте вне ее, в то же время в младенческом возрасте пребывают крещением внутри ее и питаются светом ее сосцов.
Чтоб появились существа, ближе подходящие к духу по рождению от матери, Бог снова обратился к тому первобытному, простейшему животному, невидимому для глаза, которое из растения стало животным, и в третий раз совершил над ним дело Свое, поместив его снова на земле. По второму превращению его, когда оно перешло от растительной жизни к животной, из души его хотя был извлечен лишний свет, но не весь, и хотя перевес света над идеей в душе его был уменьшен, но не до полного равновесия. Теперь, вечером шестого дня, Бог, силою Дочери, извлек из души этого животного, [из обеих особей его, мужской и женской] весь оставшийся в ней лишний свет и установил в ней еще большее равновесие между светом и идеей, – хотя меньшее, чем то полное, какое существует у духа, и тогда душа эта достигла высшей степени яркости и жизни и стала способна произвести из себя самые высшие и совершенные виды животных, одаренные наибольшей способностью к мысли и могущие дойти до мысли сознательной. Это и было мгновенным, личным делом Божьим шестого дня. Постепенным делом было сперва размножение четное и нечетное и усовершенствование первобытного живого существа в том же самом виде, но с душой уравновешенной, носившей в себе зародыш будущих высших творений; появление от избранной пары этого вида (сходного с первым видом как растений, так и животных пятого дня) новых существ, с чуть заметно измененной природой, но измененной уже не в том виде, как второй раз, когда от него произошли только животные, еще кладущие яйца в самом последнем развитии, а в другой, новый вид, в такой, от которого могли произойти животные, ближе стоящие к духовной природе. И вот произошли от этого вида, по общему закону изменяясь и совершенствуясь одни из других, такие животные, которые в позднейших поколениях или видах стали рождаться от матери живыми и питаться молоком ее.
Долговременным пребыванием внутри матери и питанием от груди ее они приблизились к духовной связи детей с матерью, а появлением своим вне ее не в яйце, а в готовом состоянии, напомнили быстроту рождения духа, который рождаясь внутри матери в младенческом виде, в то же время мгновенно появляется вне ее в полном развитии возраста.

К утру шестого дня произошла вся цепь высших животных, имеющихся на земле, и достигнут был венец творения Божьего. «И сказал Бог: сотворим человека, по образу Нашему и по подобию Нашему». – «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их», и дал им обладать землею и владычествовать над нею. «И был вечер, и было утро, день шестой».
Бог сотворил человека по образу Своему, тем самым, что вечером шестого дня установил в живой душе на земле большее, чем раньше, равновесие между светом и идеей, ибо это дело Его в своем крайнем последствии вело неизбежно к появлению человеческого образа во плоти. Но Он не сотворил плоти человека непосредственно, а посредством всей цепи существ, возникавших от вечера до утра шестого дня, предвиденных Им и происшедших от неизвестных действий законов, установленных Им во время личного дела шестого дня.
Образ всего Бога появился в человеке: образ Отца и Сына в мужчине, образ Дочери в женщине. Но человек был все-таки только животным, ибо имел животным началом только душу, существо сотворенное, а не рожденное от Бога, и развившееся из первобытной животной души, усовершенствованной двумя делами Божьими из души растительной. Такого вида животных, как человек, появившийся к утру шестого дня, нет теперь на земле: эти животные далеко превосходили красотой и совершенством тела все ныне живущие племена людей, а совершенством души – все ныне известные виды животных. Душой и телом они были так высоко развиты, что далее совершенствоваться в этом направлении уже не могли, ибо в избранной паре своего вида представляли такое подобие образа Божия, выше которого уж не могла пойти никакая плоть и никакая душа. Для них было возможно дальнейшее усовершенствование только с переходом к духовному бытию, что и произошло.
63. «И сотворил Бог к седьмому дню дела Свои и почил в седьмой день от всех дел Своих, которые делал. И благословил Бог седьмой день и освятил его». Седьмой день, начавшийся вечером после полдневного промежутка от утра шестого дня, – как и все дни творения начинались вечером, – был не таким днем, как первые шесть, не временем постепенного дела неопределенной продолжительности, а временем покоя Господня, и потому продолжительность его определенна: это было действительно время одной ночи в земном смысле или одного духовного дня, от вечера до утра.
«И создал Господь Бог человека из праха земного», ибо из праха была создана первая живая плоть, от которой он произошел, «и вдунул в лицо его дыхание жизни, и стал человек душою живою». Душа, как начало жизни во плоти, перешла в человека от первого растения, получившего искру Сына и ставшего животным, но подобно тому, как жизнь увеличилась в первом животном в начале шестого дня полным освобождением идеи от перевеса света, жизнь увеличилась в человеке в начале седьмого дня одухотворением идеи, так что, несравненно более против всякой другой животной души, душа его стала живою душою. Вечером

седьмого дня, когда уже с последнего утра шестого дня [т.е. шестого времени], готов был человек, совершеннейший из всего своего вида, и достиг полного юношеского возраста, в него воплотился ангельский дух, только что рожденный в одном из семейств ангельских, того же самого юношеского возраста, какого достигла плоть и душа избранного человека. Между рождением и воплощением этого духа не было промежутка, так что он в бесплотном мире остался только внутри матери своей, младенческим духом, а вне ее появился уже во плоти Адама, соединясь совмещением с его животной душой. Это событие вечера седьмого дня не нарушило покоя Господня, ибо оно не было трудом Божьим над плотью или душой, а было лишь повелением Бога одному из детей Своих идти во плоть и самостоятельным действием этого Божьего потомка С тех пор каждый потомок Адама, плотью и душой происходя от первобытно оживленной Богом крупицы праха, духом происходит от Бога, и каждый нынешний человек есть воплощенный ангел, ибо теперь уже не существуют животные с полным образом и подобием Божиим и потому заслуживающие названия человека, но которые бы имели только душу, а не дух. [Душа человеческая отличается от духа его по внутреннему устройству тем, что яркое изображение, со всеми естественными красками человека, она имеет лишь в наружном своем слое, во внутренних же слоях своих имеет только одноцветные изображения, с глазами без зрачков, подобные изваяниям. Потому живопись более способна изображать дух, чем ваяние, изображающее только душу животную, и потому ваяние служило преимущественно грубой, плотской идее язычества, а живопись легче служит духовной идее христианства; ваяние же лишь тогда может возвыситься до нее, если выполнит трудную задачу, изобразить внутренние слои одухотворенной души, ибо, от тесного соединения с духом, в них, при всей их слепоте и одноцветности, появляется идея духа, и в этом величайшее торжество ее, а потому велико было бы и торжество искусства, которое изобразило бы такое господство духа над душой]. Внешний яркий слой души так же отличается от внешнего вида духа, как обыкновенный вид Иисуса Христа от Его же вида во время преображения на горе Фаворской. Преображение в том и состояло, что ученикам, сквозь оболочку плоти и души, стал виден Дух Его. О двойной природе человеческой Писание много раз упоминает, напр.: «Это не есть мудрость, нисходящая свыше, но земная, душевная, бесовская». [Иак. Ш, 15]. «Душевный человек [т.е. в ком душа животная господствует над духом] не принимает того, что от Духа Божия, потому что почитает это безумием и не может разуметь, потому что о сем надобно судить духовно. Но духовный судит о нем, а о нем судить никто не может». [1-е Кф. II, 14-15]. «Сеется тело душевное, восстает тело духовное. Есть тело душевное, есть тело и духовное. Но не духовное прежде, а душевное, потом духовное». [1-е Кф. XV, 44, 46]. «Слово Божие острее всякого меча обоюдуострого; оно проникает до разделения души и духа, составов и мозгов». [Евр. IV, 12].

Когда Адам сделался воплощенным ангелом, то в саду Эдемском, где его поселил Бог, было, по Писанию, кроме всякого дерева, «приятного на вид и хорошего для пищи», древо жизни посреди рая, и дерево познания добра и зла. В этом есть иносказание: дерево жизни и дерево познания было одно и то же дерево, и это был сам Адам. [Мозговыми нитями духа, души светового тела, человек внутренно походит на дерево, почему Писание часто употребляет такое сравнение для него]. Деревом жизни Адам был по сочетанию своему – как дух четный – с своей духовной женой, пребывавшей сначала еще только внутри его, но еще не выделившейся из него и потому бывшей ему самому еще не известной; деревом познания он был по способности своей плоти сочетаться с другой женской плотью чуждого его духу существа, чего он еще не испытал, ибо был девствен, когда дух его воплотился в него.
Тем же вечером седьмого дня, немедленно по принятии им ангельского духа, «Бог привел к человеку всех животных, чтоб видеть, как он назовет их, и чтобы как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей». Это было испытанием для человека, ибо «заповедал Господь Бог человеку, говоря: от всякого дерева в саду ты будешь есть; а от дерева познания добра и зла, не ешь от него; ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертию умрешь». Такая заповедь была вложена во все духовное существо Адама, и всем духовным существом своим он чувствовал, что унизит себя, как потомка Божьего, если сочетается одной лишь плотью с женщиной, не имеющей ангельского духа, как он, а только душу сотворенную. И как только дал ему такую заповедь Бог, так «сказал [Сам Себе] Господь Бог: не хорошо быть человеку одному: сотворим ему помощника, соответственного ему». Но чтобы сам человек сознал и понял потребность свою в таком помощнике, Бог привел к нему всех животных, и к чести для человека, между ему подобными по виду, «не нашлось ему помощника, подобного ему». Бог остерегал его не от всякого сочетания, но только от сочетания одной плоти, без участия духа, и вот, когда Бог показал ему дочерей человеческих, то ни в одной из них не ошибся человек, хотя они были красивыми и необыкновенно умными животными; ни в одной, даже в самой лучшей, он не признал помощника, подобного себе.
«И навел Господь Бог на человека крепкий сон; и, когда он уснул, взял одно из ребер его, и закрыл то место плотью. И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену, и привел ее к человеку».
В это время, ночью, в половине седьмого дня, выделилась из духа Адама природная жена его, сотворенная Духом Св. при рождении его из дополнительной идеи его, и воплотилась в совершеннейшую из женщин, в ту, которая по совершенству души и тела соответствовала Адаму, так что они были избранной парой из всего своего вида, и вот, в эту ночь женщина стала таким же воплощенным ангелом, каким был уже с вечера мужчина.
Под действием духа, вошедшего в нее, изменился соответственно ему свет души ее и свет невидимого, светового тела, и она стала по душе

и по световому телу [в его духовных началах] таким же дополнением Адама, каким была по духу, и так же душой и световым телом своим они повторились один в другом, посредством крещения и обручения своих душевных и телесно-световых слоев, как уже были соединены по духу.
Вслед за световым телом Адама, перенесенным в его жену душой его, [ибо световое тело так же может повторяться в разных местах, но только не самостоятельно, а совместно с душой и духом] выделилось и из видимого тела его некоторое количество световых частей, в виде простейших плотских светов, из которых сложена всякая плоть, и перешло в жену его вместе с его световым телом; вследствие этого, состав ее видимого тела также изменился и сделался подобен, по отношению в нем простейших начал его между собою, составу тела Адама, и вся телесная природа ее стала подобна его природе [ибо телесная природа каждого человека, при сходстве с природой других людей, имеет и некоторое различие, частью под влиянием светового тела, которое у всякого человека свое, как и дух, частью от разницы внутреннего соотношения простейших начал всей плоти].
Об этом сказано, что «создал Бог жену из ребра Адама», и это имеет несколько значений; Он создал ее дух, силою Дочери, из дополнительной идеи духа его, как бы из ребра его, иносказательно, и это при самом его рождении на небесах; при воплощении в нее духа, Он создал новую душу и новое светлое тело ее, изменив их в дополнения души и светового тела Адама, но это создал Он не прямым делом Своим и не нарушая покоя Своего в седьмой день, а законами природы, установленными раньше, по которым свет души и тела должен был измениться сообразно духу; при совершившемся вследствие этого соединении слоев души и светового тела их обоих, Он теми же законами, раньше предусмотренными, создал новый состав видимого тела ее посредством перенесения в него составных световых начал Адама, так что ее собственные начала расположились в ней иначе, чем прежде, и подобно тому, как в нем. «И сказал человек: вот это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою, ибо взята от мужа своего. Потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей и будут два одна плоть». Они стали двое одной плотью двумя способами: сперва, при первом сотворении жены из мужа, самым уподоблением плоти его плоти ее, вследствие выделения из него в нее ее духа и соединения с ней его души и плотских световых начал; потом, когда он увидел, что она стала существом соответственным ему и равным ему по духу, то и сочетанием их плоти, [совпадавшим с сочетанием всего их внутреннего существа духа, души и светового тела, попеременными движениями слоев их одного в другом].
«И были оба наги, Адам и жена его Ева, и не стыдились», ибо любовь духа превышала в них влечение плоти, и чувство сочетания духа их преобладало в них над всяким низшим чувством, и они не унижали себя сочетаясь друг с другом. Тогда они стали друг для друга деревом жизни, ибо сочетание их должно было дать жизнь другим существам, детям их,

и при том так, что не одна плоть их, но и высшее начало жизни их, дух, должно было родиться от них обоих. И давая жизнь другим существам, сочетание их не уничтожало жизни в них самих, ибо согласовалось с жизнью их духа и с началом жизни, любовью.
Для Адама слова: «оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей», имели двойное значение: он был ближе к жене своей, чем к родителям, от которых родился плотью и душой, ибо они были только животные, не имевшие духа его, и он забыл их и они забыли его, когда воплотился в него дух его; он был также ближе к жене своей, чем к родителям, от которых родился духом, ибо они были ангелы, не имевшие плоти, и хотя он не забыл их и они не забыли его, и, по тогдашнему сообщению человека с духовным миром, могли беседовать с ним, но не могли так понимать его человеческую природу, как воплощенная жена его.
И вот в середине седьмого дня Бог благословил венец счастья на земле и украшение земного рая: первую духовную любовь во плоти. И седьмой день был первым праздником на земле, когда наступил конец его, утро после ночи.
64. В начале все было хорошо в творении Божьем. Еще до наступления седьмого дня, когда появился человеческий вид животных на земле, и Бог благословил его, говоря: «плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над всей землею, и над всяким животным на земле», и когда установил Бог пищу всех животных, то «увидел Он все, что Он создал, и вот, хорошо весьма». Так был приготовлен рай земной для духа, потомка Божьего.
Ничто на земле не было нечисто, ни во внутренностях человека, ни в выделениях тела его; самые отбросы его пищи не представляли тогда ничего нечистого и неприятного и были без запаха, как земля и вода. Подобно тому, и сочетание плоти, назначенное для его размножения и почти нечувствительное для него под сильным действием любви его духа, было безукоризненно чисто, как чисто и прекрасно сочетание его духа, в котором сверкает, как молния, новый дух его детей. Оттого и не стыдились Адам и Ева наготы своей, что плоть их сочеталась как бы в виде манны сокровенной, непорочной и светлой, и любовь их ничем не была осквернена.
65. Болезнь и смерть были неизвестны. Ни одно явление, ни одна сила природы не производила неприятного ощущения ни в каком живом существе. Холод был только прохладой, и зной только согревал, но не томил. Борьбы ни в чем и ни с чем не было, и ничто не мешало одно другому, а всякое бытие помогало и способствовало другому бытию. Все в природе взаимно поддерживалось, все законы ее были основаны не на борьбе и противодействии, а на притяжении, на влечении, на сцеплении, на взаимной помощи, на любви. Как в человеке, так и ни в одном животном не было ничего нечистого и скверного, и рождение всего живого не возникало из грязи, как теперь, а из телесных отправлений чистых и

невинных. Также не было ни одного животного, или бесполезно обременяющего землю, или вредного и неприятного для других, или хищного, и не было ядовитого растения.
66. Живые существа не уничтожали друг друга в пищу, как теперь, а питались только от избытка жизни растительной, и ни одна травка, ни одна живая крупинка, которая представляла цельное существо, не умирала. «И сказал Бог [человеку]: вот Я дал вам всякую траву, сеющую семя, какая есть на земле, и всякое дерево, у которого плод древесный, сеющий семя; вам сие будет в пищу. А всем зверям земным, и птицам небесным, и всякому пресмыкающемуся на земле, в котором душа живая, дал Я всю зелень травную в пищу; и стало так». Зеленью травного были только листья растений, но не сами растения, которые не уничтожались и снова производили листья. Человеческою же пищею были преимущественно не листья, а семена растений, т.е. хлеб.
67. Размножение растений было ограничено употреблением в пищу человека их семян и плодов. Размножение животных, по достаточном наполнении ими земли должно было остановиться, во избежание переполнения ее, и, по мере того как они совершенствовались при четном размножении, должна была постепенно и незаметно убавляться производительная сила их. Размножение человека плотью точно так же должно было прекратиться по достаточном населении им земли, и для этого производительная сила его плоти должна была в нем все уменьшаться; но зато производительная сила его духа должна была все увеличиваться и дойти до такого размера, чтобы при полном прекращении производительности плоти, от младшего поколения людей на земле родились, несмотря на плотскую оболочку родителей только духи детей их, как от Ангелов. Тогда эти духи воплотились бы на другом светиле телесном, а чтоб не порвалась их связь с земными родителями, Бог научил бы к тому времени людей или навел бы их самих на догадку, как сообщаться с другими мирами. Таков был замысел Божий для грядущих поколений, чтоб дать перевес духовной любви над плотской.
68. Рождение духа во плоти, при условии бессмертия, должно было происходить точно так же, как и вне плоти, четным и нечетным способом.
1) Дух с пределом возраста детским должен был и плотью не перерастать этого предела, раз достигнувши его; также и всякий взрослый дух старился бы и плотью только до предела своего.
Разница с рождением бесплотного духа была бы только в том, что последний появляется вне матери сразу в пределе своего окончательного возраста, а воплощенный дух рождался бы в младенческом возрасте вместе с плотью, но дальше он ни плотью, ни духом не шел бы.
Так сохранилось бы в каждом поколении бессмертного человечества разнообразие возрастов, без которого нет и полноты духовной жизни.

2) Дети четного духа или детского предела возраста должны были оставаться крещением внутри матери своей, совместно одни с другими не только духом, но и душой, и световым телом [ибо невидимый свет совместим].
3) Размножаясь нечетным способом, духи более взрослого возраста должны были выделяться из своих малолетних братьев и сестер всем невидимым составом, духом, душой, световым телом, а видимым составом твердого тела рождаться от таких же родителей и воплощаться в эти тела, [с родителями только обручаться невидимым составом].
Женщины четного духа должны были всем невидимым составом, духом, душой и световым телом выделяться из природных мужей своих, вскоре после рождения последних, и затем, в этом младенческом образе, воплощаться в видимое твердое тело, рожденное от других родителей [со второго же поколения после Адама]. Потому всякая женщина четного духа более родная дочь для матери своего мужа, внутри которого создается Духом Св. вся живая часть ее существа при рождении ее мужа, из дополнительной идеи его, чем для своей матери, от которой она рождается только мертвою плотью. И с матерью своего мужа она соединена крещением через мужа своего [в своей же матери она пребывает только обручением слоев своего младенческого духа с ее слоями, так что связь ее с нею менее тесна]. [Потому и было установлено Богом для человеческой семьи, чтоб сыновья женились в доме своих родителей, от которых и они, и их природные жены, духом родились, а дочери выходили замуж из дома родителей, с которыми они связаны лишь усыновлением (обручением своих слоев), но не прямым рождением от них].
В бессмертном, неиспорченном человеке брак его по плоти должен был подчиняться природе его духа. Люди нечетного духа не должны были иметь вовсе никакой потребности в сочетании плоти и должны были оставаться девственными, как духом по природе своей, так и плотью, хотя и против природы плоти, и этим человек духовный должен был отличаться от животных, знавших только плотскую природу. Сочетание плоти вопреки природе их духа было бы для таких людей деревом познания добра и зла, причиняющим смерть. Люди четного духа должны были сочетаться плотью не случайно, с кем бы то ни было из подобных себе, а только с тем существом, с которым они составляли по духу, и вследствие этого, по душе и световому телу, природную, нераздельную чету. [При вкушении от древа жизни, т.е. при живом чувстве сочетания духа, человеку легко было бы узнать природную жену свою, и узнавать друг друга легче было бы сначала мужу, чем жене, так как он составляет большую часть общей души их духа; потому и было установленным правилом, чтоб первое слово любви было сказано мужем]. Ошибка в природном влечении и сочетании плоти с существом чужим по духу была бы также для человека деревом познания добра и зла, со всеми его гибельными последствиями, хотя бы это произошло и с существом, равным

по ангельскому духу, но не с природной женой, и стало быть при участии духа, который не имеет безразличной способности к сочетанию, как плоть непроницаемая.
69. Труд человека должен был почти весь обратиться на потребности его духа, и лишь весьма мало на потребности тела. «Возделывать и хранить сад Эдемский», что было поручено Богом человеку, было делом настолько легким в неиспорченной природе, что больше имело целью дать телу человека необходимое движение и усилие, чем добывать для него пишу. Все естественные потребности тела удовлетворялись в первобытной, чистой природе обильно, приятно и разнообразно, при самом незначительном труде, хотя и без нынешней плотоядной и прихотливой роскоши.
Главным занятием человека должно было быть познание творения Божьего, под руководством и при некотором наведении Самого Бога, [наука] и воспроизведение дел Божьих, в своих делах, во славу Его, словами, звуками, красками и изваяниями [искусство].
Но лучшим источником блаженства человека и величайшим отличием от теперешней жизни на земле было то, что человек еще мог видеть Бога своего и говорить с Ним лицом к лицу, как видят Его и говорят с Ним Ангелы.
70. При совместной жизни всех поколений на земле, язык человеческий, хотя разветвился бы на свои разновидности, настолько сохранил бы связь свою с корнем, что язык каждого поколения был бы понятен и всем другим, и в разнообразии языков единство общечеловеческого языка чувствовалось бы без труда неиспорченным, бодрым и деятельным, человеческим духом, и без труда им схватывалось бы сходство языков, как Ангелы легко понимают друг друга, хотя их языки еще разнообразнее человеческих.
При отсутствии всякой борьбы и всякого зла, законы и правительства были бы неизвестны, и родоначальник всех людей, Адам, был бы всемирным царем только в том смысле, что служил бы для них живым памятником их братства.

ее духа, глубоко затаилась, потому ли, что надеялась на себя, или потому, что не понимала всей опасности. А Дочь, хотя и знала ее мысли, но не хотела нарушать ее свободную волю].
Окружавших их душевных людей она не знала так хорошо, как муж ее, ибо не испытала одиночества между ними; с первого же взгляда они казались ей такими же существами, как она сама, в чем сатана не замедлил убедить ее. Они были настолько развиты умственно, что на своем, хотя ограниченном языке могли говорить и с духовным человеком обо всем, касавшемся потребностей плоти или развлечений и души; только при более глубоком знакомстве с ними могло быть видно, что им недостает стремления ангельского духа к бесконечности и широкого полета его, а во всех низших земных делах они были даже искуснее и счастливее детей Божьих.
И вот, неустанные искушения и вопросы лукавого духа, при отчуждении Евы от Дочери, вследствие смутного для нее самой, но ложного стыда], достигли того, что она вкусила от дерева познания добра и зла, [и стыд, но уже истинный, осуществившийся, а не предостережение только совести от возможного стыда, охватил ее своим мучением].
5. Когда Адам узнал об этом от нее же самой, то в первый раз на земле появились гнев и ревность; он упрекнул ее словами, которым тот же злой дух научил его. Ева не перенесла обиды и не дала ему время одуматься и простить ее, чем зло было бы остановлено на полдороге, а также вспыхнула гордостью, и ответила, что он волен сделать то же самое, и что она не требует от него того, чего не исполнила сама. Из жажды мщения, он пошел исполнить ее совет и объявил ей о том. Но когда это совершилось, они поняли, что оба одинаково преступны, и что их счастью и их бессмертию конец, ибо они нарушили закон жизни, установленный Богом, по примеру Его Самого.
В них тогда не осталось и следа злобы друг на друга и с прежней любовью друг к другу, но с тяжкой скорбью, стали они ждать суда Божьего.
6. [Как только они увидали Бога, они хотели поклясться Ему, что их первое злое дело будет и последним, но Он остановил их, говоря, что они не знают сами, в чем хотят клясться и что это теперь уже не от них зависит. В долгой печальной беседе с Ним они узнали и поняли новые условия жизни, в которые себя поставили]. Вещество их духа изменилось; оно уже не было совсем светлым, как у духа света, но и не было совсем темным, как у духа тьмы; это был нового рода дух, больной дух человеческий. Это изменение света его произошло от зародыша зла, вошедшего в его идею, и с этой примесью заразы зла он должен был передаться по наследству и их детям. Уничтожить в себе зародыш зла ни они сами, ни их дети уже не могли собственными силами; даже для того, чтобы он оставался на степени зародыша и не разрастался до таких размеров, чтоб поглотить в них добро, требовалась от них непрерывная борьба с ним и неустанная бдительность над ним; [этого одного было достаточно, чтоб отравить всю жизнь их и испортить все их счастье].

От духа их зараза сообщилась и их душе, и всему телу, через его простейшие начала, сгущенные духовные светы, и вследствие этого ослабела жизнь в их душе. Ослабленная душа уже не могла вечно поддерживать целость их тела, отсюда произошла необходимость их смерти; чем дальше, тем слабее должна была становиться связь разлитых частей их существа, и с наступлением смерти, дух их должен был отделиться от души, и душа от тела; первое тело, ближайшее к душе, из мертвого неслагаемого духовного света, должно было расплыться и потерять образ свой, за недостатком в нем живого начала; второе тело их плотского света и третье видимое, твердое, должны были оба разложиться на свои составные части.
Дух, отделившийся от души не теряет своей бодрости, а напротив, живет еще более полною и деятельною жизнью, чем в смертном теле, где он часто впадает в сонное, полусознательное состояние; душа же, отделившаяся от духа, полною жизнью не живет, но спит или дремлет, почему умершие люди и называются, по состоянию души их, усопшими, хотя духом они бодрее прежнего.
Но не только в человеке поселилась зараза после греха его: через световые выделения его духа, души и тела, она быстро сообщилась всему творению, всей природе, даже неодушевленной, через простейшие начала ее, духовные сложимые светы, и не только на земле, но и на всех остальных мирах.
Последствием этого было то, что в природе появились борьба и противодействие, и что природа, прежде бывшая во всем благоприятной для человека, теперь стала угрожать ему на каждом шагу.
Живые существа, ставшие смертными, почувствовали в себе уменьшение жизни и уже не удовлетворялись, как прежде, зеленью травною, сеющей семя, а стали уничтожать друг друга.
На земле, где добрый от природы дух человека стал бороться со злом, зло было еще не так велико, но на других мирах оно свирепствует с тех пор в животных, растениях и неодушевленных веществах с неизвестною на земле силою. Там творение, еще не бывши в то время законченным, остановилось на том, на чем его застигло зло: где животные достигли образа человеческого, там они имеют его и теперь; где они его не достигли тогда, там и теперь его нет; а где вовсе еще не было животных или даже растений, те миры и теперь носятся по пространству с одним мертвым веществом; духа же ангельского во плоти нигде там не было и нет.
Среди испорченной, зараженной природы, труд человека для потребностей тела стал для него рабством, а свободный труд для пищи духа стал доступен не всегда, и не всякому, и большею частью возможен только при добровольном подвиге лишений тела, ибо такой труд не совместим с торопливыми, житейскими делами корысти.
Худшим же проклятием греха человеческого было то, что падшая природа его стала не способна внешними чувствами сообщаться с миром Духовным, и Бога своего человек уже больше не мог видеть, ни говорить

с Ним, как до тех пор. Он мог мыслью знать о Его присутствии вблизи себя, мог веровать в это присутствие, и получать вдохновение от Него во внутренней беседе духа, но и присутствие это, и беседа эта должны были сделаться невидимыми и нечувствительными для нашей внешней природы.
Пока их дух еще не так далеко отошел от тела ослаблением связи с ним, Адам и Ева еще говорили с Богом лицом к лицу, но падение их быстро в них действовало, и дух их с каждой минутой уходил глубже внутрь их, [так что беседа их с предвечной Семьей, с Богом и с их матерью, Маргаритой, (которая также пришла к ним) была прощальною].
Но и из самого зла Бог извлек добро для человека и научил его пользоваться им. Смерть была для них истинным благодеянием, ибо избавляла их от вечных страданий на земле, и открывала им, после некоторого спокойного пребывания в бесплотном мире, путь в будущий переустроенный и снова блаженный телесный мир, которого Бог хотел достигнуть особенным Своим вмешательством; на земле же мысль о смерти делает людей терпеливее и снисходительнее друг к другу.
Страдания всякого рода стали целебными для их духа и приготовительным средством к переустройству мира; между безусловным добром и злом страдание есть переходная ступень, [на которой зло может быть только относительным, добро же может быть безусловным], и тогда такое страдание переносит дух из мира зла снова в мир добра. Оно придало духу человеческому, взамен его прежней чистоты, новое прекрасное свойство, самим Ангелам раньше неизвестное, самоотвержение; и вот такое-то страдание, в котором есть самоотвержение, очищает дух человека настолько, что зло остается в нем чуть заметным и безвредным зародышем: даже заслуженное страдание, переносимое терпеливо, и с сознанием его справедливости, снимает с человека вину его, но чем страдание менее заслужено и более добровольно, тем более оно имеет очистительной силы.
Но очистительная сила страданий каждого отдельного человека, установленная вслед за первым грехом, очень ограничена: она действует лишь на самого отдельного человека, но не на потомство его, и действует в нем самом только пока он в смертном теле и пока подвержен страданиям, но при переходе его в другое бессмертное тело и в другой, навек счастливый мир, она вечно и раз навсегда действовать в нем не может, ибо зародыш зла не уничтожается в нем его собственными силами и всегда угрожает снова разрастись, при безопасности от страданий.
Чтобы от этого избавить человека, нужно было очистительное средство не такое, какое могло явиться внутри его самого.
Среди всяких других страданий, неизбежных последствий нечистой примеси мира, Бог установил одно особенное, имевшее целью продлить род человеческий: так как он предвидел, что для женщины, первой виновницы зла, стыд будет невыносим при супружеском союзе, лишенном

по ее вине чувства сочетания духа, то болезнями и муками при рождении детей смягчил для нее этот стыд и сделал ее супружеский союз возможным.
Но он знал кроме того, что первые люди, еще помнящие радость своего духа при вкушении от древа жизни, когда дух их теснее был соединен с плотью, всю жизнь будут тосковать об этой радости и никогда не помирятся с чувствами плоти, сделавшейся нечистою. «И сказал Господь Бог: Вот, Адам стал, как один из нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно». Вкусить от древа жизни для Адама было теперь одно средство: перейти в бесплотный мир, ибо в смертном теле он жизни своего духа чувствовать уже не мог; и вот он мог вообразить, что самоубийством этого достигнет, и на такой поступок не замедлил бы подстрекнуть Адама и Еву невидимый враг их. «И выслал его Господь Бог из сада Эдемского, чтоб возделывать землю, из которой он взят».
Сада Эдемского, как рая земного, как теперь нет нигде, так нигде уже и не было и тотчас после грехопадения, потому изгнание из него Адама иносказательно, т.е. тот самый уголок земли, который был для него садом Эдемским или раем по преимуществу в общем раю всей земли, как местопребывание духовной любви на земле, перестал им быть для него после греха и сравнялся со всей остальной зараженной природой. «И поставил на востоке у сада Эдемского Херувима и пламенный меч обращающийся, чтоб охранять путь к дереву жизни». Херувим с пламенным мечом был невидим и охранял не какую-либо местность плотского мира, а вход в мир бесплотный, единственный в котором казалось возможным для человека счастье, происходящее от чувства жизни его духа; другими словами, он должен был мешать всякой попытке Адама и Евы к самоубийству, чтоб не дать им погубить себя навек несвоевременным переходом в вечность, к которой они не были еще готовы, и что было бы потому противно воле Отца.
После этой меры предосторожности, растолковав им все, что они могли извлечь доброго для вечности из терпеливого, самоотверженного и проникнутого любовью страдания на земле, в остальные дни их жизни, пообещав им исправить некогда все зло, ими сделанное, и восстановить творение свое без примеси зла, наконец заключив с ними завет ожидания Искупителя для них и их потомства, Бог простился с Адамом и Евою на остальное время, предназначенное им провести на земле.
Тяжко было для них прощаться неизвестно на какой срок, с Отцом, Сыном, Дочерью и Маргаритой, столько их любившими и которых они сами любили больше всего в мире, но их ободряла надежда на неизбежную смерть и на неизбежное свидание с Ними после смерти. Этою надеждою предвечная Семья и осушила их слезы, благославляя их на твердый подвиг земного испытания.
7. Законы жизни духа во плоти после грехопадения стали во многом Иными. Человек, лишившись живого ощущения своего духа, не мог быть

непогрешимым в выборе своей природной жены и не мог даже знать себя, какой он дух, четный или нечетный; с течением времени он даже потерял совсем и понятие о таком различии и стал знать и чувствовать только свою плотскую безразличную природу.
С тех пор большинство людей вкушает от дерева познания добра и зла; нечетный дух сочетается плотью, и четный сочетается плотью не со своей четой, а с чужой или с существом нечетного духа; все исказилось и смешалось, и дух стал подчинен плоти, и Бог не вменяет уже этого в грех человеку, ибо это стало в нем наследственно, от первородного греха, и он делает это бессознательно, не понимая, что делает.
Вследствие этого сложились особые законы семьи человеческой в ее невидимой природе.

Если у женщины четного духа первенец нечетного духа не умирает еще в детстве, то это потому, что он выделился еще внутри ее из своего брата или сестры, ибо дети нечетного духа, рожденные прямо от такой женщины, всегда имеют детский предел; взрослый дух родится прямо от такой женщины только мужской, четный; если же она рождает плотью братьев и сестер своих прямых малолетних детей, не родивши этих последних, то эти последние остаются в ней до ее смерти духом и до воскресения душой.
Сама женщина четного духа родится, по общему закону, от своих родителей только плотью, [но в то же время ее младенческий дух, душа и световое тело Духом Святым соединяются с матерью ее обручением внутренних слоев ее с ними, а если отец ее по плоти не природный муж ее матери, и потому тесно не соединен с нею, то младенческие образы дочери еще особо соединяются с ним, вложенные между слоями сердца его].
Только женщина четного духа знает материнскую любовь в полном объеме этого слова, ибо только такая рождает детей своих из недр своего духа; она понимает эту любовь даже тогда, если телом остается девственной, ибо дети ее все-таки, без ее ведома, зарождаются в ней. Женщина, которая сойдя в глубь своего сердца, не найдет там потребности любить мужа своего так, чтобы чувствовать себя его частью и ни одной мысли, ни одного чувства, ни одной воли не иметь отдельно от него, такая женщина не имеет четного духа и не знает, что значит любить детей своих. [Всякий любит то, что от него родится; мать, родившая только плоть, скажет, если ей предложат разделить ее ребенка с другой, разрезав его пополам: «нет, лучше возьмите всего его, но не убивайте плоти моего ребенка»; мать, родившая и дух, и чувствующая это, скажет: «хорошо, разрежьте его пополам, и отдайте мне мертвую половину плоти, лишь бы дух его не погиб в руках этой чужой женщины, оспаривающей чужого ребенка, а пошел бы лучше к Отцу небесному, который сохранит мне его».
8. В то время, как в мир вошла смерть грехом, через духовный свет мира, земной шар еще не везде представлял одинаково законченный вид: пока высшие виды растений и животных, совершенствуясь возникали одни из других, [что продолжалось для них до самого седьмого дня, ибо раньше, начиная с третьего дня для растений и с пятого дня для животных, этот путь их был только намечен замыслом Божиим, но не осуществлен до конца на деле], в это время низшие их виды, или старшие поколения, продолжая размножаться, распространялись по земле, но к тому дню, как природа сделалась смертной, они еще не все успели настолько размножиться и распространиться, чтобы наполнить всю землю. Новые виды возникали скорее, чем старые распространялись вдаль. Оттого в то время, как на ограниченном пространстве земли, в Эдеме вокруг человека, природа уже достигла высших степеней своих, до самого венца творения, образа и подобия Божия, дальше, на остальных местах земного шара, еще только размножились старейшие и сравнительно

низшие виды растений и животных. И оттого вокруг человека природа земли была закончена, а далее ей в иных местах также многого не доставало, как в третий и четвертый день, а в иных местах, как в пятый. Наполнилась земля всеми видами природы своей уже после появления смерти и высшие виды распространялись уже при условиях борьбы и упадка; тогда они не могли уже распространяться так правильно, как перед тем возникали и развивались в Эдеме, в бессмертной и безвредной природе; чтобы примениться ко всяким враждебным внешним условиям, они должны были и внутренне, сообразно тому изменяться, иногда к худшему. [Смерть постигла прежде всех низшие виды, как растений, так и животных. Это было естественно уже потому, что они были старшими поколениями, и без того давно жившими на земле, но кроме того живучести в них было меньше, при менее развитой душе их. Смертность явилась не вдруг во всей своей силе после полного бессмертия, и как человек, по словам Писания, жил первое время по нескольку сот лет, так и другие животные существа были сначала еще весьма долговечны против позднейших времен. Потому прошло много времени, пока умерли первые особи высших видов, между тем как низшие виды уже давно умирали и сменялись другими особями. Долгое время жили и умирали дальше Эдема только низшие виды, все же совместно только в Эдеме. Потому в недрах земли смерть видна в порядке творения: низшие, за ними высшие. От Эдема следов смерти не осталось. От грехопадения до потопа прошло несравненно более времени, чем сколько думают, не зная тайн человеческого духа и потому несовершенно понимая родословие человека по книге Бытия. [Б. V, 3-9]. Но со временем смерти стало так, что дух того же самого человека иногда через много веков снова рождается на земле и после смерти сливается в один дух с прежним своим духом, а при общем воскресении воскреснет в одно и то же тело, так что такой человек живет два раза в разное время на земле. Так и в родословии от Адама до Ноя отмечены только те родоначальники, которые два раза жили, через несметное число промежуточных поколений, и потому начинают и кончают собою отдельные времена. Сиф, родившись от Адама, жил первый раз, а Сиф, родивши Еноса, второй раз; Енос, родившись от Сифа, жил первый раз, а Енос, родивши Кайнана, второй раз, и т.д. все десять родоначальников от Адама до Ноя. Если бы считать от Адама до Ноя всего только десять поколений, то ко временам Ноя, и к сравнительно близким от него временам Авраама, человеку невозможно бы было так забыть Личности Отца, Сына и Дочери, и личность Маргариты, и все свойства своего собственного духа, что теперь все это открывается, как никогда неведомые тайны. Адам видел и Бога и Церковь лицом к лицу, и знал жизнь своего духа; на десятом поколении от него все это еще было живо в предании его детей, но чтоб это так забылось, что даже тройственность Божия провозглашена была в первом Новом Завете, как совершенно новая истина, нужно было громадное количество веков. Без этого условия не могли бы и образоваться языческие веры, ибо после такого короткого

промежутка времени, как считают теперь от Адама до потопа на основании неточного понимания книги Бытия, не было бы никакой надобности изобретать ложные веры: слишком свежо было бы.предание истинной. Сперва надо было настолько забыть подробности Божьего бытия, чтобы в самом Ное понятие об истинном Боге было весьма смутно и неполно, тогда только в потомках его могла явиться потребность в ложных верованиях.
Потоп стоит в таком отношении к общему веку земли, что он приходится не в начале его [как оно выходит по нынешнему неточному летосчислению], а уже в конце; смерть, вошедшая в мир, должна постигнуть не только всякое отдельное живое творение в мире, и всякое отдельное мертвое существо [для последнего она есть только разложение], но и весь мир, во всей совокупности его, и потоп был первым предвестником этой смерти. О пришествии в мир Иисуса Христа пророки говорили, как о событии, имеющем быть в последние времена, и действительно время от Иисуса Христа до конца мира есть ничто иное как мгновение в сравнении с временем от грехопадения и установления смерти до Иисуса Христа. Когда смерть наступит для самого мира, тогда из простейших начал его, на которые он разложится, Бог создаст другой мир. О чем говорит Петр: «Прийдет же день Господень, как тать ночью, и тогда небеса с шумом прейдут, стихии же, разгоревшись, разрушатся, земля и все дела на ней сгорят... Впрочем мы, по обетованию Его, ожидаем нового неба и новой земли, на которых обитает правда».
9. Чтоб человек мог войти в этот мир и снова не испортить его, нужно было бесследно уничтожить в нем, т.е. в идее или душе его духа самый зародыш зла, который, пока существует, все угрожает разрастись и требует борьбы, несовместной с блаженством, назначенным человеку.
Но зародыш зла, полученный наследственно мог быть и уничтожен. И это новое наследство, которому надлежало поправить старое наследство Адама и Евы, человечество должно было получить, как решил Отец, от Рафаила, Сына Его единородного, и Маргариты, жены Сына, родоначальников человечества не по плоти, но по ангельскому духу. Для этой цели Рафаил и Маргарита сделались уже не родоначальниками только, но прямыми родителями по возрождению всех сынов будущего блаженного века.
10. Рафаил, в назначенное для того время, воплотился на земле и принял двойное естество, т.е. кроме Своего Божеского предвечного естества, еще естество человеческое.
Его двойное естество не было в таком смысле двойным, как у всякого другого человека, у которого есть животное естество души и ангельское естество духа; Божеское естество Рафаила не могло соединиться непосредственно с животным душевным существом, но соединилось сперва с ангельским, духовным естеством, и через него уже с естеством душевным и плотским; [как дух соединен с душой, так Божественный дух в нем соединен с ангельским (точно того же лица и той же идеи, только низшей природы)]; потому у Него два естества в

том смысле, что у Него над животной душой Его, два духа, ангельский, как обыкновенно у человека, и Божественный, которые, тесно соединившись в Нем, составляют из него одно существо, Богочеловека Рафаила-Иисуса. В одно время с Ним воплотилась и Маргарита, и так же, как Он, имела два духа, предвечный ангельский и ангельский обыкновенный, как у всякого человека.
Она была Его природной женой, подобно тому, как во веки веков предвечным естеством своим, также и всем остальным своим естеством: человеческим духом, и душой, и световым телом, т.е. выделилась, при рождении своем, из Него и пребывала в Нем, а Он в ней [двойным способом обручения и крещения слоев их]. Рафаил воплотился явно для мира, Маргарита – втайне, и до сих пор была известна миру весьма не полно: как в Ветхом завете знали Бога только в одном лице Отца, так в Новом завете доныне знали ее только как церковь – общество, (составленное из детей ее, выделившихся из нее частей ее души), а не как церковь-личность.
Вместе с Рафаилом-Иисусом Маргарита умерла и вместе с Ним воскресла и вознеслась на Небо, только Он воскрес и вознесся видимо и явно, а она невидимо и тайно.
Если б Маргарита не была таким же человеком, как Он, с человеческим духом, кроме своего предвечного, и с животной душой, то Он не мог бы возродить через нее в одном только предвечном, бесплотном ее духе, все естество человеческое, дух, унаследованный от Адама, и душу животную; а возрождать Он может детей Своих, как и рождать их, только через Свою жену, как и все живое рождается от четы, кроме первого примера рождения единосущного Сына от Отца.
11. Верующие во Христа Иисуса начали возрождаться в нем после Его вознесения и после сошествия Св. Духа на учеников Его в день Пятидесятницы.
Это возрождение, состоящее в погружении духа и души человека в Маргариту-церковь и через нее в Христа, Сына Божия, совершается при видимом прообразе крещения на земле, через погружение в воду. Во время этого обряда, при произнесении слов: во имя Отца, и Сына, и Св. Духа, происходит невидимое и тайное действие крещения, с помощью животворящей силы Дочери. [В воскресшем теле Маргариты, при сочетании ее духа и души с Христом попеременными движениями внутренних слоев, один слой ее самой и один слой Христа изменяются на одно мгновение в свете и в образе возрождаемого человека], который после этого навсегда остается, в младенческом виде, внутри Маргариты, [в тех слоях ее, которые погружены в слои Христа]. Таким образом каждый возрожденный человек через Маргариту соединен крещением и с Рафаилом-Христом, и не так как сами Рафаил и Маргарита возрождены, Он в Отце, она в Дочери, т.е. не четным способом, а возрождением четным, совершенно подобным первому рождению. Но при первом рождении крещены в матери только детские духи и четные взрослые, в Маргарите же все без исключения, и взрослые нечетные, как другие. [Появление

младенческих духа и души новокрещенного внутри Маргариты совершается посредством сочетания ее с Христом; сообщение же образа его, живущего на земле, вне новой матери его с этим младенческим образом, появившимся внутри ее, совершается непосредственною силою Дочери Божией]. Она смыкает лучи света, выделяющиеся из младенческого духа внутри Маргариты, с лучами, выделяющимися из того же духа, живущего вне ее, и соединяет ими человека небесного с тем же самым человеком земным, так что земной человек, пребывающий в смертном теле, без ведома его самого, живет общей жизнью с самим собою, пребывающим духом и душой в воскресшем теле своей новой матери. Жизнь его там поддерживается питанием молоком из света души и духа матери и сочетанием ее с отцом его Рафаилом-Иисусом, которое возобновляет в нем жизнь.
Дух возрожденного человека погружен как в предвечный, так и в обыкновенный человеческий дух этих родителей его, а душа его только в их душу.
[Каков бы ни был возраст новокрещенного на земле, младенческий ли, как внутри Маргариты, или взрослый, или старый, он и в земном теле своем мгновенно изменяется духом и душой, как только его коснется там сноп световых лучей, которым Дочь Божия приобщает его к нему же самому, появившемуся в Дочери Ее, церкви]; духу и душе его сообщаются при этом те свойства, которые они получили при новом рождении от Христа и Маргариты и которые они незаметно сохраняют внутри их, а потому дух и душа его уже не те, какие были до крещения, но иные, обновленные, с новыми свойствами, унаследованными от новых родителей; прежними остаются только личная идея и личный образ человека, но из них устранено все, что вследствие первородного греха мешало им быть самими собою, в истинном, неискаженном, чистом виде их, и к ним привито все, что способствует им быть воистину самими собою; так что после крещения личная идея человека еще более получает особенный личный отпечаток свой]. [В этом и есть главное и важнейшее действие крещения и свойство каждого человека, только что получившего вторых родителей, в лице Рафаила и Маргариты, кроме первых, произведших его в несовершенном виде].
Об этом и сказал Сам Христос: «истинно, истинно говорю вам: если кто не родится свыше, не может увидеть царствия Божия». – «Если кто не родится от воды и Духа, не может войти в царствие Божие. Рожденное от плоти есть плоть; а рожденное от Духа есть дух. Не удивляйся тому, что Я сказал тебе: должно вам родиться свыше». Еще сказал Он: «если не обратитесь и не будете, как дети, не войдете в царствие небесное». Это сказано не только о детской невинности, но и о возрождении от Него младенческим духом.
В чем же состоит новое наследство Христа, Сына Божия, второго отца каждого крещеного духа? Оно состоит в том, что уничтожает наследственный от Адама зародыш зла, сперва в идее духа и потом во всем световом составе человека, пресекает для будущих времен последствие

этого зародыша, болезнь и смерть, и сообщает человеку наследственную от Христа способность воскреснуть в таком теле, которое ни страдать, ни умереть не может.
Рафаил воплотился Божественным Духом Своим от чрева матери, в младенческом образе Своем, и переходил Им ко взрослому Божественному образу Своему постепенно, вместе с развитием Своего человеческого духа, души и тела Оттого и человеческий дух, и душа Его, уже родились без всякого зародыша зла, в смысле склонности к греху, которая совершенно уничтожилась в них от одного только соединения их еще в чреве матери с Божественным Его Духом; Дух-Рафаил изгнал из духа-Иисуса все греховное и, так сказать, насквозь прожег его Собою.
Но тогда не уничтожился еще в человеческом духе-Иисусе зародыш зла в смысле неспособности духа охранить тело от болезни и смерти и увеличить жизненную силу души. (Христос Сам не нуждался ни в каком очищении от греха, ибо был уже от рождения не способен грешить и не имел в себе зародыша греха, с которым должен бы был бороться внутри Себя, так что при искушении Своем от сатаны Он боролся со злом не внутри, а вне Себя); но Он еще нуждался в очищении от наследственной человеческой способности страдать телом и умирать; греха в Нем не было, но было наказание за грех, (заключающееся в грехе, как естественное последствие его, как действие в причине; не унаследовавши причины наказания от человеческих предков Своих, Иисус унаследовал действие ее). Но когда Он пострадал и умер, то страдание и смерть Его, (в наивысшей степени незаслуженные, при отсутствии в Нем даже зародыша греха, в наивысшей степени добровольные, при Его всемогуществе от них избавиться, и в наивысшей самоотверженные, при их ненадобности для Него Самого, вследствие ненадобности для Него Самого Его воплощения) достигли в Нем и наивысшей степени очистительной силы: Он умер, унося в духе Своем и в душе Своей способность облечься в такое тело, которое уже не имело смертоносного устройства Адамова тела после греха; тело Его с тех пор, как Он воскрес, гораздо больше проникнуто душой Его, и душа Его гораздо больше проникнута Его духом, чем было у Адама даже до греха; (оттого дух Его настолько увеличивает и обновляет жизненную силу души, что душа, тесно и неразрывно соединенная с телом, не даст ему разрушиться во веки веков и сама никогда не отделится от духа). (Все это произвела в Иисусе животворная очистительная сила Его страданий и смерти, чем и пресекла для Него раз и навсегда необходимость страданий и смерти тела в будущем).
Дети Его по крещению, как только возрождаются в Нем изменением Его света и света Маргариты в их свет, то немедленно так же, как и Он при Своем рождении, уже не имеют в себе даже зародыша греха; их дух и душа мгновенно становятся такими же чистыми, как у первого человека до его падения, и дух их становится воистину самим собою; этого не могла бы достигнуть в них одна чистота Иисуса и они бы не могли тогда уподобиться Ему, достигает же этого в них целебная сила Его

страданий и смерти, которая, как сильнейшее противоядие очищает их; но и тогда еще остается в них способность болеть и умирать, ибо очистительная сила искупления Христова сперва действует только На зародыш греха, но не на зародыш болезни и смерти, как и в Нем Его Божеский дух уничтожил сперва только грех, а не смерть.
Смерть уничтожается в них тогда, когда войдет в силу унаследованная от Христа способность воскреснуть в новом, одухотворенном теле, и когда воскресшее тело их получит от Него те же самые свойства вечной жизни, вечной неразрывности с душой, и через нее с духом, какие имеет уже Его тело.
«Первый человек, Адам, стал душою живущею, а последний Адам есть дух животворящий. Первый человек из земли перстный; второй человек Господь с неба Каков перстный, таковы и перстные; и каков небесный, таковы и небесные. И как мы носили образ перстного, будем носить и образ небесного». (1 Кф. XV, 45-49).
Но и теперь, пока смерть еще действует в телах крещеных детей Христовых, она уже не имеет для них всех своих последствий: внутри Маргариты душа их никогда не отделяется от духа и не выходит из души матери, оттого и отделенная от духа вне матери, усопшая душа их, под влиянием лучей, идущих к ней от живой души, пребывающей в матери, никогда не доходит до такой потери сознания как некрещеная душа, и жизнь ее самой, не прекратившись внутри Маргариты, постоянно снова сообщается ей.
«Истинно, истинно говорю вам, кто соблюдет слово Мое, тот не увидит смерти во век», сказал Христос об этом, т.е. не только не увидит смерти после воскресения, но и раньше воскресения тела отчасти не увидит ее, вследствие непрерывного общения духа с душой, через Маргариту.
Но благодатным действием крещения пользуется только тот, кто приносит плоды его и сам не нарушает своего общения с Рафаилом-Христом и Маргаритой. Общение это дается во время таинства крещения всем одинаково, но всякий может или сохранить или нарушить его.
«Пребудьте во Мне, и Я в вас», сказал Иисус, т.е. пребудьте во Мне младенческим духом вашим, погруженным в Меня, а Я пребуду в вас обручением Моего духа с вами (через образ Маргариты, с двух сторон облегающий Его образ). (Это последнее соединение свойственно и без крещения каждому духу, и ангелу, и человеку, и при рождении дается каждому, как было еще до сотворения мира, так что и не знающий истинного Бога по природе, от рождения, имеет в себе изображение Его и Церкви Его, пока не потеряет их по своей вине). (Пребывает же во Христе и Христос в нем только тот, который остается самим собою, каким родился крещением от Него, и который, живя по слову Его, не допускает зло внутрь самого себя).

Крещение ставит человека в такие условия жизни, что он уже не имеет необходимости бороться с грехом внутри себя, ибо внутренне он с минуты крещения совершенно чист; он уже не потомок Адама, а родной сын Рафаила-Иисуса.
Но так как зло уничтожено только внутри новокрещенного, а не вне его, в других людях и в самом мире телесном, то зло немедленно стремится проникнуть в него опять, извне его. Не пустить это зло в себя и остаться навсегда таким же чистым, как в минуту крещения, для сына Христова вполне возможно; что было невозможно для имеющего наследственный зародыш греха в себе, так что трудно было даже не дать ему разрастись, а не только искоренить его в себе, до полной чистоты, то возможно для не имеющего греха по наследству.
Но и это возможное охранение себя от внешней заразы почти никогда не удается человеку. Он все-таки тем или иным путем заразится от существующего зла и начинает грешить снова, уже не наследственно, а лично, за свой счет.
Большей частью человек впадает в грех вследствие разных страданий, которым он подвергается в испорченном мире; (он малодушествует, не возносится душой к духу своему, а духом к возрожденному на небесах своему духу, и в ослабленный унынием, падающий дух легко проникает зараза). Тогда лучи, связывающие земного человека с ним самим, крещеным на небесах, бледнеют и чем больше человек грешит, тем слабее действуют: если же человек грехами своими совершенно искажает свой личный образ, так что в нем уже появляется изнанка его самого, – ибо каждый светлый дух ангельской природы имеет в мире тьмы свою изнанку, как сатана после падения своего есть изнанка себя самого до падения, и от человека зависит никогда не осуществлять этого другого образа своего – тогда соединительные лучи совсем прерываются, и ток света их больше не действует на человеческий дух.
Но пока человек в теле, эти лучи могут опять сомкнуться, и этот ток может возобновиться от раскаяния и обращения его; если же смерть застигнет его разобщенным с самим собою, и лучи его прерванными, и ток света не действующим, и образ Божий, обрученный с ним, исчезнувшим из него, тогда уж для него нет надежды: он погибнет от недостатка общения с Христом и от неимения наследства жизни вечной: «Кто не пребудет во Мне, извержется вон и засохнет, как ветвь, а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они горят».
Внутри Маргариты младенческий дух каждого человека всегда остается светлым и непорочным, и как только смыкаются лучи его, так эта непорочность его самого благодатно и целебно действует на грешника.
При разобщении его с самим собою, средством для изгнания из него Допущенного в него зла, как бы противоядием от заразы, им воспринятой, служит опять страдание, терпеливое, добровольное и с сознанием его заслуженности; оно обновляет дух человека и снова приближает его к самому себе, а чрез то и к общению с Христом, так как в крещеном человеке зло не наследственно, то покорное страдание его может бесследно

изгнать зло из него, до первой первобытной его чистоты. Не искупительную силу имеют для согрешившего человека его страдания, ибо искупить его от греха и смерти могли только страдания Христовы, а воссоединительную силу, для того, чтоб в нем снова могло действовать искупление Христово, (и чтоб дух его снова почувствовал наследственную от Христа склонность свою к добровольному страданию и самоотвержению, предохраняющему от греха, и потому всегда полезному для человека, даже если он еще не грешил).
12. До общего воскресения, дети Рафаила и Маргариты по крещению пребывают в них только духом и душой, как при жизни их в плотском мире, так и после смерти, в бесплотном мире.
Потому Рафаил и Маргарита, не рождая еще сложного внешнего тела своих детей, и сами до известного времени сочетались друг с другом только световыми частями. (Воскресшие же внешние тела их были еще чужды этого соединения). При жизни Маргариты на земле, в ней, по общему закону женщины четного духа, как только она достигла своего предела, четырнадцати лет, зародился от Иисуса, пребывавшего в ней, сын их, дух четный, имеющий жену, сокровенно пребывающую внутри его; но так как она с Иисусом плотью не сочеталась (ибо оскверненный грехом брак по плоти был бы недостоин Его), то сын ее не родился от нее, а остался в ней до ее смерти зарожденными духом, душой и световым телом. (Духом он зародился от обоих естеств Иисуса, от Божеского и от человеческого, а животной душой и световым телом от Его души и светового тела, вследствие невидимого сочетания Его с Маргаритой всеми этими частями Его существа). Когда она воскресла в третий день, то световое тело этого Сына ее снова зародилось в ней, (и с тех пор и световым телом она сочетается с Христом, как и до смерти ее было, что имеет значение только для жизни этого сына ее, но для детей ее, возрожденных крещением, имеет значение одно сочетание ее души и духа, ибо световое, образное тело их также еще не рождается от нее, как и сложное, внешнее). Остальным же составом, не световым, она до времени еще не соединялась с Христом, почему и сын Его еще не родился от Него; (он не родился от Него ни одной частью своею, не исключая духа, а все еще пребывает только внутри матери), ибо ему надлежит тогда лишь появиться и духом вне ее, когда от Христа и от нее родится сама внешняя плоть его. Это будет незадолго до кончины мира, которой непременно должно предшествовать рождение его.
«И явилось на небе великое знамение: жена, облеченная в солнце; под ногами ее луна, и на главе ее венец из двенадцати звезд (колен Израилевых, возрожденных в ней). Она имела во чреве и кричала от болей и мук рождения». – «И родила она младенца мужеского пола, которому надлежит пасти все народы жезлом железным, и восхищено было дитя ее к Богу и престолу Его». (Апокалипсис, XII, 1. 2. 5). Это пророчество относится именно к будущему рождению сына Иисуса Христа и Маргариты.

До того времени, как этому надлежало сбываться, она была духом и всеми световыми частями женой Иисуса Христа, (как и от века была женой Его Божественного Духа своим предвечным духом); но внешним, не световым составом, она была только Его невестой; оттого Св. Писание много раз называет Иисуса Христа женихом, а церковь невестою, и Сам Он, говоря о Себе, называет Себя так.
В настоящее время приблизилось рождение сына их, предвещающее кончину мира, и Маргарита уже зачала самую плоть его, ибо она теперь еще более сделалась женою Сына Божия, и лишь самою последнею частью существа своего осталась Его невестой.
Воскресшее тело Иисуса Христа, по которому Он назван небесным, а не перстным человеком, во многом не такое тело, какое Он имел до Своей смерти. Имея свойство бессмертия, вследствие того, что оно более проникнуто началом жизни и теснее соединено с душой и духом, оно имеет еще новое свойство проницаемости, делающее его сходным с духовным веществом или с невидимым плотским световым.
При явлениях Своим ученикам после воскресения, Иисус свободно проникал телом Своим через запертые двери, внезапно представлялся им среди комнаты при запертых дверях и также внезапно исчезал. О том, что и все другие тела, по наследству от Него, не такие будут в переустроенном мире, как теперь, апостол Павел подробно и ясно говорит: «Сеется в тлении, восстает в нетлении; сеется в уничижении, восстает во славе; сеется в немощи, восстает в силе». – «Но то скажу вам, братия, что плоть и кровь не могут наследовать царства Божия (т.е. в теперешнем виде) и тление не наследует нетления. Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся. Вдруг, во мгновение ока, при последней трубе ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, и мы изменимся. Когда же тление сие облечется в нетление, и смертное сие облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: поглощена смерть победою». Эти мгновенно изменившиеся тела будущего мира будут невидимы для нынешнего смертного глаза человеческого, вследствие новых свойств своих.
Впрочем весь состав человеческого тела будет тот же самый, как и теперь, и все устройство его будет почти такое же, с костями, жилами, мозгами, мясом, кровью и кожею, и сравнительная степень плотности всех этих частей тела между собой будет та же самая; но свойства этого тела, нынешней природе неизвестные, поставят его во многих отношениях на одну ступень с духом.
К таким свойствам будет принадлежать и проницаемость тогдашних тел, подобно световым телам, они будут способны совмещаться с Другими веществами и между собою; известно, что и воскресшее тело Иисуса стало проницаемым. Когда Он делался видимым и осязаемым Для Своих учеников, это происходило оттого, что частицы Его тела, по воле Его, делались менее подвижными, и в них приостанавливалось действие законов будущей природы, а потому тело Его и делалось на время доступным внешним чувствам смертных людей; когда же Он исчезал

у них из виду, то тело Его мгновенно теряло все прежние свойства свои, бывшие до воскресения, и снова становилось причастным новому миру своему, уходило в свой мир.
Маргарита ни разу видимой и осязаемой не делалась, и все время, когда Он не показывался ученикам Своим, до вознесения Своего, Он был на земле с нею, и мог бывать и близко к ученикам Своим, только они этого не знали.
Посредством этой-то проницаемости их теперешних тел, в недавнее время совершилось более тесное соединение их, достаточное для рождения их сына, предсказанного в Апокалипсисе: сердца их вошли одно в другое, и кровь их слилась (и кровообращение их на это время стало общим, соединенным); это было сочетание крови их (повторяющееся теперь каждый раз при сочетании их духа), и от этого соединения их крови должен родиться их сын, тело которого Маргарита зачала.
(Потому теперь не только духовным и световым составом, но и кровью она уже сделалась женою Иисуса; только плотью она еще Его невеста).
Когда же наступит время воскресения мертвых, то тела их, по своей легкости, подвижности и проницаемости, сольются, повторенные одно в другом, и как духом и душой так и в всей плотью они будут друг в друге Он в ней и она в Нем, двумя существами в одной плоти.
(Это будет благодаря тому, что) воскресшее тело, кроме свойства проницаемости и совместимости, имеет еще то общее свойство с духом, что может повторяться, вслед за духом в одно время в разных местах;
[ибо подвижность частиц его весьма велика; как Христос произвольно мог уменьшать и увеличивать внутреннюю подвижность частиц Своего тела, так всякое, по образцу Его, воскресшее тело, может посредством повторения одних и тех же частиц появляться одновременно в разных местах и посредством прекращения этого повторения снова быть только в одном месте (кроме своего постоянного пребывания в каком-либо другом существе)]. Тогда возрожденные дети Христа и Церкви почувствуют себя, через мать свою, не только в душе и духе Христа, но и в воскресшем теле Его, в том экземпляре его, который невидимо будет заключаться в теле их матери.
При этом в усопших душах детей их тотчас увеличится начало жизни, и души их снова соединятся с духом, и облекутся в нетленные тела, частицы которых они соберут вокруг себя из окружающей природы, 1) со всеми их прежними личными свойствами, 2) [со всеми относительными качествами простейших световых начал, 3) но и с новыми наследственными свойствами: проницаемости, совместимости и подвижности;) и тотчас, подобно тому, как душа и дух их возрождены во Христе через Церковь, возродятся в Нем через нее и тела их:
тело каждого из них будет повторено в младенческом возрасте;

каждый человек воскреснет в том возрасте тела, который соответствует пределу возраста его духа, хотя бы он его не достиг на земле, или хотя бы пережил его; кроме того он будет одновременно жить и внутри Маргариты младенческим телом, каков бы ни был его возраст вне ее.
По совместимости воскресших легких тел, которою они равны духовному свету, все эти младенческие тела тысячами тысяч пребудут в Маргарите в том же положении, как и дух их, не мешая одни другим, и произвольно могут быть видны в ней одни через другие и могут быть не видны, несмотря на постоянно одинаковую прозрачность тела их матери.
Этим пребыванием в родителях своих Христе и Церкви воскресшие люди будут постоянно чувствовать в себе обновление жизни вечной, обновление бодрости и радости духа и тела, и через это сама плоть приобщится к духовной природе, по которой родители не раз навсегда производят жизнь своих детей, а постоянно все снова поддерживают и обновляют ее.
Сочетаясь световыми изображениями своими, духовными и плотскими, Рафаил и Маргарита, однажды соединившись друг в друге телами, будут сочетаться и всеми частицами подвижной плоти и крови своей, которые так же, как и дух, будут известное время изливаться одни из других и снова погружаться одни в другие. Это движение тел их, через правильные промежутки времени, будут отдаваться во всех воскресших и возрожденных людях, во всей церкви-общине, через младенческие тела их, и они будут в это время чувствовать в себе прилив обновленной жизни.
Это и будет тем «браком Агнца» и «браком царского сына», тем полным соединением Христа с Церковью, при наступлении жизни вечной, о котором так часто говорит Св. Писание, называя это великой тайной.
Но ни одно ощущение плоти не только не будет чувствоваться отдельно от духа [чего не было и у Адама до греха], но не будет без того, чтоб не поглощалось вполне ощущением духа; всю жизнь своей плоти, и питание, и дыхание, и обновление во Христе человек будет чувствовать только через дух свой, [а непосредственные жизненные отправления плоти не будут прямо действовать на чувства его, но будут только поддерживать связь плоти с душой и духом].
Младенческие тела детей Маргариты молоком тела ее будут питаться внутри ее, как питается и дух их.
13. Кто ко дню воскресения не пребудет духом в ней, и чьи прервутся соединительные лучи с самим собою, и чей дух извергнется из нее, тот воскреснет не по наследству жизни от Христа, а внешней силой Божьей, которая соберет тело его, и такое тело, не живущее в Маргарите, вместо того чтоб снова и снова обновляться через нее, будет снова и снова разлагаться, по нечистоте своего духа; но соединение трех составов

человеческих все-таки не нарушится, разложившееся заживо тело снова соберется и снова разложится, и дух, душа и тело будут мучиться одно другим.
Воскресение во Христе есть непрерывная жизнь; воскресение вне Его есть непрерывная смерть, смерть не раз навсегда, а повторяющаяся.
Кто причастен жизни вечной и не умрет еще ко дню воскресения, тот изменится мгновенно в легкое, проницаемое и подвижное тело, невидимое нынешнему глазу; изменится он вследствие прилива жизни, который сообщится ему от крещеных на небесах духа и души его, когда они почувствуют себя в соединенных телах Христа и Церкви.
Легкость и проницаемость всех младенческих тел внутри Маргариты будет одинакова, и они будут степенью прозрачности равны ее собственному телу, но прозрачность и подвижность, и вследствие этого большая или меньшая жизненность взрослых тел их вне ее будет не одинакова и не равна с нею.
«Когда ты сеешь, то сеешь не тело будущее, а голое зерно, какое случится, пшеничное или другое какое. Но Бог дает ему тело, как хочет, и каждому семени свое тело. Не всякая плоть, такая же плоть: но иная плоть у человеков, иная плоть у скотов, иная у рыб, иная у птиц. Есть тела небесные, и тела земные: но иная слава небесным, иная земным. Иная слава солнца, иная слава луны, иная звезд; и звезда от звезды разнится в славе. Так и при воскресении мертвых». [1 Кф, XV, 37-42].
[Потому неравное совершенство духа человеческого будет обнаруживаться и неравным совершенством плоти, как и все в будущем веке будет подчинено духу].
В теле человеческом, пропитанном духом и имеющем жизнь вечную, все будет не только чисто, как было до грехопадения в нынешних твердых телах, когда не выделения, ни внутренности тела не имели ничего отталкивающего, но все будет прекрасно и славно, как прекрасно и славно все внутри духа, где каждый слой его способствует его общей красоте и славе, [напр. глаза, вследствие многих повторений в обе стороны внутри духа, получают снаружи его бесконечно глубокий взгляд]. Так и в теле, причастном жизни вечной, все будет не только полезно и целесообразно, как оно есть и теперь, при тленной и немощной его природе, но все будет так же привлекательно для внешних чувств, как и у духа, не исключая выделений тела, которые при всем разнообразии будут, по действию на внешние чувства, подобны теперешнему чистому здоровому воздуху]. Они будут сливаться со световыми выделениями духа и соответствовать им.
Наоборот, в теле, не причастном жизни, даже и то будет тлетворно и противно, что в нынешней природе противно у него только по идее, но не по внешности, напр. выделения мозга светового тела, сопровождающие выделения мысли духа; всякая мысль, исходящая от такого человека, будет зловонна, и всякое чувство его сердца не даст прикоснуться к нему без отвращения.

уже была в усопшей душе матери, а потомки вновь только родившуюся, в минуту воскресения предков. Но новыми поколениями жившие на земле не размножатся после воскресения, ибо это размножение завершится раньше воскресения рождением одних только нечетных духов.
[У матери, не достигшей предела своего возраста на земле, дети и зарождаются и рождаются духом уже после смерти ее, когда дух каждого человека является в своем настоящем виде, хотя бы человек умер, едва успев родиться; потому такая мать родит остальные части детей своих, когда воскреснет в пределе своего возраста, и тогда воплотится дух их.]
Люди, рожденные на земле плотью не от природного своего отца, а от мужа по плоти своей матери, возродятся и плотью после воскресения в природном отце своем, так как только с ним будет соединена мать их.
Потому семья человеческая распределится совершенно иначе, не по видимому родству плоти, а по внутреннему, истинному родству духа: 1) бывшие супругами на земле только по плоти, будут только обручены световыми слоями, как брат и сестра; 2) бывшие детьми и родителями друг друга по плоти, а по духу братьями и сестрами, а также приемные по плоти родители женщины четного духа будут соединены обручением младенческих световых образов детей в родителях, как было и на земле; благодаря чему не нарушится и тогда воспоминание о временной, видимой ныне земной семье и останется в силе родство ее;
но невидимая, более тесно связанная семья, при живом чувстве духа в воскресшем теле, найдет каждая сама себя в жизни вечной, и муж с женой, и дети с родителями узнают друг друга и соединятся, как бы они ни были разлучены временем или пространством на теперешней земле.
Когда Христос в ответе саддукеям, спрашивавшим Его, которого из семи мужей своих женщина будет женою в воскресении, сказал, что «в воскресении не будут жениться, ни замуж выходить, а будут пребывать, как ангелы на небесах», то этот ответ для людей не имел полного своего смысла, ибо они долго еще не могли знать, как "пребывают ангелы на небесах» и как рождается дух бесплотный;
но для невидимых лукавых духов, искушавших Его устами саддукеев, этот ответ имел неопровержимый, обличительный смысл, ибо они знали, как пребывают ангелы, и их делом было, что человек перестал знать законы своего духа и плотью удалился от них, вкусивши от дерева познания, которое для всех потомков Адама стало деревом глубокого незнания самого себя;
их вопрос доказывал злорадство перед Ним, что им удалось осквернить супружескую любовь на земле;
ответ Христа доказывал им, что Он их понимает, а краткость ответа, не вредившая истине, пресекла всякие дальнейшие преждевременные вопросы людей.
Теперь, когда тайны духовного мира более раскрыты, ответ Христа имеет такой смысл: в воскресении будут иные законы природы, чем те,

в которой будет жить вместе с Христом, погруженным в ней, всякий, имеющий жизнь вечную. Книга жизни – также Маргарита по множеству детей ее, имена которых будут включены в ней в виде младенческих духов и тел их; и всякого, чье имя, в виде младенческого образа его, найдется в ней, исповедует Христос, как сына Своего.
20. «Побеждающего, сделаю столпом в храме Бога Моего, и он уже не выйдет вон; и напишу на нем имя Бога Моего, и имя града Бога Моего, нового Иерусалима, нисходящего с неба от Бога Моего и имя Мое новое» (Апок. Ш, 12). Столпом в храме Бога Его будет Маргарита по таинственному заключению в наружном теле Христа, которое есть храм Божий, и каждый из детей ее, по заключению в ее наружном теле, которое также есть храм Божий, так как внутри его пребывает Христос. Имена, написанные на каждом члене церкви, (уже объясненные), это лица этих имен (обрученные с ним слоями своими во внешнем, отдельном его теле).
21. «Побеждающему дам сесть со Мною на престоле Моем, как и Я победил и сел со Отцом Моим на престоле Его» (Апок. III, 21). Через Маргариту, пребывая в ней, всякий член церкви почувствует себя в непосредственной близости от Христа, «сядет с Ним на престоле Его»; в особенности же это сказано к сыну Его, рожденному в воскресении, который сядет с Ним и наружным своим образом.

выражает совокупность всех этих отдельных идей и все их собирает в себе; потому и воскресшая плоть ее соединит в себе свойства всех возрожденных в ней тел детей ее, как свет ее духа соединяет все их идеи.
Она единственная из воскресших жен родит сына раньше полного соединения своей плотью со своим мужем]; потому она единственная из них родит после полного соединения с ним таких детей, которые раньше ее воскресения не были зарождены в ней;
[первенец ее родится от сочетания ее только кровью, остальные же дети от сочетания и плотью, и кровью]. Их будет у нее двенадцать, так что по числу их Христос и она суть дерево жизни, «двенадцать раз приносящее плоды, дающее на каждый месяц плод свой». [Апокалипсис XXII. 2.]
15. «Побеждающему дам вкушать от дерева жизни, которое посреди рая Божия», [Апок. II. 7.] говорит Иисус. Это дерево жизни Он Сам, по сочетанию духа Его с Маргаритой, которое будет чувствоваться всеми возрожденными крещением детьми Его.
16. «Побеждающий не потерпит вреда от второй смерти», [Апок. II. 11.] т.е. от непрерывно повторяющегося разложения всякого тела, не живущего в Маргарите.
17. «Побеждающему дам вкушать сокровенную манну, и дам ему белый камень и на камне написанное новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает». [Апокал. II 17]. Манна сокровенная – есть тело Христово, таинственно заключенное, со дня общего воскресения, в теле Маргариты, и которое будут вкушать, т.е. чувствовать в себе, и она сама, и, через нее, все дети ее, в общем им всем теле ее, матери-церкви. – Белый камень – есть камень церкви соборной, нынешнее откровение Последнего Завета, белый, по соборному цвету идеи матери-церкви. – Новое имя, никому доныне неизвестное, есть, как уже сказано, имя Маргариты, церкви-женщины.
18. «Кто побеждает и соблюдает дела мои до конца, тому дам власть над язычниками. И будет пасти их жезлом железным, как сосуды глиняные, они сокрушатся, как и Я получил власть от Отца Моего. И дам ему звезду утреннюю» (Апок. II, 26-29). Это сказано ко всякому истинному сыну Христову, ибо земной церкви из них назначено еще в нынешнем мире на некоторое время иметь власть над язычниками (в широком смысле, т.е. и над теми, которые, называясь христианами, идолопоклонствуют пред благами житейскими); но для будущего века это сказано в особенности к сыну Иисуса Христа, имеющему родиться перед концом мира, который в особенности соблюдет дела Его до конца, и будет пасти потомков языческих народов «жезлом железным». Ему и даст Сын Божий раньше чем другим «звезду утреннюю», т.е. возрождение в Нем и телом, как духом, и способность, неизвестную со времени греха Адамова, чувствовать любовь и сочетание своего духа.
19. «Побеждающий облечется в белые одежды; и не изглажу имени его из книги жизни и исповедую имя его перед Отцом Моим и перед Ангелами Его» (Апок. III, 5). Белые одежды – это дух и тело Маргариты,

по которым теперь женятся и выходят замуж; потому, жена семи мужей, если она нечетный дух, не будет ничьей женою; если же она четный дух, то она будет женой, только не нынешним, а иным способом, того из них, из части души которого она создана, или ни одного из них, а совсем другого. Соединение плотью воскресших людей не будет браком в нынешнем смысле, когда он произволен, а будет лишь участием внешнего тела в том соединении внутреннего светового тела и духа, которое существует и ныне, от рождения, у некоторых.
Первым человеком, который родится в воскресении, будет сын Иисуса Христа, зарожденный при жизни Его на земле; и он будет последним человеком, который родится в муках матери своей, ибо все другие воскресшие матери, возрожденные в ней же, будут рождать своих не рожденных раньше детей уже при полном совмещении своего тела с телом отца их, так что рождение детей их будет мгновенно, как рождение духа;
Маргарита же родит первенца своего только от слияния кровью с отцом его, [и рождение его будет медленно и трудно (иным способом, чем нынешнее, ибо и самое устройство тела не во всем нынешнее)],
Этот сын ее сделается родоначальником будущих поколений человеческих, не воскресших и не рожденных между смертью и воскресением одним только духом, а рожденных впервые в новом мире, с новой природой тела, [поколения эти произойдут совершенно так же, и по тем же самым законам, как произошли поколения ангельские до сотворения старого мира];
жена сына Маргариты выделится из него, как духом, так и телом, вскоре после рождения его.

с обеих сторон, тогда и во всем мировом веществе, передаваясь через световые выделения человека, произойдет, в простейших составных началах его, сгущенных духовных светах, отчаянное столкновение двух начал мысли, составляющей их, доброго и злого, и от этого-то внутреннего столкновения распадется мир.
Начиная с первого дня порчи мира, все стремление Божие направлено к тому, чтоб добро в мире увеличилось до такого столкновения, ибо это есть наибольшее торжество добра, какого можно достигнуть на земле; наибольшее добро, какое можно сделать в мире, это довести мир до разрушения, так как больше этого было бы только мирное преобразование его в рай, что Самим Богом признано невозможным.
И вот, постоянную заботу Бога составляют два дела: не дать злу такого перевеса в духе, чтоб борьба с ним добра не могла уже получить равного напряжения, ускорить наибольшую борьбу их, которая бы сделала разрушение и переустройство мира возможным; (и чем скорее мир разрушится, тем большую благодарность от Бога получит всякий борец добра, который этому поможет, ибо Бог не имеет покоя, пока стоит мир, оскверненный Его врагом). (См. кн. IV, NB, к § 25 kh. IV).
Всякий, способствующий разрушению мира, и есть тот побеждающий, которому даны такие великие обещания в Апокалипсисе.
Сатана, наоборот, зная, что превращение мира в рай невозможно, надеется, что возможно превращение его в ад, без разрушения.
[Хотя и это последнее противоречит свободной юле человека, ибо и до этого человек добровольно никогда не допустит, по врожденной склонности также и к добру, (не к одному злу), но то насилие над свободой человека, которого Бог не хочет употребить, его-то именно и хочет употребить сатана для торжества своего].
Сам по себе человек никогда ни разрушения, ни изменения мира не произвел бы, а на век оставил бы его в колеблющемся состоянии смеси добра и зла, ибо и сам человек есть такая смесь, и он даже склонен думать, что ничто иное невозможно.
Но внешние толчки из бесплотного мира не дадут человеку устроить такую неопределенную и бесцельную вечность.
Сатана ведет его к постепенному превращению мира в ад, ибо где не хватит свободного побуждения человека, там он прибегнет к насилию; Бог же не допускает до этого и ведет его, путем свободной борьбы, сквозь разрушение, в мир переустроенный.
Бог осудил мир и обрек его огню; сатана усиливается сохранить его для себя, чтобы вечно царствовать в нем, воплотившись в него. Охранение это имеет целью также сделать мир вечным, но не внутренним нетлением, а внешними, искусственными средствами, с тем, чтоб в нем одно только существо было удовлетворено в своем властолюбии, сам глава этого мира, во вред всякому другому существу.

Если б от века сбылось невозможное, о чем он не перестает жалеть, т.е. чтоб причиною всех причин был он, то он осуществился бы только в одном лице и никого не родил бы из себя, а все окружающее только сотворил бы из вещества своего, ибо такова его основная мысль.
Потому единобожие без принятия Святой Троицы, (хотя его Сам Бог отчасти, недомолвками Своими допускал, пока человек не мог еще вместить ничего иного) становится, после откровения о Пресвятой Троице, богохульным: это есть именно то, чего хотел бы сатана для себя, что составляет его идею божественности.
А так как его идея не допускает и рождения от предполагаемого им бога других существ, то так же богоотступно было бы сознательно упорное отрицание четности Сына Божия и рождения ангельских и человеческих духов от Него.
2. Прежде чем во всех других тварях быстрый упадок обнаружился в животных человеческого образа или душевных людях, орудиях грехопадения: они постепенно потеряли человеческий образ и выродились в нынешний вид четвероруких животных.
Но почти до потопа они еще настолько сохраняли прежние свойства, что и духовные люди сочетались с ними: «тогда сыны Божий увидели дочерей человеческих, что они красивы, и брали их себе в жены». Это были не всегда женщины из более развращенного потомства Каина, (как думают), но большей частью женщины животные, без духа.
«И сказал Господь: не вечно Духу Моему быть пренебрегаемым человеками сими, потому что они плоть; пусть будут дни их сто двадцать лет». Это было первым вмешательством Божиим в пользу начала добра, посредством сокращения жизни (против прежней) для смешанных детей человека и животного.
«В то время были на земле исполины, особенно же с того времени, как Сыны Божий стали входить к дочерям человеческим, и они стали рождать им. Это сильные, издревле славные люди». Наследуя от матерей только плоть и душу, люди эти укреплялись плотью и душою, в ущерб духу, и мудростью «житейскою, душевною, бесовскою», о которой говорит ап. Иаков, противоположною высшей, бесконечной мудрости духа, миру сему не сродной, приобретали власть и знаменитость между людьми.
«И увидел Господь Бог, что велико развращение человеков на земле, и что все их мысли и помышления сердца их были зло во всякое время. И раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце Своем». – «И воззрел Господь Бог на землю; и вот она растленна: ибо всякая плоть извратила путь свой на земле.
И сказал Господь Бог Ною: конец всякой плоти пришел пред лицо Мое; ибо земля наполнилась от них злодеяниями. И вот, Я истреблю из с земли». И повелел Бог Ною все, относящееся к спасению в ковчеге остатков всего живого на земле.
Таким образом, увидя, что распложается на земле потомство от смеси духовных людей с животными и что если оставить так, то скоро

не будет не оскверненного недостойным совокуплением потомства Божьего на земле, Бог не нашел иного средства положить этому предел, как потопить землю. Это было вторым Его вмешательством.
После потопа от прежнего племени душевных людей остался только выродившийся из них гораздо низший вид животных; из племен же человеческих, происшедших от сыновей Ноя, многие также стали вырождаться, и по внешнему облику, и по умственному развитию, весьма, по-видимому, приблизились к животным, но как бы низко они ни пали и ни выродились, ни одного потомка их Бог не лишает ангельского духа, ибо они настоящие дети Адама.
Дух этот часто спит в вырожденных племенах настолько, что ничем почти не обнаруживается, но силою крещения и сообщения Святого Духа он может воспрянуть в них к деятельности и видимой жизни, и тогда скажутся в них потомки Божий. И если ап. Иуда о некоторых людях и не из диких племен говорит: (18-19), то лишь в смысле падения их духа до преобладания над ним души, а не в смысле иной природы их, исключительно душевной.
Человека можно отличить от животного по тому, что у него всегда остается смутное воспоминание о невидимом, духовном мире, и всегда есть, если не какая-нибудь вера, то какое-нибудь суеверие. Хотя бы у человека не осталось членораздельной речи, но если он способен обнаружить страх перед чем-нибудь невидимым, таинственным, он человек; если же нет, то это зверь; ибо на низшей ступени развития, суеверный страх заменяет человеку неизвестную ему или забытую им истинную веру и перестает он чувствовать его уже только при значительном развитии духа, но по другим причинам, чем животные, никогда не знающие такого страха.
Итак, после потопа человечество безопасно было от смешения с животными, ибо животные уж слишком далеко отошли от него. Но явилась другая опасность для равновесия добра: «сказали они: построим себе город и башню, высотою до небес; и сделаем себе имя, прежде чем рассеемся по лицу всей земли».
В этом есть иносказательный смысл: люди, чувствуя, что нехороша их жизнь на земле, задумали устроить себе прежний рай, «построить город до небес», это было бы не рай духовный, а плотский рай, так как дух уже не господствовал над плотью; т.е. удовлетворение и пресыщение плоти, посредством обильного и для всех равномерного пользования земными благами плоти и, самое большее, души, (но не благами Духа).
Эту мысль человечество преследовало от начала и не переставало никогда измышлять средства осуществить ее, но эта-то мысль и способствует целям сатаны, ибо этим охраняется нынешний мир со всем злом его, через отклонение человека от разрушительной для него борьбы духовной.
Во все времена всякое соединение людей для этой цели было международным, из разноплеменных и разноязычных людей; но первая попытка

совершилась, когда язык человеческий, хотя и начинал разветвляться, но был еще единым и понятным для всех (каким и должен был остаться навсегда по мысли Божьей, если б не был испорчен мир). «И сказал Господь: вот, один народ и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать. Сойдем же и смешаем там язык их, так, чтоб один не понимал речи другого. И рассеял их Господь оттуда по всей земле; и они перестали строить город и башню».
(С тех пор во все времена различие народов и языков и столкновение их различных выгод и желаний препятствовало людям устраивать себе ад на земле, под предлогом устроить рай).
Смешение языков было не внезапное, а постепенное, но настолько быстрое, что к общему, опасному делу люди уже не могли приступить. Это было третьим вмешательством Божьим на пользу добра.
3. После того упадок плоти сопровождался все большими изощрениями низшего душевного ума человеческого, для удобств и наслаждений плоти, а подъем духа совершался, несмотря на упадок плоти, по вмешательству Божьему, каждый раз, когда дух человеческий угрожал предаться слишком большому злу.
Первые успехи в ремеслах, в начатках роскоши и во всем, что увеличивает внешнее благосостояние плоти, были сделаны потомками Каина, более удалившимися от истинных успехов духа и его счастья.
(В них же, сокращением их жизни, обнаружился и первый заметный внутренний упадок плоти). Бог устроил так, чтобы успехи жизни плотской, от которых оскудевает дух, вели за собой и упадок самой плоти; этот упадок, происшедший сначала от подчинения духа плоти, действует потом, по наследству, и в людях живущих по духу, но он не мешает им совершать успехи в жизни духовной, усиливать борьбу со злом, и они меньше других чувствительны к упадку плоти, при самых скудных внешних ее условиях.
Подчинения духа плоти всегда производило ослабление плоти в духовных существах; только смесь человека с животным не потерпела упадка плоти от успехов плотской жизни и производила исполинов, но такую смесь и Бог не потерпел, а потопом истребил ее, ибо такое усиление плоти было хуже упадка ее: оно клонилось к сохранению мира силою плоти для владычества в нем вечного зла.
Для сатаны нужнее усиливать плоть, ослабляя дух, чтоб сохранить мир плотский, для Бога нужнее ослаблять ее, укрепляя дух, чтобы уничтожить мир плотский.
Человек не страдает от того ослабления плоти, в котором он не повинен, когда укрепляется дух его, когда же дух оскудевает, то он повинен в ослаблении плоти и тогда оно уже сопряжено с страданием для человека.

Бог не хотел ослаблять плоть без повода от самого человека и не ослаблял ее, ибо первые люди, жившие праведно, жили долго; но когда сам человек подчинил дух плоти, то Бог ослабил плоть, для спасения духа, хотя это ослабление коснулось и избранных Его.
И всегда Бог был союзником успехов духовной жизни против успехов плотской, которые противоречат одни другим, и никогда не давал душе поглотить дух.
При каждом начале новой борьбы со злом (ибо, от изменений жизни человеческой, изменяется и род этой борьбы, и она как бы возобновляется) Бог давал борцам своим все нужные для нее средства; когда эти средства истощались, Он заменял их новыми, сильнейшими, так что борьба усиливалась, и (таким образом, все увеличивая и увеличивая боевые средства борцов Своих, Он ведет их к тому, чтоб от последнего, решительного удара их мир был покончен).
Оттого Бог усиливал с каждым разом средства борьбы, что и зло чем дальше, тем больше усиливало свои удары, и то, что было достаточно для успеха борьбы в начале ее, того слишком мало в конце. Успех борьбы с первых времен мира состоял в том, чтоб приготовить решительный удар времен последних; это была борьба только оборонительная, и все напряжение ее состояло в том, чтобы отразить удары зла, и свои средства усилить и скопить к последним дням, тогда как зло с первых же времен вело борьбу наступательную; в последние же времена и со стороны добра борьба должна сделаться наступательной, и этим-то достигается равное напряжение ее с обоих сторон.
Новые и сильнейшие средства, которые Бог давал борцам Своим, усиливали каждый раз подъем их собственного духа и совершенствовали их дух, и потому в мире постоянно происходило такое движение: плоть падала все ниже и ниже внутренней силой своей и совершенствовалась все выше и выше во внешней жизни; а дух, все более и более притесняемый во внешней жизни, все совершенствовался во внутренней. Были времена упадка и огрубения плотской жизни, но после еще утонченнее становились ее успехи; были и времена упадка и оскудения духовной жизни, но после еще выше подымалось совершенствование ее; так что кажущиеся перерывы того и другого движения не мешали ему обнаруживаться после них в том же направлении, с новою силою. Первым человеком, через которого добро одержало победу в мире, был Ной; и ему первому Бог дал особенные средства для новой борьбы, тем, что одного его сделал новым родоначальником на земле, очищенной от зла потопом, и заключил с ним союз примирения в радуге Своей (прообразе церкви).
Обещая, пока мир стоит «не поражать больше всего живущего», так что «впредь во все дни земли сияние и жатва, холод и зной, лето и зима, день и ночь, не прекратятся», Бог удостоверил этим, что никогда больше не размножится на земле смесь воплощенных ангелов с животными.
И когда Он положил радугу знамением завета Своего, и сказал Ною, что как Он увидит радугу, так вспомнит завет Свой вечный между Им и

землею, и всякою душою живою на земле, то этот завет Он поставит ради детей Своих, происшедших прямо от Него, через Маргариту, прообразуемую радугой, и которые уже не должны были прекращаться на земле; ради их Он сдерживает гнев Свой на мир и долготерпит миру с беззаконием его, пока он стоит, в воспоминание радуги завета.
Благословивши Ноя и детей его размножаться на земле и наполнять землю, Бог, согласно изменившимся условиям испорченного мира, дал им в пищу не одни только семена и плоды растений, как Адаму (ибо тогда это была пища достаточно питательная и разнообразная), но сказал: «все движущееся, что живет, будет вам в пищу: как зелень травную даю вам все. Только плоти с душою ее, с кровью ее не ешьте». И вместе с тем запретил пролитие крови человеческой, сказав, что даже от всякого зверя взыщет кровь человека, в которой жизнь его, и взыщет душу человека от руки человека, от руки брата его. «Кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека: ибо человек создан по образу Божию».
И с тех пор, даже когда человек проливает кровь братскую не по личной вражде, а по принуждению вражды народной, на войне, то только потому снимается с него вина, что он и свою кровь отдает, на то, чтоб была пролита, и добровольно покоряется слову Божию о возмездии.
После Ноя зло, начавшись с сына его Хама, только до смешения языков и племен вело заметную наступательную борьбу, после же смешения племен успехи его на время прекратились.
В племенах человеческих бывают дни застоя в движении духа и души, когда ни добро, ни зло успехов не делают; это было в племенах одичавших до весьма низкой ступени развития и духа, и души, после отца своего, Ноя; это было и в племенах, упавших после Ноя духовным умом, но достигших душевным, низшим умом, известной степени образованности и утонченности плотской жизни; тогда в них останавливалось зло на той точке, которой раз достигло, и не проявляло наступательной силы, отчего не проявляло в них никакой деятельной, оборонительной силы и добро; такие неподвижные племена, уединенные от других по самой неподвижности своей, были похожи на стоящие болота, вредные сами по себе, но безвредные по удаленности своей от жилых мест и приносящие вред только внутри и вблизи себя. Зло от таких племен не распространялось по земле.
Но среди одичавших племен иные так и остались дикими через все века и еще и теперь ждут обновления; иные же хранили в себе зародыши подвижности и как наступало время, движение и борьба начинались в них тем с большею силою; (тогда зло действовало в них наклонностью совершенствовать плотскую и душевную жизнь в ущерб духовной, а добро, с помощью прежних или новых средств, от Бога данных, противодействовало ему, совершенствуя жизнь духовную, и шло вперед к своей последней победе).
Но после первого смешения племен, еще не было нигде такого совместного движения добра и зла, ибо оно бывает только тогда, когда

люди становятся образованными из диких; тогда же семена движения у людей диких еще спали, у людей в низшем направлении образованных царила неподвижность, а проявлялось движение, но в самим лучшем, высшем смысле, только в добре, а не в зле, у таких людей, которые со времен Ноя ни дикими, ни извращенными не стали, ни истинного Бога и истинных свойств Его не забыли и не перетолковали. Это были потомки Сима, предки Израильтян, в которых продолжалась и совершенствовалась высокая духовная жизнь не дававшая взять верх, над собою душе и плоти. Оттого взоры Господни были обращены на этот род, и Он ждал от него решительного шага, чтоб возобновить через него завет Свой со всеми людьми.
Такой решительный шаг был сделан Авраамом, в то время, когда должно было начаться совместное движение добра со злом и усиленная борьба его с ним, ибо назревали племена подвижные, и потомкам Симовым предстояло отражать зло, угрожавшее через них, и их же самих спасать от него. В то время пора было дать людям новые средства для близкого возобновления борьбы, после затишья.
Но как ни велика помощь Божия борцам Его, во всякое время благоприятное и нужное, все-таки, каждое дело Божие основано на свободе воли детей его. Не Бог говорит первое слово, хотя Он первый думает его, и не Бог первый дает знамение времен, хотя оно уже готово у Него: от человека ждет Он первого слова, в нужное время, от человека должна идти молитва о знамении. Бог хочет, чтоб угадали сердце Его, чтоб приблизились к Нему устами, от полноты души, и простерли руки к Нему за той помощью, которую Он решил подать, за тем заветом, который созрел у Него. Он хочет, чтоб свободно было у человека сознание нужды его в этой помощи, в этом завете, чтоб сам человек в скорби и борьбе испустил свой крик, и в этом крике Бог услышит слово созревшее.
Так Бог послал Адаму духовную жену его лишь тогда, когда имена всем животным были наречены, и сам Адам увидел, что нет равного ему между ними; этим Бог убедился, что Адам знает дух свой.
Так в те дни, когда нужно было избрать народ на земле, для воплощения Искупителя Рафаила (ибо времена Его приближались с созреванием племен, подвижных в зле и в добре) Господь испытал Авраама и убедившись, что человек не забыл любви своей к Нему, дал и человеку, еще без ведома его, величайший залог Своей любви к нему.
Авраам не знал, какое слово он говорил Богу, когда не поколебался принести Ему в жертву сына своего; и Бог ему не объяснил этого, а только обещал «благословить в семени его все племена земные», но это слово было «дай нам Искупителя, ибо пора!», Авраам без слов сказал это слово, когда занес нож над сыном своим.
Бог знал тогда, что пора посылать Искупителя, а для этого пора приготовлять, умножать и укреплять такой народ, в котором бы явилось лицо человеческого духа и человеческой души, точь-в-точь подобное

лицу Рафаила, Сына Божия, так чтоб Он мог слиться Своим Духом с этим духом в одно существо двойного естества; такой народ приготовлять надо было заранее.
Но сперва Бог хотел услышать крик сердца человеческого и познать любовь этого сердца к Нему, и вот когда человек не пожалел сына своего для Отца Небесного, тогда и Отец не пожалел Сына Своего для него, и Авраам сделался отцом Иисуса.
Ему было вновь дано обещание, данное Адаму, с тем пояснением, что именно в его семени, и ни в каком другом, благословятся племена земные. И обрезание было установлено для него и потомства его, в знак подчинения плоти духу, которое есть первый долг союзников Божиих. С тех пор в потомстве Авраама хранился этот завет и жива была память о Боге истинном; только в его потомстве и в роде его, и больше нигде на земле, эта память жива была.
4. Но так как со времен греха прекратилось общение человека с Богом внешними чувствами, и лишь редко, в чрезвычайные дни, посылал Бог видения и знамения Свои, которые потрясали все существо человека, так что он едва мог переносить их, то и при самом высоком подъеме духа его и при самой постоянной памяти о Боге, он все-таки лишь весьма смутно и неполно представлял себе Бога, которого, не зная, любил.
Многое, что знал Адам, о чем еще слыхали от него первые дети его, изгладилось из памяти человека с течением веков, так что затерялось самое понятие о том. И не только память человека потеряла эти истины, но потерял их самый разум его, и сделался так ограничен, что даже и не мог более вместить их, и чувство человека притупилось к ним. Это было последствием успехов зла в мире, которые настолько испортили природу даже избранных детей Божиих, что хотя они не изобрели ложных богов и не пошли служить им, и не извратили в себе окончательно понятие о свойствах Божиих, но все-таки оставили в себе лишь самые слабые начатки познания о Боге, а все остальное бессознательно и безвестно для них хранилось в тайниках их духа, от Бога рожденного.
Так, они уже не знали ни того, что Бог есть Троица единосущная, ни того, что они прямым путем рождения произошли от Него, не знали четности и сочетания духа и потому не знали предвечного Ангела, Маргариты, общей матери своей.
Все это знал Адам, ибо видел лица Бога и Маргариты (но все это для потомков его подернулось глубокой тайной, дерево познания привело человека к незнанию ни своего собственного, ни Божьего духа).
И знал Господь, что нельзя насиловать ослабленный грехом разум человеческий, что чего человек не может обхватить, то бесполезно и говорить ему. И когда являлся человеку в видениях внешних и открывался во вдохновениях внутренних, то не иначе, как только в лице Отца,

как человек представлял себе Его, если же и было что сверх сего, то это составляло непроницаемую тайну между Ним и одним только избранником Его.
Лишь после смерти Он открывался святым Своим вполне, как сказал Иисус: «Авраам рад был увидеть свет Мой, и увидел и возрадовался».
А до времени открывать человеку тайны духовного мира, забытые им, Бог считал крайне опасным.
До этого дойти нужно было долгим усовершенствованием духа человеческого, после первого быстрого его падения, и то не раньше, как совершив возрождение его непосредственно через сына Божия.
Сначала же все силы человека нужно было устремить на ограждение его от иных богов, и чтоб он не потерял той главной, руководящей нити познания Божия, что Бог один, т.е., что в нем одна только идея, любовь, и нет другой идеи, кроме этой.
При малейшем даже кажущемся уклонении от единства Божия, при всякой дурно понятой истине, отвлекающей слабый ум от этого единства, человек мог дойти в представлении Бога до того, что приписал бы Ему не духовные, а низшие плотские идеи и свойства, как это сделали язычники, у которых чуть ли не для всякого ремесла человеческого, и для всякого дела человеческого, даже для всякого порока и греха, был свой Бог.
[К тому же были вещи, которые не только тогда, но еще и долго после того, человек не иначе умел представлять себе, как в узком и грубом плотском смысле, а не в широком духовном. Потому и щадил Бог огрубевший дух человеческий и не давал ему откровений не по силам, но исподволь, медленно, подготовлял его к откровениям более полным и совершенным].
Когда Бог применялся таким образом к понятиям человека, то Он никаких противоречий с истиной все-таки не допускал, а напротив все недосказанное, забытое поддерживал в человеке, без ведома его, бессознательным чутьем его духа; Он умалчивал, но не заблуждал, и несовершенством откровения была тайна, а не ложь.
Намеками, иносказаниями, пророчествами, не вполне понятными, Бог все-таки еще раньше будущего ясного откровения уже вдохновлял человека и наполнял сердце его неведомыми ему истинами, сердцу его уже чувствительными.
Так, в Ветхом Завете заключается и Новый, но только тогда, когда сбылись его пророчества и намеки, слова их стали понятны.
Еще то было в откровении Божием, что чем отдаленнее было время полного объяснения забытых истин, тем Он прямее говорил о них.
[О тройственности Своей, напр., Он говорил в Ветхом Завете так слабо и иносказательно, что до времен Христа никто не догадывался о прямом смысле этих слов, и это потому, что время объяснения было близко. Но об отношениях Сына к церкви, как к женщине, о возрождении человечества через нее, о материнском призвании ее, Он говорил уже в Ветхом Завете так ясно и такими прямыми словами, как не обо

всем из этого говорит и в Новом, и это потому, что время объяснения этих слов было слишком отдаленно: до него еще надо было пройти через новозаветные времена, и не было никакой опасности говорить прямо. Прямые слова принимались за иносказания, а когда многое другое было объяснено откровением Нового Завета, то ум человеческий до времени был отвлечен этими новыми истинами от уразумения дальнейших истин из таких прямых пророчеств о них].
Пока потомство Авраамово еще было семейством, познание истинного Бога достаточно сохранялось в нем преданием, но когда оно стало народом, и жить ему пришлось среди чуждых, идолопоклоннических нравов, в одном из неподвижных, образованных племен, живших не по духу, а по душе, то настало время предание скрепить писанием и все истины веры поскольку они их знали, привести в более определенный вид.
Великая борьба добра и зла вступила на более обширный путь и снова Бог усилил боевые средства избранных Своих. До тех пор Он прямо сообщался только с отдельными людьми или семействами их; тут в первый раз Он обратился к целому народу, и в первый раз все, что передавалось из рода в род отрывочными преданиями и подкреплялось отдельными откровениями Божиими наедине с родоначальниками их, все это было собрано воедино, доведено до полноты в подробностях и освящено более знаменательным откровением Божиим, чем все раньше бывшие.
Новым средством борьбы и новою помощью Божьею было выселение Израиля из Египта и получение им от Бога заповедей, которые сделались до конца мира основами закона Его.
Этого вмешательства Божьего в мировую борьбу надолго достало человечеству, и, благодаря ему, вдохновлялись все последующие пророки, до Искупителя жившие; время же этого вмешательства было такое, когда в других племенах земных уже началось быстрое движение духа, и наступательная сила зла была в полном ходу.
Заветом Моисеевым утвердилась в одном месте и в одном народе земли хотя несовершенная, но истинная вера, которая должна была и на все другие места и народы распространить свое действие и везде отражать успехи зла, несмотря на то, что эта вера сосредотачивалась в одном еврейском народе, и нигде больше не проповедовалась, так что многие народы, более отдаленные, вовсе не знали ее;
но всякое учение, дурное и хорошее, и вообще всякая идея, исходящая из духа, имеет то свойство, что посредством световых выделений духа и самого тела распространяется невидимо повсюду на земле и может сообщаться и таким людям, которые ушами плоти своей никогда не слыхали о ней.
Лучи духовного света, вместе с плотскими лучами проникая в них от других людей через пространство, без слов заносят в дух их те

мысли и чувства, которые присущи идеям, неведомым им и неслыханным ими, и, под влиянием их, изменяется душа их духа и, вследствие этого, весь дух их.
Они начинают воспринимать образ мыслей, воззрения, способ чувствовать людей, далеких от них и местом, и жизнью, и верой, и, не зная причины, ощущают последствия ее, не слыхав об учении, уподобляются ученикам его.
Потому достаточно, чтоб где-нибудь в мире существовала истинная вера и истинно святая жизнь, для того чтоб и не принадлежащие к этой вере, но способные по природе своего духа воспринять ее дух, невидимо пропитались ее благотворным влиянием, через лучи световых выделений носителей ее; и все, что ни делается в мире доброго и святого, делается посредством истинной веры и идет с того места земли, где она сосредоточена, так что невидимые веяния ее помогают и не принадлежащим к ней сохранить, насколько это возможно без полного знания ее, неискаженный чистый образ своего духа, такой, каким они от Бога получили его; и чем обильнее плоды такой веры в месте ее нахождения, чем ярче свет ее в жизни носителей ее, тем сильнее действуют лучи их вдаль, во всех концах земли, и тем легче врываются в души человеческие.
Напротив, достаточно, чтоб где-нибудь в мире существовало вредное заблуждение и вредное направление жизни (ведущее к подчинению духа плоти), для того, чтоб и не принадлежащие к нему, но способные воспринять дух его, хотя бы они сами принадлежали к истинной вере, невидимо пропитались дурным влиянием, через лучи световых выделений заблудших; потому все, что ни делается в мире злого и вредного, делается посредством ложных учений и идет с тех мест, где они сосредоточены, так что невидимые веяния их заражают и не принадлежащих к ним и не слыхавшим о них и искажают дух их, делая его не таким, каким они его получили от Бога; и чем больше растлевают ложные учения жизнь последователей своих, тем сильнее действуют в даль вредные лучи их и тем больше производят зла в мире.
Истина, которою проникнуты были жизнь и учение пророков и праведников в Израиле, и которую более или менее хранил в себе и весь израильский народ, без слов вдохновляла и другие народы и в философию самих язычников заносила, неведомо для них, более духовные, многосторонние и возвышенные понятия, чем какие могли бы возникнуть из их огрубелых верований.
Особенно сильно действовали благодатные лучи истины на впечатлительный дух таких людей, которые, если б были научены истинной вере, то сделались бы избранниками и святыми Божиими: так, один из языческих философов, Сократ, невидимыми вдохновениями дошел почти до познания духа истинной веры и далеко проник в понимание духовных вещей; он умер мучеником истинного Бога, не слыхавши о Нем и не знавши Его; тем более он был бы служителем Его, если б знал Его.

Наоборот, ложь и растленность языческих учений заражала и израильский народ не только при видимом общении его с ними на чужбине, когда он делался склонным отпадать от веры, и неоднократно и соблазнялся на это, но и без слов сообщалась ему, на родине его, и заставляла его в свою собственную веру вносить чуждые ей идеи и толковать ее в узком, плотском смысле, подобно язычникам.
Отсюда произошло у Израильтян ожидание в лице Мессии богатейшего и сильнейшего из царей земных, бессмертного в нынешней, не перерожденной плоти и ожидание вечного царствия его в нынешнем плотском мире, не переустроенном по духовным законам, но в таком, каков он теперь, отсюда и все понятия их о блаженстве вечного царствия извратились и уподобились языческим;
[перестав понимать разницу между плотью и духом и не одинаковыми, даже враждебными одни другим стремлениями их, они приучились ценить только то, чего хочет плоть, и все представления о счастьи свелись у них к обилию благ земных, здоровью и благоденствию плоти; отсюда вкоренился в них предрассудок, что болезнь, бедность, гонения и несчастия земные непременно бывают наказаниями Господними, действиями гнева Его и что праведники им подвергнуться не могут;
отсюда и само царствие Мессии явилось для них обетованным временем самого грубого, неизменного благоденствия, торжеством всех житейских помыслов их о господстве над народами и о возмездии им удовлетворением тщеславия, корыстолюбия, трусости и себялюбия].
Во всем этом выразились у них стремления души животной, взявшие верх над стремлениями духа ангельского, и все это привело их к тому, что они не могли узнать Мессию, когда Он явился, ибо тот образ Его, который они себе создали, как высшее и лучшее, что могли себе только представить, далек был от истинного образа Его.
Пока свет истины пересиливает заразу лжи и завоевывает себе чужие области, Бог считает прежде посланные Им средства борьбы достаточными; но едва зараза лжи начнет пересиливать его и заноситься в его собственные области, Он немедленно посылает борцам Своим новые средства. Сначала и в чужих областях еще не было наступательных действий истины: она брала лишь свое невидимое.
Впрочем то завоевание истиною чужих областей, о которых здесь говорится, не есть еще наступательная борьба: истина при этом берет только свое невидимое в видимых чужих областях, а не вторгается в чужое невидимое, как будет при конце борьбы, что ложь делает уже и теперь.
Так и в то время, когда израильтяне перестали вдохновлять язычников своими идеями, но сами заразились их идеями и испортили ими свою веру, так, что пророки перестали нарождаться у них. Тут-то и возобновил Бог борьбу добра могучим и неотразимым средством, еще небывалым на земле, и придал ему небывалую силу: явился Искупитель, явилось крещение, и крещение создало Божьих борцов незапятнанных

первородным грехом, искупленных от него, и одаренных такою способностью к победе духа над плотью, которая приравнивала их к бесплотным ангелам.
Такие именно борцы нужны были в то время, при страшно разросшейся в мире силе зла; без благодати крещения сами избранники добра не могли бы тогда возвыситься до той степени совершенства, какую имели древние праведники и пророки, ибо напор зла был уже весьма велик; прежние средства для борьбы с ним были бы слабы.
Хотя искупление было нужно для вечных целей, а не для временных, но совершилось оно именно в такое время, когда кроме вечного своего значения, оно имело и временное значение, для поднятия и усиления добра в мировой борьбе, и когда нужда в нем дала себя чувствовать всего сильнее.
5. Где наибольшее зло, там наибольшее и добро, и никогда, в самые лучшие времена иудейской веры, при величайших пророках ее, дух человеческий не доходил до такого ясного уразумения личности Мессии, до такого чистого порыва любви и веры к нему, до какого он дошел именно во времена упадка и огрубения этой веры в большинстве народа еврейского.
Это просветление разума и этот порыв сердца именно и были тем «первым словом», которого всегда ждет Господь от человека, при всяком великом начинании Своем, тем знамением времени, на которое Он всегда откликается Своими знамениями.
Сказано было это первое слово после долгого затишья и застоя, когда дух на время оскудел в Израиле и вдохновение пророческое молчало в нем. Раздалось это слово не в сильном и смелом мужском духе, царе, или судье народном, или первосвященнике, а в робком и нежном, миру неведомом, в глубине святой и тихой жизни скрытом, женском духе, в духе юной девушки – сироты четырнадцати лет.
Это была Мария, Та, которую Бог веками подготовлял в народе Своем, зародыш которой задолго до Ее рождения Он положил в предках Ее и через все поколения заботливо развивал и охранял его.
Лицо Ее, со всею предусмотрительностью Божьею подготовленное к появлению, через особенное предопределение, сочетание всех супружеских пар, произведших Ее, это лицо было единственное в своем роде: оно имело черты и весь образ Дочери Божией Аллилуйи, только с различием славы и красоты, соответствующим различию ангельского духа от Божественного; потому этот женский дух [нечетный, как Дочь Божья], имевший такое лицо, был способен составить с Духом Дочери одно и то же существо, с двумя естествами, Богочеловека с двойным духом неравной природы и неравного достоинства.
К этому-то и предназначал Бог Марию, избранницу Свою между всеми избранниками, ради рождения Которой совершались под особенным покровительством Божиим все судьбы еврейского народа.
Но родилась Мария от Своих родителей обыкновенным человеком, с одним только человеческим духом обыкновенной ангельской природы

и такою оставалась до четырнадцати лет, когда на предложение священников выдать Ее замуж, Она отвечала, что дала обет девства [ибо она хорошо знала и чувствовала нечетный дух Свой].
После этого, Отец ждал от Нее только первого слова Ее, чтоб воплотить в Нее Дух Дочери Своей.
И вот, когда Она, читая пророчества Исайи об Искупителе и особенно о том, что дева приимет Его во чреве и родит Его, задумалась о великом счастье этой неизвестной девы и пожелала быть рабою ее, в Ее сердце зажглось совершенно материнское чувство любви к будущему Младенцу-Мессии. Без зависти к предсказанной деве, Она воображала себя рабыней ей, нянькой Ее Сына, но на самом деле чувствовала при этом то самое, что чувствовала бы и мать Его. Не бывши матерью, Она поняла сердце матери Мессии. \Материнским чутьем она поняла и Самого Мессию, лучше и вернее чем все ученые и мудрые народа Ее, лучше чем все святые и пророки, и в один миг сердцем Своим угадала, каков Он будет Сам, какова будет жизнь Его. Она постигла весь дух Его учения, каким Он должен был быть, и всю судьбу Его, какою она должна была быть, и все цели Его рождения на земле и весь смысл искупления Его. Она не могла бы высказать все это ясными словами, но для Нее Самой все было ясно, и страстный прилив бесконечной любви и жалости к будущему Страдальцу разрывал Ее сердце на части. И вместе с тем Она предчувствовала и дальнейшую нетленную славу Его, и скорбь сменялась в Ней нестерпимою радостью.
Такого настроения духа ждал от Нее Господь, чтоб совершить над Ней великую тайну Свою, и вот, архангел Гавриил предстал пред Нею с благовествованием своим, которому Она поверила, ибо сердце Ее было готово к тому. И как только архангел окончил слова свои и удалился от Нее, Дух Дочери сошел на Нее и воплотился в Нее, и Дочь и Мария стали одним существом, двойного духа, неразрывно, нераздельно слитого в одном лице.
Но так же, как Иисус Христос, пока не вознесся на небо Своей воскресшею и одухотворенною плотью, пребывал на земле в тленной плоти Своей, а на небесах и вообще невидимо везде, где хотел, бесплотным Божественным Духом Своим, так и Мария, пока жила на земле, была и воплощенным в тленную плоть, двойным духом, и бесплотным, но только одним Божественным, на небесах невидимо и везде, где хотела.
Когда в день Пятидесятницы Дух Святой, т.е. Дочь Божия, сошел на учеников Христа и в том числе на Марию, то для них всех это состояло в обручении их слоев с одним слоем изображения Дочери, не через Брата Ее, между Его двойными слоями, как бывает от рождения у всякого человека, а особо от Него, отдельным повторением Ее, для того, чтоб она могла еще сильнее вдохновлять их [ибо Ей из всех образов Божиих принадлежит особенное вдохновляющее действие на людей]; Для Марии же сошествие Св. Духа состояло в том, что соединение Ее с

Ее собственным Божественным Духом, глубже тогда проникшем в Нее, дошло до самой животной души Ее и, вследствие этого, все мысли Ее Божественного Духа были Ею вполне ясно сознаны.
Вообще у всякого человека дух его не всегда одинаково близок к низшей части существа его и не всегда человек сознает все, что думает и чувствует дух его: грехопадение в том и состояло, что от человека удалился собственный дух его, и связь его с ним ослабла. Потому, кроме обыкновенного сознательного мышления, проникающего через все существо человека, в нем есть еще бессознательное, ему самому неведомое мышление одного духа его, которое иногда, но медленно доходит до души его, и тогда весь человек начинает сознавать его, а иногда так и остается в глубине его духа, неизвестным ему; человек не все и не всегда знает, видит и слышит, что знает, видит и слышит дух его, ибо дух и во плоти иногда воспринимает впечатления не через плоть, а помимо ее, так как бы он не имел ее, и видит и слышит то, что не доходит ни до души, ни до плоти.
Так и Мария, получившая Свой Божественный Дух не от чрева матери, а уже на возрасте, не настолько применилась к Нему животной душой Своей, чтоб все Его мысли насквозь овладевали Ею; во многом Она через человеческий дух свой чувствовала и рассуждала, как Бог, но до общего сошествия Ее Самой на людей, Она настолько мало сознавала Себя, что не знала о Своей Божественности и всю Свою внутреннюю перемену приписывала только наитию Божественной силы на Нее извне и рождению от Нее Бога-Слова; только в день Пятидесятницы Она узнала, что Она Бого-человек и Дочь Божия.
6. После благовествования Гавриила зачатие Сына Ее произошло в Ней так: младенческий дух Брата Ее от века пребывавший в Ней, не прямо и непосредственно, а через Маргариту, возрожденную в Ней, с которою Он везде неразлучен и в которую был погружен, действием животворящей силы Ее выступил наружу из младенческого духа Маргариты и явился в Ней [отдельно от этой последней, но кроме того все-таки оставаясь и в ней, как и она оставалась в Нем].
Этот образ младенца Рафаила сообщился и человеческому духу Марии, неразрывно слитому с Духом Дочери, и зародился в нем, сообразно его низшей природе, в низшей природе света, в виде человеческого младенческого духа, совершенно такого же лица, как Рафаил;
от духа все тот же образ перешел и в душу Марии и там зародилась душа Сына Ее, и таким образом зарождение, передаваясь дальше и дальше [так же, как и при четном зарождении, посредством мгновенного изменения одного слоя Марии в свет Ее Сына], достигло через оба световые тела,
до внешнего твердого тела, в котором, посредством притяжения его частиц световыми телами Младенца, стало образовываться, как бы облекая эти световые тела, Его собственное твердое тело [оно возникло в теле матери, хотя в том же самом месте, как обыкновенно, при зачатии тела младенца, но совершенно в ином порядке, вследствие иного способа

появления; (рождения тут собственно не было, настоящее рождение было только для духа человеческого, души и световых тел, для твердого же тела было особенного рода исключительное извлечение его частиц из тела матери собственной притягательной силой светового тела младенца, тогда как всякое рождение совершается силою матери, оно и совершилось в Марии для всего невидимого [человеческого] состава Сына Ее и на том остановилось, а твердое тело Его уже только выделилось из Ее тела, не зарождавшись в нем). Родился от Нее Ее Младенец, в том же самом виде Своего Божественного Духа, в каком от века пребывал в Ней внутри младенца-Маргариты, и уже вместе с душой и плотью дорастал до полного вида своего, в окончательном пределе Своего возраста].
Так как человеческий дух Его был во всем подобен Божественному, кроме природы его света, то и он был также четный, и вместе с этим человеческим духом Иисуса родился, погруженный в Него, младенца, сотворенный из Его идеи дух младенца – жены Его; точно также она родилась с Ним, по общему закону, и в душе и в световом теле, везде соединенная с Ним своими слоями.
Как дух Иисуса-человека был одного и того же лица с Духом Бога Рафаила, только другой природы, так дух Его жены по человечеству был совершенно одного и того же лица с духом Его жены по Божеству, предвечной Маргариты-церкви, и в ней также было две природы, или два естества, предвечное и обыкновенное ангельское, одного и того же лица, составляющие одно и то же существо.
Если бы Мать Иисуса не была родственна Ему и по Божественному Его духу, как по человеческому, то Она не могла бы воспитать и сохранить Его для Его дела. Пока Его человеческий дух и душа еще развивались из младенческого и детского возраста, а Божественный Дух изменялся сообразно тому видом Своим, легко можно было неумелым и неразумным обращением с Ним навсегда погубить Его, изгнав Его Божественный Дух из Него, за которым последовал бы человеческий, и Он. остался бы слабоумным разбитым существом с одной душой. – Избегнуть этого не могла бы никакая женщина в мире на месте Его Матери, кроме Самого Духа Святого. При первых словах Его о любом явлении природы, о любой тайне духовного мира, которые Он знал и понимал по Своему, как Бог, всякая другая пришла бы в ужас и либо тут же предала бы Его в руки врагов Его, начав оплакивать Его будто бы погибший разум, либо заглушила бы в Нем всякую работу духа и сделала бы невозможным дальнейшее пребывание Его духа в теле Его.
Все страшные для человека истины, которые Он знал от рождения, все законы природы, которые были Ему открыты так, как никогда наука человеческая не откроет их [не только тогдашняя жалкая наука, но и самая полная и точная наука, какая возможна в мире, пока мир стоит], все это Он высказывал первой Своей матери просто и доверчиво и, как ребенок, вовсе не думал, чтоб в этом было что-либо особенное, неизвестное другим; Он был уверен, что так, как Он понимает вещи, и все

понимают их, и что все хорошо знают то, чего нельзя было не знать, как казалось Ему. Нужно было предостеречь Его от излишней, детской откровенности с посторонними, чтобы Он прежде времени не выдал Себя им, но вместе с тем не дать Ему и подозревать, что слова Его могут показаться необыкновенными; нужно было, не задерживая работу Его мысли, не дать и преждевременно явиться в Нем сознанию, Кто Он есть, ибо такое сознание могло быть еще не по силам ребенку; нужно было не поставить Его в необходимость признать в Самом Себе или помешанного, за какого не преминули бы счесть Его люди, если б Он им высказался, или особое высшее Существо, и, охраняя Его детскую беззаботность, отклоняя тяжелые для Него вопросы, уберечь Его от всяких подозрений со стороны людей. Детство такого существа, как Он, было окружено многими опасностями и незаметными пропастями; провести Его благополучно среди этих пропастей до того времени, как Его дух достаточно окреп, исполнить столько неуловимо-тонких и до ужаса трудных задач мог только нежный, всепроникающий разум Дочери Божией.
Та особенность Марии, что Она Сама получила Свой Божественный Дух не от рождения, ограждала Ее от тех опасностей, которые предстояли Ее Сыну, ибо Ее сознание Самой Себя было далеко от Нее, и Она спокойно могла отдаться воспитанию Сына, не тревожась ничем и ничему не удивляясь относительно Себя Самой.
Но зато самосознание Ее Сына должно было сделаться в Нем гораздо крепче, чем в Ней; хотя Он пережил в зрелом возрасте те страшные сомнения, от которых Она ограждала Его в детстве и которые выражались в неоднократных словах сатаны, невидимо внушенных Ему при искушении Его: «если Ты Сын Божий», но когда Он отразил их, то они уже не возвращались к Нему, и Он сделался непоколебимым в Своем знании Себя. На то Он и родился Богом, а не воплотился впоследствии, как Мать Его, что Ему предстояло перед насмешливыми взорами врагов Своих исповедовать Себя и в лицо сказать им: «прежде чем Авраам родился, Я есмь»;
Ей же предстояло только Его понять и охранить, а Себя сознать только для Самой Себя, по воскресении Его, и посвятить в эту тайну Свою только приемного Сына Своего Иоанна.
Крещение Иисуса от Иоанна Крестителя состояло невидимо в том, что и человеческий дух Его был погружен отеческим крещением в сердце Отца, как был погружен в него от века Его Божеский Дух. С этого мгновения для Него были кончены все опасности не исполнить Своего дела или не дожить до него всеми или некоторыми частями существа Своего.
Охраняло Его детство и особенно юность, невидимо помогая в этом Его матери, еще другое женское существо – сама жена Его (по предвечному Духу), Маргарита. Она была тем ангелом хранителем Его человеческого духа, который дается каждому человеку при рождении.

Она рано открыла Ему невидимыми вдохновениями тайну их союза и их обоюдного участия в возрождении человечества и предупредила в Нем всякую ошибку человеческого сердца Его, обратив к себе самой первые, Ему Самому неведомые его вдохновения, при переходе Его в юность.
Воплотилась она, так же как и Дочь, не от рождения, а в возрасте еще позднейшем, чем была Мария при воплощении Дочери.
Потому она так же, как Мария, не противоречит сказанному о Иоанне Крестителе, что больше его не было никого из рожденных женами: если бы Мария родилась такою, какою стала после, то это нарушило бы слова Христовы, ибо Она, без сомнения, больше Иоанна, и даже не зная о Ее Божественности, христиане называли Ее, по предчувствию, «честнейшею Херувим и славнейшею без сравнения Серафим» и «Владычицей мира».
Но не только Она, воплощенный Бог Дух Святой, но даже Маргарита-церковь предвечная, поблизости родства своего с Богом и по предвечности своей, была духом больше Иоанна, и также ее рождение от жены противоречило бы сказанному о нем, если бы она не воплотилась в окончательном виде своем уже после.
Иоанн же был больший из рожденных по своему духу, вышедшему первоначально и прямо с неба, из предвечного ангела 5 лет, духа силы; и Иоанн получил этот свой дух прямо из нетленного мира: это был дух Илии, изменившегося в нетленное тело и взятого на небе, как бы при конце мира.
Об этом сказал Христос: «если хотите принять, он есть Илия, которому должно придти». Душа же его возникла, путем рождения, точь в точь та же самая, как была у Илии, Потому Илия и Иоанн Креститель одно и то же лицо и жил он при Иисусе Христе в двух видах, в нетленном теле на небесах, и в тленном на земле.
Когда умер Иоанн, дух и душа его соединились сами с собою в теле Илии [и когда воскреснет умершее тело его, то оно будет лишь повторением его нетленного уже существующего тела и может войти само в себя и выйти из самого себя по общему закону духовных тел].
Перед кончиной мира и вторым пришествием Христа ему предстоит в третий раз жить на земле, точно так же воплотившись духом, исшедшим из его нетленного тела, как в то время, когда он жил в виде Иоанна.
7. Жена Иисуса выделилась из Него [семь месяцев и семь дней спустя после Его рождения, когда мать ее зачала ее],
но выделилась она тогда только из человеческого духа, души и светового тела Его человеческим духом, душой и телом, [конечно, оставаясь в то же время и в Нем] а не из Духа Божественного, где остался, не выделяясь изнутри Его, дух предвечной церкви.
Она родилась вне брака, от матери-евреянки и отца-римлянина, служившего в римских войсках. Когда Мария спасала в Египет Сына Своего от избиения вифлеемского, то ее мать сопутствовала Ей, так как тоже отправлялась в Египет, к отряду ее отца, назначенному туда. Там

у нее и родилась эта дочь ее и жила первые дни своей жизни подле Марии, истинной матери своей, как дочь Ее короткой знакомой, и колыбель ее стояла рядом с Иисусовой. Мать ее вскоре умерла от горя и разных бедствий, и отец был отозван службою в Рим, и когда Мария возвращалась на родину, в Галилею, то, по просьбе умершей матери, взяла с собой и оставшуюся бесприютную сиротку, для передачи ее родным ее матери.
Один двух лет, другая восьми месяцев, полные необъяснимой привязанности друг к другу, Иисус и Маргарита [земное имя ее того времени не известно] возвратились вместе, и вместе, все крепче любя друг друга, провели первые годы детства.
Но на седьмом году Иисуса жизнь надолго разлучила их, и они уже не видались до того времени, как прославился Иисус, почти до половины Его служения.
Живя вдали от Его влияния, оставшись в самых трудных условиях жизни, без семьи и покровительства, после смерти той единственной своей родственницы, которая шести лет взяла ее из Галилеи, она заразилась злом внешнего мира, хотя родилась исключительно против других людей, без всякого зародыша зла, так как ее дух выделился из непорочного духа Иисуса.
Она сделалась грешницей, но Он не знал этого и не имел о ней никаких известий, пока не пришел в Наин, где воскресил сына вдовы. Тут Он узнал о том, что она уже поселилась в этом городе, близком к их общей родине, и о всем ее прошлом, полном нестерпимого позора; как ни велик был его пророческий дар, но этого Он не узнавал раньше, через Божественный Дух Свой, о друге своего детства, про которую Он знал, что она Его жена, и будущая воплощенная церковь, ибо Отец щадил Его и скрывал от него до времени это горе.
Когда же Он узнал это, то узнал одновременно и то, что могло смягчить Его скорбь о ней, а именно, что как только слава Его дошла до нее и в ней оживилось воспоминание о Боге-ребенке, с которым она вместе росла, не зная, Кто Он был, она немедленно бросила порочную жизнь, чего это ей ни стоило.
С самоотвержением несла она все последствия того разрыва с прошлым, так как, по причине сильного презрения иудеев к подобным ей и их полного отчуждения от них, ей, лишившейся бесчестного хлеба, невозможно было достать и честный; никакой труд, никакое законное место в обществе уже не были ей доступны, и только ценой ужасных лишений, терпя голод и наготу, она могла отказаться от своей прежней жизни.
Иисус узнал все это, и как ни сожалел о ее бедствиях и об отвержении ее из всякой людской среды, но еще больше радовался, видя, как мало корня имело в ней зло и на какие подвиги добра она была способна; еще не видав ее, Он простил ей все за то, что она предпочла скитаться

без крова и почти без пищи, чем продолжать делать зло, и за то, что она это сделала, как Он Сам знал, в память Его и своего детства, проведенного с Ним.
В первый раз они встретились в Наине в доме Симона фарисея – ибо она была женщиной, которая с плачем припала к Его ногам в этом доме и мазала их миром, и обливала слезами, и утирала волосами своими. Для нее и была сказана Им известная притча о двух должниках и к ней обращено было бессмертное слово, столько утешавшее впоследствии всех грешников: «прощаются ей грехи ее многие за то, что она возлюбила много, а кому мало прощается, тот мало и любит».
В то время в ней уже был воплотившийся в нее незадолго до того предвечный дух Маргариты; он выделился из самого себя, пребывавшего в Божественном Духе Иисуса, как только Иисус узнал о позоре и о раскаянии ее, и о святой перемене жизни ее, и это выделение произошло вследствие сильного потрясения, которое это известие произвело в Нем, причем, конечно, ее предвечный дух остался и внутри Его; так что Маргарита, как предвечный ангел, терпела в доме Симона поношение и стыд за те дела, в которых не участвовал и не повинен был высший дух ее.
Воплотившись в смертном теле, она, как и Иисус и Мария, в то же время оставалась духом на небесах, и подле Иисуса на земле, как Его ангел хранитель, и везде, где хотела После того она сделалась, неведомо для мира, лучшей ученицей Иисуса и раньше и полнее всех апостолов поняла Его будущее воскресение и смысл искупления и жизни Его, не исключая ни своего участия в этом, ни того, что она предвечный дух и жена Его, ни вообще законов сочетания духа, которые она еще раньше бессознательно испытывала на себе и в сильных порывах любви к Иисусу доходила до затерянного со времен греха «дерева жизни», т.е. до ясного чувства жизни и сочетания своего духа.
Ученицей Его она сделалась больше невидимыми вдохновениями через собственный дух Его, пребывавший в ней, и через дух свой, пребывавший в Нем, что было возможно и заочно, и издалека, и потом узнанное без слов проверялось на словах, во время редких встреч их; но жизнь их шла, как и до тех пор, отдельно, при странническом образе жизни Его с учениками, так как она не была в числе женщин, следовавших за Ним.
Про нее упомянуто в Евангелии, что ученики, увидя человека, который изгонял бесов именем Иисуса, а за ними не ходил, запретили ему; но Иисус вступился за него, говоря им: «кто не против вас, тот за вас». Этот человек, не ходивший за ними, была она; итак ее гнали, по незнанию, даже лучшие друзья.
Незадолго до смерти Иисуса, перед Пасхой, она пришла в Иерусалим, и тут они виделись чаще и дольше, чем до того времени, и Он еще более укрепил в ней надежду на воскресение Свое.
У креста Его она стояла среди женщин галилейских, веровавших в Него, вместе с Его матерью, (к Которой она стала по временам не надолго приходить, пребывая у Нее после того, как Он оправдал ее в

Наине). При Его страданиях на кресте она улыбалась Ему, чтоб напомнить Ему взглядом и улыбкой их недавнюю беседу о воскресении Его и о блаженной вечности: но до конца она не выдержала, как Мать Его, хотя и сдерживала свои слезы, которых не могла сдержать Его Мать; прежде чем Он испустил дух, ее сердце разорвалось, и она скоропостижно умерла, на Его глазах; это и было тем мгновением, когда Он воскликнул: Боже мой, Боже мой, зачем Ты оставил Меня! и это ускорило Его смерть, так что Пилат удивился, что Он уже умер. А о ней люди сказали, что это Бог наказал ее скоропостижной смертью за то, что она смеялась во время страданий Праведника. Так до конца сбылось над ней слово Его: «блаженны вы, когда будут злословить вас напрасно за Меня».
Когда она невидимо воскресла с Ним в третий день, по сообщившейся ей от Него способности воскреснуть в жизнь вечную, то Он в течение сорока дней, оставшихся им провести на земле, дополнил ей все еще неясное для нее о их взаимных отношениях, о предвечности ее и о ее доле в возрождении искупленных;
первою искуплена Им была она, ибо, по соединению ее с Ним крещением и обручением всех слоев духа и тела, ей первой сообщилась очистительная и животворная для вечности сила страданий Его, а через нее уже стала действовать потом и на возрожденных в них детей их.
После вознесения их тел на небо, Его видимо, ее невидимо, они уже нигде не стали пребывать бесплотными духами, как было до самого вознесения их, а везде дух их стал соединен с телом, и сколько бы они ни повторялись и где бы ни появлялись одновременно в разных местах, на небесах или на земле, везде тленное тело их повторяется вместе с духом; только обручением в телах людей, живущих на земле, или в ангелах, дух их пребывает отдельно от тела.
Мария, как известно, жила некоторое время на земле, после смерти Сына,и, по христианскому преданию, также воскресла в третий день.
С тех пор и Она нигде не пребывает бесплотным духом, как до воскресения Своего, а везде, на небесах и на земле, повторяется вместе со Своим нетленным телом, только обручением в телах других людей, или в ангелах, Ее дух пребывает отдельно от тела; потому и Бог Дух Святой, или Дочь Божия, теперь такой же воскресший Бого-человек, как Сын Божий.
Сын Ее после воскресения тела Ее стал и телом Своим младенческого образа пребывать в Ней, а не одним только духовным и световым составом.
Отец Маргариты по плоти сделался христианином и умер мучеником за Христа в Риме, в гонение Нерона, не зная, в каких отношениях к Христу была дочь его, и даже не зная, что у него была дочь, ибо он оставил мать ее раньше ее рождения.
8. Когда, после Пятидесятницы, была установлена первая церковь на земле и вошли в действие таинства Христовы, и когда в нетленном

теле Маргариты, впервые появились земные дети ее, возрожденные духовным сочетанием ее с Христом, то искупление рода человеческого свершилось.
Но крещение в Христе через церковь не такое действие, которое могло бы не быть безусловно необходимым для всех спасаемых, и будучи необходимым для живущих после Христа, не быть одинаково необходимым для живших раньше Его.
Крещение уподобляется в Св. Писании ковчегу Ноеву, а ковчег был единственным средством спасения от потопа; и никто не избегнул погибели, кроме вошедших в него.
Так и вне крещения нет спасения в вечности, ибо только оно уничтожает в духе человека зародыш зла, который иначе неминуемо погубит его и без чего человек не может иметь бессмертного тела в жизни вечной.
Тело Маргариты, вмещающее сперва духи, а потом после воскресения и тела всех ее детей, есть ковчег Нового Завета, единственный и безусловно нужный для всех.
Как же спаслись святые и пророки ветхозаветные и сам Илия-Иоанн, Креститель Господа, если не допустить для них возможности участвовать в крещении, помимо крещения на земле водой, для них еще не существовавшего. Как спаслись многие святые и мученики из язычников, которые, воспламенившись примером своих жертв, христиан, мучимых ими, исповедовали Христа и умирали с ними на пытках, не успев креститься? Ибо «кто не родится свыше, тот не войдет в царствие Божие», сказал Христос.
Это неопровержимо доказывает,самым простым размышлением, что есть крещение в Христе и участие в искуплении Его, не в одном только видимом мире.
«Кто не родится от воды и Духа, не увидит царствия Божия» – эти слова относились к живущим на земле, и действительно дух во плоти не принимает и невидимого крещения, пока над ним не совершается обряд водою; но те же слова в ином виде «кто не родится свыше, не увидит царствия Божия» относились и к умершим раньше установления обряда водою, или не успевшим принять его.
Над такими крещение совершилось в бесплотном мире непосредственным действием Духа Св. и сочетанием Сына с Церковью.
В день сошествия Св. Духа, все достойные жизни веч(ной, жившие раньше Иисуса, снова родились от Него духами и душами своими, а усопшие души их были соединены с новорожденными душами лучами света тех и других силою Духа Св.
Все, спасенные для вечности в Ветхом Завете, от Адама до Иосифа обручника и Иоанна Крестителя, возродились в этот день, ибо для всех было уготовано искупление.
Для всех это искупление совершилось рождением, от Христа через Маргариту, кроме самой Маргариты, которая получила его прямо от Него, по супружескому своему союзу с Ним, и Марии, которая была

искуплена Сыном Своим, не как Бог, а как человек, и не от греха, и без того не бывшего в Ней, по действию Ее Божественного Духа, а только от смерти, – одним лишь пребыванием Его в Ней Материнским крещением Его младенческого Образа.
Когда Она воскресла нетленною, то в Ней возродилось и тело Сына Ее, в младенческом виде, и облекло, неизменно пребывавший в Ней младенческий дух Его. (Через это новорожденное в Ней тело Его Ей и сообщилось от Него искупление от смерти, ибо этого Он должен был и для Себя Самого достигнуть очистительной силой Своих страданий, а первая способность воскреснуть в нетленном теле перешла к Ней, после Ее смерти, через дух Его, как было и с Маргаритой).
Но духовным загробным крещением всех ветхозаветных сынов царствия не ограничилось милосердие Божие; впоследствии были включены в искупление крещением и те потомки Божий, которые, хотя жили в язычестве и были воспитаны в незнании истинного Бога, но по таинственному сообщению световыми лучами духа с истинно-верующими, напитались их идеями и мыслями, чувствовали и поступали по духу их.
Так были спасены в разное время, иные раньше, иные позже, по достаточном наставлении их в истине через бесплотных ангелов, братьев их, все те язычники, которые жили по смыслу слов апостола Павла: (Р.П. 13-66 и 27-28). Наконец таким же способом были искуплены и все без исключения младенцы и малолетние Иудеи и язычники, умершие неповинными ни в каких грехах.
Но да не подумают, чтобы это сколько-нибудь уменьшило для умирающих христианских младенцев не только необходимость крещения водою вообще, но даже необходимость как можно скорее совершить его: дух человека и в новорожденном не бывает моложе 3-х лет (т.к. в бесплотном мире он грудной младенец только внутри матери, но родится мгновенно и вне ее и не моложе 3-х лет), потому, если не поспешить крещением, он может, не имея чистоты от первородного греха, заразиться из мира тьмы такими дурными зачатками идей, которые в случае смерти младенца раньше крещения заставят его перейти в бесплотный мир больным и зараженным, хотя не по своей вине; а такое присутствие заразы зла в идее духа, изменяя самое вещество света его, причиняет ему такие же страдания, какие зараза телесная причиняет телу.
Навек такой младенец не погибнет, ибо он ни в чем сам не виноват, но довольно, что он будет страдать, и быть может долго, даже иногда до общего воскресения, пока не сомкнутся соединительные лучи его с самим собою, возрожденным в Маргарите, после смерти его.
Тем более такой дух может быть чувствительным к своей непроизвольной заразе, если он не детский дух, а взрослый, и очутится в бесплотном мире в пределах своего возраста
Так и многие младенцы, жившие до Христа, успокоились духом в день общего возрождения умерших лишь после страданий, перенесенных от заразы зла, полученной на земле.

Те из тогда умерших не страдали, которые праведною жизнью ус пели подавить в себе зло до степени зародыша; такие в спокойствии и ясности духа ожидали своего крещения.
На таком временном состоянии болезни и страдания духа, не влекущем за собой вечной гибели, основано и поминовение усопших.
Если б участь их не подвергалась никаким переменам между смертью и воскресением, то поминовение не имело бы никакой цели, между тем христиане знают по преданию, что «великая бывает польза душам, упоминаемым в молитве, когда прележит великая и страшная жертва тела и крови Христовой».
Это происходит от того, что даже из тех людей, которые по делам своим не заслуживают перед Богом вечной погибели, многие не настолько поддерживают соединение свое с крещеным духом своим добрыми делами на земле, не настолько пребывают во Христе, чтоб не ослабели соединительные лучи их; тогда, уже по своей вине, они вносят с собой в бесплотный мир заразу и болезнь духа, от которой страдают, пока мало помалу, во время сочетаний Христа с церковью, обновляющих их жизнь, не укрепится связь этих лучей. А так как сочетания эти происходят главным образом во время таинства Евхаристии, то молитвы, возносимые в это время за больных духом в загробном мире, способствуют возобновлению и усилению тока их лучей.
Такое временное страдание после смерти не есть Чистилище, как иные думают, ибо Бог никого не очищает злом, и страдания очистительные есть только одни, самого Христа, и других не требуется; в бесплотном же мире страдания могут происходить только от присутствия зла и тьмы в самом духе, а не от чего иного, и внешних средств, производящих их так, как на земле, у Бога там нет; точно также уменьшаются эти страдания не покаянием умершего, ибо покаяние он должен принести до смерти, и после оно не принимается; а состоят эти страдания просто из болезней духа, не Богом посылаемых на умершего и не очистительных, но заносимых им в виде заразы, полученной в теле от грехов его и не уничтоженной им самим заблаговременно, потому уничтожение их есть не покаяние и исправление, а лечение, такое же, какому подвергают больное тело, которое также бывает больным от последствий грехов.
Христианин может совершенно избежать таких загробных болезней, ибо он от крещения свободен от всякого зла внутри себя; но язычник и иноверец, какими бы добродетелями ни заслужил окончательное свое участие в искуплении и жизни вечной, никогда при переходе в вечность сразу здоров не бывает, ибо ложные ученая, окружающие его, при существующем в нем зародыше первородного греха, непременно заражают его злом.
Все те, которые войдут в жизнь вечную, но не успели участвовать в первом возрождении умерших, иноверцы и дети, продолжали и продолжают еще и после дня Пятидесятницы возрождаться загробным крещением,

по мере того как умирают, если только не по своей вине не вошли в общество христианское, а по неведению или неразумению, или по недостатку времени, как мученики, и потому крещены водою не были.
(Бели же они имели уши слышать и не слышали, и имея возможность креститься на земле, не пожелали, стало быть заперли сердце свое от Бога, для таких загробное крещение не совершится, и в книгу жизни они вписаны не будут).
Так и спасение Иудеев, живших после Христа, и принявших от отцов своих заблуждения их относительно Его: один Бог всеведущий, испытующий сердца и внутренности, знает, кого из них может помиловать, включив в загробное крещение, и кого нет. Тут не имеют значения никакие земные добродетели их, а только то, кому из них вменит Бог в вину, по тайному состоянию сердца каждого из них, что он не обратился к вере в Сына Божия, и кому этого не вменить.
9. В первые же времена христианства мало помалу установились в окончательном виде все семь основанных Христом таинств.
Таинство есть действие, которое совершается для какой-нибудь пользы человека посредством законов невидимой природы, духовной или плотской, человеку неизвестных, и потому тайных, и большею частью научному исследованию не подлежащих, а понятных человеку только умозрительно, и доказываемых ему только верой, а не точным знанием. Вот по каким законам совершаются семь таинств:
а) Крещение. Оно уже достаточно разъяснено самим смыслом искупления. На земле новым родителям крещаемого соответствуют восприемники его, ручающиеся за обучение его истинам веры; в них младенческий образ их вселяется силою Духа Св. обручением между слоев их, в матери материнским способом, а в отце отеческим, т.е. только в сердце, в уменьшенном виде и наклонно.
[Точно так, как соединены с родителями нечетного духа братья и сестры их, родившиеся от них плотью, и как соединены со своими родителями дочери четного духа, не от них рожденные, но выделившиеся из мужей своих].
б) Брак. Он состоит не в погружении духа одного в другой, как природный духовный брак, ибо такое погружение может существовать только от природы и только с одним лицом, а брак на земле часто совершается людьми не с природной четой их; но он состоит в обручении слоев духа и души одного лица с слоями другого силою Духа Св., что необходимо для очищения союза плоти, насколько это возможно после греха; когда же вступают в брак между собой природные супруги, то совершается только обручение души, ибо обручение духа уже существует в них, тогда как соединение души от природы [после грехопадения] бывает у них только крещением, а не обручением.
Таинство брака, как очистительное средство для союза плоти, необходимо и для природных супругов в равной мере, как и для чужих, чтоб обручена была чередованием слоев одних навстречу другим и душа

их животная, как обручен ангельский дух, иначе любовь души их будет слепа и не одухотворена, и осквернит этим как союз плоти, так и союз самого духа.
Хотя Иисус не сочетался с Маргаритой на земле, но незадолго до их смерти, в виду имеющего наступить для них со временем сочетания сперва их крови, а потом и самой воскресшей плоти, они были соединены Духом Св. обручением душ их еще в смертных телах, только без видимого обряда.
Обряд таинства бракосочетания состоит из двух частей, – обручения кольцами и венчания, в знак того, что совершеннейший брак на земле есть такой, в котором соединение плоти совпадает с природным, непроизвольным соединением духа нераздельной четы, а подобное соединение духа имеет два способа, обручение и крещение духовных слоев.
Обручение слоев духа изображается видимым обменом колец, окружающих тело, как слои духа окружают один другой; крещение же слоев духа, которое и есть существенная принадлежность четного духа [ибо обручение принадлежит и нечетному] и которое делает дух способным рождать подобных себе, или увенчивает его союз плодородием, – изображается наложением венцов, как знаков природной будущей власти родоначальников будущих племен.
Там, где нет природного духовного крещения одного из новобрачных в другом, наложение венцов означает только дозволение Божие вступить в такой же способный к плодородию союз плоти [увенчивающий плодородием одну плоть, без всякого участия или только без обоюдного участия духа, (последнее, если жена четный дух)] какой бывает у духа природной четы.
Во время венчания и происходит, как между природными супругами по духу, так и между чужими, обручение Духом Св. слоев души их, посредницы между плотью и духом, которое и дает окончательное узаконение и освящение союзу плоти; во время же обручения кольцами, если новобрачные чужие от природы, в них происходит обручение их духа, которого в них раньше не было, а если они природная чета, и обручение духа в них уже было, то обмен колец только подтверждает существование этого союза и открывает путь к обряду венчания, для дозволения им так же плодотворно соединиться плотью, как уже соединен от природы их дух.
Законы каждого мира, видимого и невидимого, установлены Богом неприкосновенными. Как нерасторжим никакою силою природный духовный брак и достигает своих целей рождения новых духов, если не в нынешней жизни, то в загробной, несмотря ни на девственность плоти, ни на союз плоти с другим лицом, при котором все начала жизни детей все-таки зарождаются в матери от ее природного духовного мужа, хотя бы невиданного ею, но пребывающего в ней, а не от мужа по плоти, от которого зарождается только мертвая плоть, – точно так и телесный произвольный брак, раз он совершился, делается нерасторжимым, по заповеди Христовой, пока существует смертное, не духовное тело; как

дух природной четы, составляющей одну идею в двух светах, одну душу в двух телах, сочетается Самим Богом, и никто не может разлучить его; так и плоть, с дозволения Божьего [в обряде таинства], ставшую из двух одною плотью, не должен разлучать человек, хотя бы союз ее не совпадал с природой духа, ибо невидимому союзу духа и целям его будущей жизни он не мешает.
Запретив развод, Христос прибавил: «кроме вины прелюбодеяния», но это сказано как позволение, ради человеческого малодушия, а не как обязательное повеление, и тот совершеннее исполняет закон Христов, кто даже за вину прелюбодеяния не ищет разрыва брака для вступления в другой, если невозможно полное примирение за недостатком раскаяния в виновном или если дальнейшее сочетание друг с другом было бы тяжело для одного из них, лучше прекратить брачный союз, не выходя из брака ради свободы.
Еще совершеннее поступает тот, кто совсем не заключает брака и остается девственным; но это, по словам Христа, «не всякому дано вместить». Не говоря уже о том, что для нечетного духа девственность совершенно согласна с его природой, и всякое нарушение ее есть некоторое падение, – но даже для четного духа она есть не только охрана от своих и чужих ошибок, могущих привести его к браку не со своей четой, но и прямое увеличение его собственного счастья, даже при полной возможности сознательно и безошибочно соединиться с четой своей: с тех пор как грехопадение унизило союз плоти и ввело в него противоречие с союзом духа, человек живее чувствует любовь своего духа и больше радуется ею, пока она не сопровождается удовлетворением плоти, после которого она почти неизбежно падает и лишь весьма редко, и то только большею частью при общих великих страданиях на жизненном пути, остается в прежней чистоте и силе.
Потому хотя бы человек познал любовь своего духа и мог беспрепятственно вступить в брак с четой своей, блаженны они оба, если от этого добровольно откажутся, ибо дух тогда глубже проникает в них, и они до некоторой степени почувствуют сочетание его, а надежда на незапятнанный союз его после воскресения [в бесплотном же мире уже сейчас после смерти] больше доставит им радости, чем опасное для подъема духа удовлетворение плоти.
[Если бы Бог желал сохранить нынешний мир и продолжить население его, Он не сказал бы, что девство совершеннее супружества, но так как мир обречен на гибель, потому Он сказал это, ибо не дорожит продолжением родов мира сего].
В мире нетленном девство и супружество считаются равного достоинства, кому как природой дано, и избрать то и другое для себя не зависит от человека, а назначается Богом, ибо Он хочет продлить роды нетленных существ.
Любовь человека в мире сем только тогда полезна его духу и возвышает его, когда обращена к его природной чете, всякая же иная любовь вредна и унижает человека; при такой неестественной любви,

человек не видит полного образа духа того, кого любит, и не сознает, какой родственный ему образ пребывает в нем, а по некоторым ошибочным признакам представляет себе совершенно ложный образ того, кого любит, и усиливается вобрать в себя световые выделения этого чужого духа, так как полный образ его он не может в себя вселить.
Иногда на горе себе, ему удается ввести в свой дух чужие выделения и тогда они портятся в чужой среде и искажают его собственный дух, через это он делается больным.
Об этом Христос сказал: «кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем». Это сказано не только о вожделениях плоти, вызываемых красивой внешностью, но и о вожделениях духа, не менее опасных, когда они противоречат природе.
Потому, если человек любил в течение своей жизни не одно только лицо, то которая-нибудь любовь его была незаконна, неестественна и вредна для него, ибо чета у него только одна [и притом не всегда первая любовь бывает истинною]; также если одно и то же лицо любят двое или несколько человек, то любовь их, кроме одного, незаконна, неестественна и вредна, ибо у любимого ими существа есть одна только чета [и притом не всегда ответную любовь получает из двух или нескольких человек тот, чья любовь истинна].
Любовь, несоответствующая природе духа, до некоторой степени безвредна только тогда, если обращена к тому существу, с кем любящий его такою любовью состоит в таинстве брака; хотя бы он, не будучи природной четой его, природную чету свою имел вне брака, он может, не унижая себя, чувствовать к нему нечто подобное природной любви; но и тогда такая любовь не должна доходить до искажения идеи духа, насильственным вбиранием в него чужих световых выделений, а должна оставаться на степени безвредного сочувствия духа одного к другому, а не прелюбодеяния духа, которое даже в браке внешнем есть преступление против отдельного от него брака внутреннего с другим лицом. Любовь к тому лицу, с кем состоящий во внешнем браке с другим лицом составляет природную чету, остается безвредной и законной и не унижает человека лишь до тех пор, пока он ничем: ни словом, ни делом, ни признанием не проявляет ее наружно и не сообщает о ней своей духовной чете, а все свои радости отлагает до будущего мира. Если же он допустит малейшее наружное проявление такой любви, хотя бы одними словами, то он переступит законы внешнего брака и подвергнется тому, что и законы внутреннего его брака будут преступлены.
Для нечетного духа всякая любовь вне брака или раньше брака безусловно вредна и унизительна; в браке для него безвредно живое сочувствие духа, сходное с любовью, но не такое, которое дошло бы до стремления привлечь внутрь себя чужие световые выделения и исказить ими дух свой.
в) Причащение. Оно заменяет до общего воскресения тел и до преобразования мира обновляющее действие телесного сочетания Христа и Церкви на детей их;

таинство крещения соответствует будущему возрождению воскресших тел в теле Маргариты, но поддерживаться и возобновляться будет сила этого возрождения ее повторяющимся сочетанием с Христом движениями частиц телесных.
До тех же пор, пока нет телесного соединения с Ним ни церкви-матери, ни церкви- общины из ее детей, оно заменяется, как для нее самой, так и для детей ее, введением в их тело пищевым способом плоти и крови Христовой. Посредством этого и тела их до некоторой степени участвуют в соединении с Ним их душ и духов и жизнь укрепляется в телах их.
Это происходит благодаря свойству воскресшего тела Христова повторяться из самого себя.
Впрочем иногда, в виде особенного чуда Божьего, это свойство сообщается и телам нынешней природы; так, Иисус силою Духа Своего повторил частицы Своего тела и причастил ими апостолов, еще бывши в смертном теле; так, Он силою Духа Своего повторил из самих себя те хлебы и рыбы, которыми два раза чудесно накормил народ.
Во время таинства Евхаристии частицы тела и крови Христовой, уносимые из него в бесчисленных повторениях Его световыми лучами, совмещаются с хлебом и вином и уподобляют себе самые хлеб и вино. В телах причастников они опять умножаются настолько, что еще долгое время питают их и укрепляют в них жизненную силу духа и тела.
г) Покаяние. Оно совершается в таинственном присутствии, в непосредственной близости от кающегося Самого Христа в воскресшем невидимом теле Его.
д) Священство. Оно передает преемственным наложением рук лучи плотского и духовного света Христова, впервые сообщившиеся другим лицам через положение Его собственных рук; с ними вместе передается получающим их лицам и способность служить посредниками между видимым и невидимым миром при таинствах.
е) Миропомазание. В нем сообщаются, через посредство Св. мира, световые лучи Дочери Божией, дающие помазаннику большую способность воспринимать вдохновения или внушения Дочери слышать и уразумевать их и поступать согласно с ними.
ж) Елеосвящение. В нем сообщаются, через посредство елея, те световые лучи Сына Божия, которые исходили из Него при исцелении Им больных, о чем Он сказал кровоточивой женщине: «Я чувствовал силу, исходящую из Меня». Ими Он исцеляет больных, подымая в них дух их, и бодростью духа оживляя их тело.
Вместе с таинствами установлены были времена и правила христианских постов. Цель их та, чтобы приучить заблаговременно животную душу человека к пище более сходной с пищей, существовавшей до грехопадения, и с той, которая будет в переустроенном мире.
[Чтобы изгнать из мира смерть, борьбу за жизнь между живыми существами и, как последствие всего этого, ненависть и зло, необходимо изгнать пожирание живыми существами друг друга].

Но плотоядные привычки не так скоро искореняются и как бы ни было проникнуто духом будущее тело человека, Бог предвидел, что искушение может снова возникнуть в нем уже с другой стороны: если не со стороны сочетания плоти, то со стороны пищи, по старой памяти его способа питания на испорченной земле].
[Между тем стоит только показать пример хищности и плотоядности в безусловно добром мире, чтоб заразить им другие существа, если не людей, то зверей, и этим может снова испортиться мир, искупленный такою дорогою ценою].
Вот почему ни один человек, в котором Бог усмотрит плотоядные наклонности, не войдет в царствие небесное, ради спасения других, чтоб не допустить туда вредного члена церковной общины;
[эти наклонности могут не остаться в человеке и не оказаться в нем по воскресении его в духовном теле и при несоблюдении им постов, по какой-нибудь необходимости; но для большей верности и безопасности, чтоб оградить человека от незаметных ему самому наследственных привычек и тайных побуждений плоти, церковь установила посты, как предохраняющее средство, как переход к иным условиям будущей жизни].
Не только люди, но и животные будут подвергаться строгому осмотру их в отношении хищности и плотоядности, прежде чем быть допущенными в переустроенный мир].
[Те особи из ныне хищных и плотоядных пород, в которых недостаточно будут уничтожены эти побуждения промежутком бесплотной жизни их между смертью и воскресением, будут изгнаны из мира Божьего и поселены в особом месте мира тьмы, где они будут продолжать прежнее существование борьбы и злобы; ибо жива память о грехопадении первого мира, которое было вызвано примером прелюбодеяния змея].
[Воскреснут же и животные или изменятся те, которые доживут до того дня в таком же обновленном нетленном теле, как и люди, более проникнутом душой, так что, за исключением немногих, особенно вредных особей, и плотоядные между ними будут способны приноровиться к условиям нового мира, так как после чисто душевной загробной жизни, почувствуют себя уже не в таком теле, как прежде, и не будут помнить своих прежних побуждений и обычаев] (P. VIII. 18-22).
10. Как не было кончено откровение Божие в Ветхом Завете, так не было оно кончено и в первом Новом, ибо ум человеческий не мог бы сразу вместить всего, как говорил и Иисус ученикам: «многое имею сказать вам, но вы теперь не можете вместить. Когда же придет дух истины, то наставит вас на всякую правду и будущее возместит вам».
И вот после сошествия Св. Духа, один из этих учеников, Иоанн, сделался способным дальше всех других проникнуть пророческим взором в будущее, в Апокалипсисе. Истолковать же его пророчества и Дополнить все недосказанное Иисусом по неготовности Его времен – Бог предоставил самой Маргарите, в последнем новом завете, дабы ее учение

сделалось такою же дополнительною, нераздельною частью учения Иисусова, как она сама есть дополнительная, нераздельная часть Его души.
К этому будущему последнему откровению, ниспосылаемому ныне через Маргариту, Церковь живую, Бог и направляет дух истинно верующих и все, что Он ни делал над ними, клонилось к тому, чтоб подготовить их принять его.
Для этого, хотя и имея пророчество о будущем третьем откровении, они не должны были подозревать, что оно предстоит им, а должны были думать, что все, что возможно им знать на земле о небесных вещах, им уже сказано; так же как в Ветхом Завете принявшие первое откровение ничего не знали о втором и не подозревали, какие новые истины оно возвестит им.
Такое неведение будущего было необходимо для целей Божиих потому, что о чем Он сам считал преждевременным для человека знать, о том человеку не следовало и догадываться, ибо преждевременная истина не могла еще быть правильно понята; а ложнопонятая превратилась бы в заблуждение и принесла бы вред.
Наоборот, целью и способом действия сатаны всегда было то, чтоб человек, умом и сердцем не готовый к скрытой от него истине, узнавал ее преждевременно и потому узнавал бы ее так, чтоб она представлялась ему как можно более искаженном виде, с чудовищным извращением в такую ложь, которая была бы сходна с ней, как демоны сходны с прежним ангельским образом их самих.
В то время, как в истинной иудейской вере люди спокойно чтили единого Бога и ждали Искупителя от Него, не отдавая себе ясного отчета, Кто будет этим Искупителем, и тем временем пребывали в полном неведении остального, даже вопросов никаких не задавая себе, – в бесчисленных языческих верах были следы, в искаженном, лживом виде, всевозможных истин будущего откровения, даже до последнего нынешнего, в каждой вере были отрывки какой-нибудь части духовных тайн, в одной одни, в другой иные, а что не умещалось в верах, то дополнялось философскими системами.
Даже отрицательная философия, враждебная всякой вере и более развившаяся в нынешние времена, имеет долю искаженной истины: а именно, что душа без тела не существует, так как она есть отвлеченность. Это справедливо, но для души духа, которая осуществляется светом его и без своего света или тела действительно не существует, так как без него она уже есть отвлеченность, не живая, а мертвая идея.
Но эта же самая неоспоримая истина сделалась нелепою ложью в применении к внешнему плотскому телу такой громадной сложности и такого грубого состава, что чистая отвлеченная идея никогда не могла бы осуществиться пряло через него; между этим телом и личной человеческой идеей еще лежит вся постепенность двух мертвых световых тел, животной сотворенной души и светового тела самого духа.

Подобным-то образом сатана и его сообщники, знавшие сами все духовные тайны во всей их сущности, вдохновляли ими людей для того, чтоб ввести их в самые крайние заблуждения; им даже не нужно было изобретать самим эти заблуждения, они сами собой должны были возникнуть в людях, как только в их дух попадала подсказанная им из невидимого мира преждевременная для них тайна.
Вера истинная во все времена была только одна, Духом Святым внушенная с мудрым умолчанием всего лишнего, и философия может быть истинною и полезною только когда основана на такой вере; все же прочие пытливые и необузданно пророческие веры и системы идут от лукавого.
Из них есть некоторые, возникшие под солнцем жаркого пояса, в которых раньше Христа почти дословно угадано все внешнее учение христианства, кроме внутреннего духа его; но чем ближе такие веры подходят к истине, тем чудовищнее направляется у них смысл ее, что подает повод к самым возмутительным религиозным обрядам и жертвоприношениям; все, что кротко и благодатно само по себе, у них превращается в бесчеловечность, жестокость и истязание, и все что мудро и необходимо – в мрачную нелепость.
С самого начала христианства, как только мировое добро усилилось такими могучими средствами, как крещение и личное учение и личный пример Самого Бога-Рафаила, враг человеческий стал подкапываться под христианское сознание, чтоб сбить его с пути, начертанного Богом, и отрезать дорогу к предстоящему ему третьему откровению.
Это третье откровение было всегда страшнее для сатаны ибо он знал, что оно будет последним подкреплением добра на земле перед окончательной победой добра и что после него должно начаться то крайнее напряжение сил добра и зла, за которым уж не будет для побежденного никакой надежды на победу.
Потому сатана все свои усилия устремил на то, чтоб не допустить христианство до этого откровения, чтоб поселить в уме человеческом такую путаницу понятий, которая сделала бы его неспособным воспринять эти последние истины. К этому и клонились все ереси, внушенные им христианам в разные времена.
Разнообразны были ереси от смешения христианских идей с языческой философией; но более важны и опасны были те, против которых боролись вселенские соборы, причем они, в то время как опровергали их, приводили все в большую ясность и полноту свои собственные, православно-христианские догматы. Как всегда, усиление зла ведет к усилению добра и наоборот, так и ереси первых времен много послужили, косвенным образом, к правильной и многосторонней выработке догматического православного учения, трудами семи вселенских соборов.
Первый собор опроверг ересь Ария, учившего, что Сын Божий был не Бог, а высшее, совершеннейшее творение Божие, посредством которого был создан мир, а Сыном Божиим называется не по естеству, а по усыновлению.

Истина, искаженная этим учением, состоит в том, что 1) высшее творение Божие есть, но это не Сын Божий, а Маргарита, предвечный ангел, ближайший к Богу; 2) что через это высшее творение создан мир, но только мир духовных существ, происшедших от Бога-Сына через нее, а не остальной мир; 3) что сыны Божий не по естеству есть, но это не Сын Божий, а все ангелы бесплотные и воплощенные, которые хотя и рождены Богом, но не имеют равного естества с Ним; 4) что усыновление есть, но не для Сына Божия, а для крещеных людей, бывших Его потомками и ставших родными детьми, только это не внешнее усыновление, а внутреннее второе рождение от Него.
Второй собор опроверг ересь Македония, учившего, что Дух Святой не Бог, а творение Сына.
Истина, искаженная этим учением, состоит в том 1) что существо сотворенное одним только Лицом Божьим есть, но оно сотворено не Сыном, а самим Духом Святым, и это творение есть Маргарита, созданная и возрожденная одним только Духом Святым изо всех лиц Божьих; 2) что в сотворении этого существа Сын участвовал особенным образом, но это произошло не тем, что Он один сотворил его, а тем, что оно было сотворено Его Сестрой из части Его личной идеи.
Третий собор опроверг ересь Нестория, учившего, что так как в Иисусе Христе было два лица, Божеское и человеческое, то Он родился простым человеком, а Божество после, за святость Его жизни соединилось с Ним, и потому Пресвятую Деву Марию нужно называть Христородицею, а не Богородицею.
Истина, искаженная этим учением, состоит в том 1) что действительно было воплощенное Лицо Божье на земле, которое уже только впоследствии соединилось со своим человеческим естеством, родившимся без Него, но это был не Сын Божий, а Дух Святой, соединившийся таким образом с Марией; 2) что, кроме Нее, еще и Маргарита соединилась своим обыкновенным ангельским естеством с естеством предвечным не от рождения, а впоследствии; 3) что такое воплощение одного естества, не одновременно с рождением другого, нисколько не противоречит единству лица при двух естествах; но еретики, считавшие двойственность лица необходимою для такого позднего воплощения Божеского Духа, внесли неясность в понятия и самих православных, и православные, совершенно справедливо определивши признавать соединение двух естеств во Христе со времени рождения Его, сделали это как бы на основании того, что в Нем одно только Лицо, между тем как одно от другого нисколько не зависело, и, имея одно Лицо, Он мог все-таки воплотиться Божеским естеством после рождения человеческого. Если это с Ним не произошло, то не по причине единства Его лица, а независимо от этого, а в Матери Его и в духовной жене Его хотя и произошло воплощение второго их духа впоследствии, но это нисколько не доказывает, чтоб в каждой из них было два лица, а не одно.
Все эти недоразумения возникли от того, что как еретики, так и сами православные не имели настоящего, полного понятия о сущности

духа и души и о двух естествах, животном и ангельском, имеющихся в каждом человеке: в Адама ангельский дух его воплотился в совершенном возрасте, но не придал ему другого лица, только другое естество; так и в каждом человеке есть лицо души, и есть лицо его духа; это одно и то же лицо, но не равной славы и не равной красоты и выразительности, и потому оно не равно выражает его идею; в Иисусе Христе, напр., все видели только Его обыкновенное лицо, но трое из учеников Его видели то же самое лицо Его в преображенном виде: это было лицо Его Духа, а то было лицо Его души, хотя в нем могли сквозить и проблески Духа; так и в каждом человеке есть обыкновенное лицо, и есть преображенное, более выражающее его идею, почему и сказано, что праведники «просияют как солнце в царствии Отца их».
(Художники, старающиеся изобразить именно лицо духа человеческого, хорошо знают это различие). (Вот о таком только неравенстве славы лица Иисуса Христа, лица духа человеческого и лица духа Божественного, могла быть речь, а не о двойственности лица Его, неравенство же это, присущее каждому человеку, неоспоримо; только в Иисусе Христе, кроле обыкновенного неравенства лиц души и духа, еще было другое неравенство: лицо человеческого духа Его и лицо Его Божеского Духа).
Сатана, сеявший ереси, хорошо знал, что люди не понимают, что они сами состоят из двух существ неравной природы, но одного и того же лица, которые слиты в них воедино, и потому не поймут и значения двух естеств Христовых и отношений их к лицу Его, вследствие этого, он с уверенностью рассчитывал, что стоит только возбудить в них идею раздельности естеств, как за нею сама собою явится и идея раздельности лиц.
Это зависело главным образом оттого, что люди, вообще не понимавшие, что одно и то же лицо, дух или душа может пребывать в одно время в разных местах, и потому не понимавшие повторений одного и того же лица в одном естестве, не допускали и повторений его внутри человека в разных естествах, а тем более появления в нем того же самого лица в другом естестве не одновременно с первым появлением его при рождении.
Все это само по себе не могло вредить будущему уразумению свойств духа, если б не были возбуждены эти вопросы, еще не подлежавшие тогда разрешению; но ересь Нестория именно и клонилась к тому, чтоб натолкнуть ум человеческий на них, и заставить его разрешить их себе как-нибудь превратно, так чтоб отклонить его от мысли о повторениях лица и духа, столь опасной для врага человеческого, ибо из этой мысли вытекало объяснение многих тайн третьего откровения. Итак, ересь Нестория, по-видимому вскользь затронувшая опасное место и не хулившая имени Божьего, как обе первые ереси, была весьма лукаво рассчитана.

Четвертый собор опроверг ересь Евтихия, учившего, что человечество в Иисусе Христе совсем было поглощено Божеством, и потому в нем было только одно Божеское естество.
Это заблуждение было уже не так запутано, как предыдущее, хотя тоже возобновляло ложное понятие о той связи между единством лица и нераздельностью естеств, которой на самом деле не существует, ибо при единстве лица естества могут быть и нераздельны от рождения, как в Иисусе, и могут быть раздельны, как в Марии и Маргарите.
Истина, искаженная учением Евтихия, состоит в том, что действительно должно появиться существо без человеческого духа, с одной только животной человеческой душой, соединенной с духом нечеловеческим, но это существо не было Христом, а будет антихристом, тем зверем, имеющим дух, но не человеческий, о котором предсказывает Апокалипсис. Итак, ересь Евтихия свойство антихриста приписывала Христу.
Пятый собор был созван по тому же поводу, как и третий и четвертый, и преследовал обе предыдущие ереси.
Шестой собор опровергал ересь Ираклия, учившего, что Христос, при двух естествах, имел только одну волю. Это была попытка вернуться иным путем к единству духа, так как воля, наравне с разумом и чувством, составляет непременную часть каждого духа.
Истина, против которой было направлено это учение, состоит в том, что двойное естество Иисуса Христа лежит не только в Божеском Духе, с одной стороны, и в низшем составе человека – душе и плоти, с другой, но и в двойственности самого духа, Божеского и человеческого, чего ясно не понимали спорившие, не знавшие, в чем состоят Его два естества.
Седьмой собор опроверг ересь нескольких императоров, из политических целей желавших уничтожить почитание икон. Этою ересью не выдвигалась никакая искаженная тайная истина, а прямо только отрицалась одна из известных истин,
тайная же истина, против которой была направлена ересь, скрывалась злым духом от еретиков еще глубже, чем она была скрыта от православных Эта истина состоит в том, что в каждую икону во время усердной молитвы перед ней сильно верующего и во время поцелуев, обращенных таким верующим к ней, может вселиться один слой духа изображенного лица, так что человек целует не мертвое полотно или дерево, а тот живой дух, который в ту минуту соединен с ним, и с которым человек беседует непосредственным общением его собственного духа.
В Ветхом Завете, когда истинную веру обуревали опасности от превратных языческих понятий о божестве, не было уместно выдавать эту тайну иконы, так как она не могла бы быть почувствована достаточно духовно, хотя уже и тогда, повелением поставить херувимов в скинию, Бог приготовлял к ней; в начале Нового Завета уже пора было понять и почувствовать эту тайну, если еще не умом, то сердцем, и получить

великое утешение иконы в разлуке с любимыми существами, перешедшими в иной мир; теперь же настало время и сознательно уразуметь эту тайну/так стойко защищенную седьмым собором и мучениками иконопочитания.
(Она не составляет впрочем особого таинства, ибо сходна с таинством присутствия Христова при покаянии).
Целью ереси иконоборства не в сознании самих еретиков, а в намерении сатаны, внушившего ее, было уничтожить то впечатление, которое незаметно производил на ум человеческий вид иконы, приготовлявший его к пониманию устройства духа из множества слоев; а так как этим устройством должны были объясниться тайны третьего откровения о соединении духа одного с другим обручением и крещением, то важно было такому верному впечатлению помешать.
Кроме того вид Иконы наводил ум человеческий и на мысль о повторении духа в разных местах, т.е. о важнейшем свойстве духа для объяснения тайн его.
11. Все ереси первых времен вселенские соборы отражали так успешно, что они уже не имели после них никакого влияния на мир и мало помалу сами собой почти совершенно потухли; совершая это великое дело, соборы сами не знали, какие истины будущего они защищали, как и еретики не знали, на какие истины будущего они посягали; потому заслуга одних в том, что они бессознательно слушались внушений Духа Св., а вина других в том, что они бессознательно слушались внушений духа тьмы.
После неудачи этих первых попыток остановить правильное развитие веры, невидимые внушители ересей прибегли к другому средству. Вместо пытливой работы человеческого ума, посредством которой до того времени они извращали догматы, они внушили западным христианам простую описку пера или обмолвку языка, самим людям незаметную, по которой к словам символа веры: в Духа Св. «от Отца исходящего», были прибавлены слова «и от Сына».
С виду эта прибавка казалась незначительной, но она должна была иметь важные последствия, ибо привела к разделению церквей, если же этого разделения не последовало бы, а вся церковь признала бы такую коварную поправку символа, то последствия ее были бы еще гибельнее: тогда благодаря двум только лишним словам «и от Сына», ум человеческий навсегда был бы отклонен от разумения, что Пресвятая Троица есть Отец, Сын и Дочь, и тройственность Божия навсегда осталась бы безнадежно непонятною уму и чуждою сердцу человека, ибо представление о Духе Св., исходящем от Отца и от Сына, делало ее холодною и мертвою отвлеченностью; через это была бы поставлена опасная преграда третьему откровению, так как верующие в тройственность Божью по западному символу никогда бы не восприняли его.
(а уничтожить возможность третьего откровения для сатаны было то же, что уничтожить ту последнюю победу добра, которая должна помешать ему медленно превратить телесный мир в ад).

Самолюбие пап, не желавших сознаться в ошибке, когда им указали на нее, возвело невольную ошибку в степень догмата (хотя раньше того папа Лев III восставал против этого).
Сторонники прежнего текста символа, без прибавки, основывались на точных словах Иисуса Христа: «Дух истины, который от Отца исходит». (И. XII, 26).
Сторонники прибавки могли найти в Евангелии только следующее место, по-видимому оправдывавшее их: «Как послал меня Отец, так Я посылаю вас. Сказав это, дунул, и говорит им: примите Духа Св.». (И. XX, 21-23).
Кажущееся противоречие этих двух мест очень легко разрешается тем, что исхождение Духа Св. (Дочери) от Отца лежит в самом бытии Св. Духа и означает, что Отец есть причина и источник Его бытия, потому это исхождение относится к самой личности Духа Св. и не допускает никакой перемены никейского символа. Исхождение же Духа Св. из уст Иисуса Христа при вышеозначенных словах Его не лежит в бытии Св. Духа и не означает, чтоб Сын Божий был причиною и источником Его бытия, а потому относится не к самой личности Его Сестры, а только к световым лучам Ее Духа, вышедшим из Его уст вместе с Его дыханием, при произнесении этих слов, так как Его Сестра, наравне с Отцом, неразлучно пребывает Своими слоями внутри Его.
Для решения этого спора не был созван никакой вселенский собор.
Восточная церковь нисколько не сознавала, чтоб догматы ее могли подлежать еще какому-нибудь развитию или дополнению, а, напротив, была твердо уверена, что до чего их довели вселенские соборы, на том они и останутся до конца мира, и такое убеждение было до времени крайне полезно; зато живо было в восточной церкви внутреннее, бессознательное предчувствие, что некогда догматы ее достигнут большего развития и большей ясности и что дано будет от Бога еще откровение, но что получить его должна только одна призванная к тому личность и никто другой.
Такое предчувствие поддерживала в восточной церкви сама Дочь Божия, и церковь эта ревностно охраняла посредством временной неподвижности чистоту своих догматов, не позволяя прикасаться к ним непосвященными руками.
Западная церковь, напротив, была расположена думать, что догматы ее могут подлежать дальнейшему развитию и дополнению, и не допускала, чтоб вселенские соборы уже привели их в окончательный вид; зато ей недоставало верного, бессознательного предчувствия будущности, она не понимала, что хотя и разовьются некогда догматы и дальше, но неизвестно, кто может без вреда браться за это дело, которое должно быть Самим Богом ниспослано в свое время, а не людьми насильно и искусственно вызвано.
Такое вредное ожидание усовершенствования догматов без предчувствия третьего великого завета Божьего поддерживал в западной церкви враг человеческий, к вреду ее самой и всего мира.

Первый вред произошел из этого в том, что западные христиане, смутно чувствуя, на какой скользкий путь они вступили допущением усовершенствования догматов, пожелали хоть несколько оградить себя от крайностей и устроили как бы плотину против наплыва всевозможных ересей: плотиною этой было ограничение права работы над догматами одним только лицом, и лицом этим сделан был папа, облеченный безусловною властью толковать смысл Св. Писания. Итак, совершенствовать и развивать догматы мог один папа, и больше никто, и в этом состояла католическая плотина, поставленная человеческому уму на его опасном пути.
Подчинившись добровольно такому полновластному лицу, западные католики сочли вполне надежным для истины ждать от него, но только от него одного, всевозможных открытий и разъяснений в таинственной области духовного мира: думая, что этим достаточно застраховали себя от злоупотреблений пытливости духа, они дали ей полную волю в пределах ими положенных, и строго воспретили ее вне их.
Во всем, что их отличает от восточной церкви, проглядывает их стремление перейти за цель, преувеличить истину до искажения ее; так, обязательное безженство священников, под предлогом большего совершенства их жизни, привело только к большему лицемерию; причащение мирян под одним видом было введено если не с сознательным намерением, то с бессознательным, облегчить усилие веры в таинство пресуществления тем, что причастник быстрее глотает сухое причастие, и притом опреснок, не чувствуя ни вкуса, ни внешнего состава его; этим хотели как бы ввести причастников в некоторое заблуждение относительно вкуса и состава хлеба Евхаристии, предоставляя лишь самим священнодействовавшим бороться со своими сомнениями, если бы они посетили их, вследствие более чувствительного способа причащения, а если не бороться, то опять лицемерить, выказывая одну наружную веру; все это уже было знамением искусственности и натянутости самой веры и предвестником безверия, семена которого лежали в ней. Самые молитвы перед причастием носят отпечаток разного духа; православный христианин восточной церкви говорит: «еще верую, что это самое пречистое тело Твое, и самая честная кровь Твоя... Вечери Твоей тайной ныне, Сыне Божий, причастника меня прими, да не поведаю врагам Твоим тайны и не дам лобзания Тебе, как Иуда, а как разбойник исповедаю Тебя: помяни меня, Господи, в Царствии Твоем». Западный католик, между прочим, говорит: «верую Господи, помоги моему неверию», чего не сказал бы истинно верующий в такую минуту.
На самом деле причащение под одним видом заключает в себе тайную истину, искаженную по замыслу сатаны: оно соответствует сочетанию Иисуса Христа с Маргаритой сперва одной только кровью, от чего должен родиться перед кончиной мира их Сын; а так как рождение этого Сына особенно страшно для сатаны, по некоторым причинам, и дракон (в Апокалипсисе) старается пожрать его, то для него было

торжеством изобрести искаженный прообраз такого неполного сочетания Христа с Церковью, ибо причастие в нынешнем мире для укрепления духа и тела детей их соответствует сочетанию их в будущем.
Семена безверия, лежавшие в самом основании западно-католической веры, взошли и принесли плоды. Ум человеческий почувствовал тягость непризванного и незаконного папского ига над ним и сверг его с себя так же решительно и так же насильственно, как это иго было наложено.
Вместо того, чтоб оглянуться на весь христианский мир и вспомнить, что дальше римского католицизма есть еще великая область восточной церкви, состоявшая тогда из угнетенных, бедных или неизвестных и слабых народов, с которым протестовавшим против папства следовало вступить в сношения, чтобы, держась за нее, вернуться на истинный путь, они поступили совсем иначе и стали искать не воссоединения церкви, а еще большего раздробления ее.
Папа шел передовым проводником верующих, не зная, куда и ради чего несвоевременно двигавшихся в таинственную страну духовного мира, за открытиями и исследованиями в нем; следовало только сказать ему, что он в проводники не годится, ибо дороги не знает, да и самое шествие необдуманно зашло слишком далеко, без всякого на то повеления Божьего;
вместо этого, протестанты проводника отвергли не только этого, но и всякого другого, знавшего дорогу, и шествие не остановили на благоразумной точке до дальнейшей надобности в движении, но круто повернули его назад, загнав его не только в пределы первых христианских времен, но даже до времен ветхозаветных.
Трудами семи вселенских соборов по поводу разных покушений на истину духа лжи, догматы христианские получили значительное развитие и дошли до всей ясности и полноты, какая возможна была впредь до третьего откровения;
вся эта работа нескольких веков была отвергнута протестантами; все, чего они не понимали ограниченным разумом и нечутким сердцем своим, они уничтожили, и оставили из всего таинственного только то, что, хотя они нисколько не более понимали, но чего уже нельзя было уничтожить, без самого грубого противоречия с Св. Писанием.
Так они оставили тайну Св. Троицы и пресуществление в Евхаристии хлеба и вина в тело и в кровь Христову; но символ веры низвели до первобытности апостольского символа (недостаточно определенного), число таинств сократили до двух, крещения и причащения, отрицая все остальные пять, из исповеди сделали бесполезный и безжизненный обряд, сердечное общение со святыми и мучениками в молитвах уничтожили, поминовения по усопшим прекратили, пост сочли не нужным, а обет безбрачной жизни чуть не запретили.
Словом, всей своей вере придали большую сухость и рассудочность, стеснили в ней порывы духа к бесконечному, и этим удобрили почву для всходивших уже в то время на западе семян совершенного

безверия. В самой протестанской вере отрицание на первой своей степени не остановилось; кальвинизм повел его еще дальше, отвергши уже и то, чтобы в таинстве причащения хлеб и вино было истинным телом и кровью Христовою, и признавши их только символами; социнианство же не допустило уже ничего, что, как ему казалось, противоречило разуму: оно отвергло и учение о Троице, и Божественность Иисуса Христа, и Духа Святого, как личность, и первородный грех, и искупительную жертву Христову (признавши в Его жизни только нравственный пример, а в смерти Его только печать Его учения), и все таинства без исключения, в которых стало видеть только древние назидательные обряды.
Таким образом, в социнианстве христианская вера, после всех изумительных успехов своего сознания, отошла назад к Моисееву закону и к ограниченности духовного понимания тех времен, которое тогда оправдывалось неполнотой откровения, у социниан же никакого оправдания не имело.
В квакерстве протестанские идеи произвели уже полное отсутствие всякой определенной веры, до предоставления каждому лицу думать и веровать как его внутреннее вдохновение подскажет ему, и обязательною сделалась только строгая нравственная жизнь, т.е. вместо вероучений явились нравоучения, и плоды ожидались от мертвого дерева, не имевшего почвы для корней. Отсюда до перехода отрицательного движения за пределы всякой веры, даже неопределенной, был теперь только один шаг, и из протестанства возникла философия прямо безбожная, не видевшая ничего дальше осязаемой плоти, и не только сомневавшаяся в том, что наукою доказано быть не могло, но решительно и бесповоротно отрицавшая все подобное, хотя доказать свое учение она так же мало может, как верующие могут доказать ей свое, и потому даже такое учение есть своего рода вера.
Итак, по неизбежной последовательности человеческого ума, католичество произвело протестанство, а протестанство произвело безбожие; католичество посеяло, протестанство взрастило и удобрило, а безбожие взошло и созрело.
Во время самых крайних отрицаний и самых опасных общественных брожений, католичество, в отчаянных усилиях спасти себя от своих собственных последствий, прибегло к тому делу, для которого оно первоначально, бессознательно или нет, было основано: оно устремилось к деятельному развитию догматов; утвержден был догмат о непогрешимости папы, как главы церкви и провозглашен совершенно новый догмат, о непорочном зачатии Пресв. Девы Марии.
Этим догматом католичество совершило все, что только могло, и дух лжи дошел в нем до самой крайней своей попытки: ибо догмат этот, возникший в самое последнее время перед откровением о Божественности Девы Марии, и заключает в себе сильное предчувствие этой истины.
Истина, искаженная в этом догмате, есть та, что Дева Мария, будучи Богочеловеком, как Сын Ее, должна бы была зачаться непорочно, без

зародыша греха, если бы была Богочеловеком от самого рождения. Но так как Она получила Свой Божественный Дух впоследствии, то зачатие и рождение Ее были обыкновенны.
Среди этих крайностей: излишнего утверждения в католичестве и отрицания в протестанстве, православная вера одна только охраняла чистоту догматов, не двигая их вперед. Этим она исполнила пророческую просьбу Христову в Песни Песней: «заклинаю вас, дщери Иерусалимские, не тревожьте и не будите возлюбленной, доколе ей угодно».
И спала возлюбленная, т.е. будущая церковь Последнего Завета, в недрах православной церкви, доколе ей пришло время возвестить о себе. В самой православной церкви расколы отличались от расколов, возникших из католицизма и от великого раскола самого католицизма тем, что последние производились людьми учеными и образованными и потому имели широкий круг распространения и влияния на мир, а первые -людьми необразованными и неучеными, из простого, темного народа и потому круг распространения и влияния имели самый тесный.
Из них одни образовались под влиянием протестантских идей, проникших и на восток, другие начались с самых мелочных и ничего не значащих споров о букве и кончились появлением искаженных пророческих истин между еретиками: а именно будущее было смешано ими с настоящим, не сбывшееся признано сбывшимся, и все, чему надлежало быть уже после третьего откровения, во дни пришествия антихриста, было уже ими применено на деле гораздо раньше, так как они вообразили, что антихрист уже пришел; это внушено было им все теми же происками духа лжи против угрожавшего ему третьего откровения.
Время правильного движения вперед самой православной веры наступило тогда, когда мертвое зло стало опять перевешивать добро, т.е. когда православная вера перестала проникать духом своим и в другие христианские веры, как было до последнего времени, когда некоторые святые даже приходили оттуда по вдохновению в православные края, присоединялись к православию и подвизались в нем; многие же другие, хотя не доходили до такого просветления духа, но все-таки жили согласно идее православия, а не той идее, которая таилась в глубине их собственных неправильных вер.
Потому истинная церковь на земле не всегда совпадает с истинной верой, хотя только истинная вера создает истинную церковь. Не всякий, по имени принадлежащий к истинной вере, принадлежит к ней по духу, зато многие, из ложных христианских вер, по духу принадлежат к истинной. Бог судит не по имени, а по духу. У всех еретиков, православных по духу, не разобщаются лучи, связывающие их с самими собою на небесах, со дня крещения, и они составляют вместе со всеми православными невидимо соединенную церковь на земле, связанную снопами своего света внутри общей матери. Это и есть неминуемый, надежный ковчег вечного спасения. Итак, доныне православная вера многих и иноверцев христиан невидимыми выделениями света приобретала в этот ковчег.

Наоборот, в последнее время само православие, не в вероучениях, а в житейских воззрениях своих, как некогда иудейская истинная вера, стало заражаться чуждыми ему идеями, и среди православной церкви стали созревать плоды западных ересей, как некогда в Израиле плоды языческих заблуждений, что обнаружилось среди православия еще резче, чем на самом западе, вследствие противоположности с окружающей истинной верой.
Тогда послал Господь в помощь борцам своим новое средство для подкрепления их, и это средство и есть третье, последнее откровение Его. Оно посылается ныне затем, чтоб основалась на земле новая церковь христианская, возникающая из православной дальнейшим развитием последней, и церковь эта, кроме общего названия вселенской, присущего ей, как преемнице православной церкви, будет называться ново-израильскою, в отличие от других христианских исповеданий, как православная называлась еще особо греко-российскою.
Так называться эта церковь должна во-1-х потому, что именем Израиля издревле называлась истинная вера и всякий принадлежащий к ней, и сам Господь, будучи природным Царем Израильским, по человечеству, для будущего века, желает ныне восстановить это название; во-2-х потому, что народ, который призван господствовать на земле во время учреждения единой вселенской веры, имеет израильский дух, невидимо вошедший в него через жен его; в 3-х потому, что для Израильтян, прямых потомков Авраама по плоти и по имени, пришло время исполниться сказанному о них апостолом Павлом (P. XI вся глава)...
Православная церковь стоит в таком же отношении к возникающей ныне ново-израильской, в каком ветхозаветная иудейская стояла к ней самой, в первые времена ее.
Благо ей, если она уразумеет знамения времен и преклонится перед новым светильником веры, зажигаемым Самим Господом! А не последует примеру старшей ветхозаветной сестры своей, отрекшейся от нее, своей сестры младшей по времени, но более великой по своим делам.
Всякое откровение Божие стоит в прежнем виде лишь до нового откровения, и новое не отменяет старого, но дополняет его; и всякая истинная вера жива и истинна лишь до тех пор, пока не противится еще совершеннейшей вере, которая посылается Богом на смену ей. Если же она противится руке Божьей, то становится мертвой, как стала мертвой иудейская вера, когда-то живая и истинная.
Новоизраильской церкви надлежит осуществить сказанное Иисусом Петру, когда на вопрос Его: «за Кого Меня принимают люди?», он первый из учеников отвечал:
«Ты Христос, Сын Бога живого!» Тогда Иисус сказал ему: «блажен ты, Симон, сын Ионин, ибо не плоть и кровь открыли тебе это, а Отец Мой, сущий на небесах. Ты камень, и на сем камне Я создам церковь Мою, и врата ада не одолеют ее».
Эти слова значили, что Петр обнаружил способность познавать истину не внешними доказательствами, знамениями и чудесами, а внутренним

убеждением ума и сердца, следствием невидимого, прямого общения его духа с духом Отца его; на такой-то способности и такими же чисто духовными средствами и обещал Иисус создать церковь Свою, ибо только такая вера есть камень, который врата ада не могут одолеть.
Церковь же Его, мало помалу развиваясь на земле как общество, напоследок должна была явиться и как личность соборная, и тогда уже окончательно усовершенствовать и утвердить веру церкви-общества.
Потому обещание Его основать Свою церковь на камне веры, подобной вере Петра, относилось в равной степени и к личности, и к обществу.
Как церковь-общество должна принять откровение от Маргариты, жены Его, не такими способами, чтоб плотью и кровью убедиться в нем, так и сама Маргарита не плотью и кровью должна была от Бога принять его.

существо, не исключая и нетленного внешнего тела в младенческом образе, стало погружено в Марию отдельно от Иисуса, тогда как до тех пор, оно было в Ней только внутри Его, и притом не внешним телом, отдельно же от Него был в Божественном Духе Марии только ее предвечный дух.
Крещением водою самой олицетворенной церкви, дочери Духа Святого, совершилось через нее крещение водою всех принявших только загробное крещение, раньше и после того, ибо ее дух и ее тело (по воскресении) представляют соборную совокупность всех их отдельных духов и тел.
Родившись и живя на земле, она в то же время живет и на небесах и везде, где хочет, повторениями своими в нетленном, невидимом теле своем.
От самого ее рождения в доме ее поселился Христос, неведомо для нее самой и не покидал ее во всю жизнь ее. Вместе с Ним почти безотлучно была при ней и охраняла ее и мать ее, Мария, а Отец небесный приходил в ее дом, где жили с ней невидимо дети Его, чаще, чем в какой-либо другой дом на земле.
Все ее детство прошло под непосредственным, заботливым наблюдением Христа и Пресв. Девы, которые не мешали свободе воли людей, воспитавших ее, но не допускали до нее того зла, которое стремилось поглотить ее, пришедшую на землю для борьбы с ним. Она была для них, как потерянное дитя, которое, само не зная своего происхождения, растет на глазах ближайших родных, но еще не знает их. (В земных родителях своих она пребывала, как всякая дочь четного духа, обручением своего младенческого образа между слоями их), а по крещению своему в ней, живущей на небесах, они были сами детьми ее, и этою связью были гораздо крепче с нею связаны, чем ее плотским рождением от них; ибо они были ее детьми духовным рождением из недр ее духа, она же была их дочерью только внешним духовным усыновлением.
Но еще гораздо ближе их, несмотря на эту двойную связь их с ней, стояла к ней ее небесная семья: Христос, источник самого бытия ее, Мария, Дочь Божия, бывшая ее матерью через Него, и Отец, родивший душу ее предвечного (будущего) духа вместе с душой Сына Своего.
Под Их покровительством и в Их невидимом присутствии ее воспитание совершалось при самых лучших условиях, какие были возможны для нее, и не по обыкновенному способу, как воспитываются прочие девицы ее времени, но несколько иначе, согласно видам Божьим на нее, так что она выучилась всему, что необходимо было для выполнения ее земного призвания и поручения, возложенного на нее небесным Отцом ее.
Когда она достигла четырнадцати лет, предела возраста своего духа, в ней, как было и в первой жизни в этом же возрасте, зародились дух, душа и световое тело ее будущего сына.
Затем, так как при всей заботливой охране ее Христом и Матерью Его, они все-таки предоставляли ей полную свободу воли (придающую

истинную цену всякому добру), то она не миновала заразы внешнего зла и, еще не зная своей близости к Ним, в течение жизни своей много и тяжко грешила.
Но сколько ни грешила она и как ни были ее грехи во многом подобны злому духу ее времени, тайна ее духа все-таки сказывалась в ней тем, что ее глубокая привязанность к Христу была в ней живее, чем в других, что она любила Его не издали, с благоговейным только страхом, как другие, а более человечно и с более постоянною мыслью о Нем, проникавшею во всю жизнь ее.
Любимым ее воспоминанием с самого ее детства были времена первых мучеников Христовых, и из катакомб их на нее веяло родным воздухом, а вся тогдашняя жизнь их, во всех ее подробностях, манила ее к себе такою же отрадою, такою же непреодолимою прелестью, как других манят картины радостей житейских. Внутренний свет восторга и счастья озарял ее, когда она переносилась в те минувшие времена, столь не похожие на то, что она вокруг себя видела и слышала в нынешнем христианстве.
По мере того, как она сознавала свои грехи, она замечала, что при малейшем и первом же раскаянии ее в них, Бог каждый раз прощал их ей так полно и так незаслуженно как никому (она была в том уверена) не прощал; то, что на всякого другого навлекло бы тяжкие наказания, самою силою вещей, или по крайней мере тяжкие испытания, естественные последствия его собственных проступков и заблуждений, для нее ознаменовывалось каким-то чудом только все большими и неопровержимыми милостями Господними.
Это наполнило ее душу стыдом и смущением и вместе с тем безотчетною радостью, и она сочла себя обязанною за такое беспримерное милосердие отплатить беспримерною же любовью.
Она так стала молиться Иисусу Христу: «если Ты Сам сказал, что кому много прощается, тот много и любит, то я, которой Ты так много простил, как никому другому, пусть же и люблю Тебя так, как никто другой не любит Тебя».
Этою молитвою она, сама того не зная, сказала такое же «первое слово» времен, какое некогда сказал Авраам, какое сказала Мария.
Она не подозревала, что вспоминаемые ею слова Христовы были сказаны к ней же самой, в ее первой жизни, но бессознательно вся ее молитва дышала предчувствием особенной близости и любви ее к Христу: чем-то большей против любви кого-либо другого.
Она чувствовала всем сердцем, что занимает подле Него такое же исключительное место, как Мать Его, и что даже в ином отношении она любит Его больше чем Сама Мать Его, хотя в другом Мать Его любит Его больше, но что все-таки только с нею, и больше ни с кем, она может стоять наравне по близости и привязанности к Сыну Ее. Это было началом сознания, что она прямо взята из Него, из души Его духа.
Только этого и ждал от нее Отец, и как только она пришла к такому чувству и, подобно Марии, полюбившей Христа любовью матери, не

видав Его, полюбила Его любовью жены, не видав Его, и не понимая сама своей любви, Он послал воплотиться в нее предвечный дух ее. Как и в первой жизни он выделился из самого себя, пребывавшего в Божественном духе Иисуса, оставаясь, конечно, и внутри Его.
Тогда Маргарита сделалась вполне самой собой, и Сам Христос открыл ей все, что ей нужно было знать о Боге и о себе самой, для передачи этого детям их.
Вместе с тем Он снова обручился с ней слоями души Своей, как и в первой жизни, ибо как тогда, так и теперь она родилась без этого обручения, необходимого для будущего соединения тел их.
13. Она никогда не думала, чтоб откровение Божие могло пойти дальше и даже не чувствовала в этом потребности, в простоте сердца веруя только по древним заветам православия; так что даже, по вселении в нее ее предвечного духа, человеческий дух ее сначала не понимал, что это новую веру открывает ей Бог, ибо не видел никакого противоречия между своей новой и своей прежней верой, а видел лишь самый естественный переход от одной к другой; только когда уже все было ей открыто, она поняла, что православие в прежнем виде своем отжило свое время.
[Ей нужно было вдохновить одну из верующих, никогда не видя ее, написать это откровение, и для этого она должна была не иначе как ценою шестидневной великой скорби, которой должна была добровольно подвергнуть себя, не зная заранее ни цели, ни срока этой скорби, пока Бог не прекратил ее].
[Но то она знала, что с первой минуты воплощения в нее предвечного духа ее, для всего мира начались опасные времена, в которых могут погибнуть многие дети ее, и также ее ближайшее земное семейство, если она не исполнит заповеданного ей Богом и перед чем бы то ни было остановится; и не только она, но и всякий ответит Богу за все эти последствия, кто прямо или косвенно поколеблет ее решимость, так что она не исполнит всего или не так исполнит как Бог хотел]. [Знала она и то, к трепету и ужасу своего материнского сердца, что если она выкажет малейшую слабость перед скорбью, которая предстояла ей, и не исполнит всего заповеданного ей, ее сын, еще не рожденный, но пребывающий внутри ее, не доживет в ней до своего рождения, а выкинут будет, по вине ее, из ее смертного тела и попадет в руки врагов своих, подобно тем младенцам, которых в жертву Молоху бросали в растопленного медного идола; и всякий, кто прямо или косвенно поколеблет ее решимость, будет ответственен за погибель сына Иисуса Христа].
[Потому она предалась на волю Божию и на милосердие Его и приступила к испытанию своему, страшась только одного, чтоб кто-нибудь не помешал ей и не ввел ее в искушение и тем не навлек на себя страшной ответственности, ибо всякое такое дело, хотя и неумышленно привело бы к своим последствиям, но могло быть сделано только по недостаточной покорности и любви к Богу, и потому всякий был бы

повинен в нем, как в умышленном. А когда кончились дни ее скорби, то ей было сказано, что ей пора написать свой завет для дальнейшей передачи его].
14. [С тех пор как Маргарита узнала небесную семью свою, она, и прежде с радостью думавшая о смерти, как о вознесении с Христом, которого она любила, стала проводить все дни свои в томительной тоске по том блаженном дне, когда Отец найдет, что она все совершила, для чего Он послал ее, и дозволит ей покинуть землю. Все, что чувствует мать, жена и дочь в бессрочной разлуке с детьми, мужем, отцом и матерью, она чувствовала на земле и не знала, как дождаться, чтоб ей дано было прижать к сердцу своему детей ее, предвечных ангелов-малюток, и Возлюбленного своего, и упасть к ногам своего Отца небесного и своей истинной Матери-Сестры. Какие бы ни были у нее привязанности на земле, и как бы ее на земле ни любили, она глубоко знает, что никто не может и в малейшую долю любить ее так, как Возлюбленный ее, и так, как Мария, и так, как Отец, и никого она сама не может любить так, как Их, и как первых, предвечных детей, своих. Ее тоска по Ним и ее жажда быть с Ними была неизмеримо больше всего, что могло бы удерживать ее на земле, и Отец знает это, и не одного лишнего часа не хотел продлить ее изгнания, как только совершилось дело ее. Разлука ее с Ними не в расстоянии земли от небес, ибо Они, оставаясь на небесах, в то же время пребывают с ней и на земле, везде, где она пребывает, но разлука эта в том, что она живет с Ними в разных мирах, неизмеримо отделенных свойствами своими, и на близком расстоянии; хотя она продолжает жить и в Их мире воскресшим телом своим, но из Их мира она чувствует свою тоску и свое одиночество в земном мире, из земного же мира она не чувствует своей радости в Их мире. Потому надежда ее на возвращение к Ним составляет для нее всю ее радость].
Смерть ее должна быть подобна смерти Иоанна Крестителя, также пришедшего на землю из нетленного тела своего, раньше взятого на небеса: также и ее дух и душа должны войти в ее собственное тело, без промежутка между выходом их из смертного тела и входом в самих себя в бессмертном теле. Тогда всему существу ее, живущему на небесах, сообщатся новые свойства, приобретенные ею во второй жизни ее на земле. [А в день общего воскресения, и нынешнее смертное тело ее оживет] и сделается лишь повторением самого себя, раньше жившего на небесах, внеся и в это последнее свои особенные свойства.
Принятие и исповедание ею ныне посылаемого через нее завета должно подвинуть в ней жизнь будущего сына ее и дать созреть в ней его духу, ибо все, что ею ныне написано, есть дух его, и все это должно утвердится верованиями и делами новоизраильской церкви, чтобы созрел в ней сын ее.
В одно время с этим подготовлением его духа к рождению его, она зачала и тело его; она зачала его на небесах в нетленном теле своем, как

только на земле вселился в нее предвечный дух ее; ибо с этого времени началось ее телесное соединение с Христом под одним видом, кровью их, текущею совместно из вложенных одно в другое сердец их.
Хотя тело ее сына образуется только в нетленном теле ее, но для этого ей необходимо и на земле, где происходит наибольшее движение его духа, соединяться с Христом кровью Его и, после обручения с Ним слоев души ее, это и было в ней невидимо от времени до времени.
[В чем и заключается искаженная истина одного из расколов православия, что за невозможностью принимать видимое причастие, Сам Господь дает его невидимо: это относится к невидимому соединению Его с Маргаритой на земле, кровью Его втекающей в нее].
Основание новоизраильской церкви на земле вне Маргариты и зачатие тела сына ее на небесах внутри ее, вот две великие цели Последнего Завета. Обе они ведут к одному и тому же желанному Богом концу; к разрушению испорченного мира.
Ибо пора открыть, для чего родился сын Иисуса Христа и Маргариты, о котором пророчествует Апокалипсис, и кем он будет: он будет разрушителем мира, он для того родился, чтоб истребить все дела врага Отца его. Он разрушит, а Рафаил, Сын Божий, Отец его, воссоздаст; он расчистит путь Ему, представит Ему простейшие начала мира разложенными и измельченными в прах, как вещества для будущего творения, а Бог-Рафаил снова соберет их, отделивши в них добро от зла; он умертвит мир со всем злом его, а Искупивший его воскресит и преобразит его. Его же дело разрушения подготовится на земле новоизраильскою церковью, проникнутою духом его, которую мать его устроит для него.
Но в ныне видимый мир он никогда не придет, ибо он родится в невидимом мире, от воскресшего первого тела матери своей, после смерти ее второго тела, и из того мира совершит все, что должен совершить над миром нынешним.
И близко время его рождения, ибо уже мир надорван в основах своих. Внутренняя борьба добра со злом в мире лишь ослабит связь простейших начал мира духовных светов, настолько, чтоб он мог приступить к делу своему, но окончательный удар миру должен быть нанесен ему извне, этим небесным разрушителем его; ибо всякое дело не само делается, а через живое существо.
Как создался мир не сам собою, а Богом, так и разрушится не сам собою, а сыном Бога Рафаила. [И в первый раз жила мать-Церковь на земле, чтоб возродить всех детей своих, во второй же раз, – чтоб родить разрушителя мира, да вкусят ее дети плоды искупления].
Умерла ли уже вторично воплощенная Маргарита – неизвестно, как неизвестна она сама.

2. [Ап. II. 8-10]. Ангел Смирнской церкви – это мужской дух 3-х лет, дух страха Божия; идея его – это любовь преданная и самоотверженная; церковь Смирнская – это все мученики за Христа и вообще все, готовые душу свою положить за истину.
Те, которые говорят о себе, что они Иудеи, но не таковы, это все принадлежавшие к истинной вере, но не сумевшие понять дальнейшего движения этой веры и начавшие гнать свою собственную веру, когда она породила новые истины.
3. [An. II. 12-16]. Ангел церкви Пергамской – это женский дух 5-ти лет, дух совета; идея его – это любовь проницательная и испытующая; церковь Пергамская – это христиане, внешним образом принадлежащие к еретическим верам, но внутренним расположением духа причастные к вере истинной и напитанные невидимыми лучами ее, а потому живущие, думающие и чувствующие согласно с нею: «знаю, что ты живешь там, где престол сатаны, и не отрекся от веры Моей».
Учение Валаама, ведущее к тому, чтоб любодействовали и ели идоложертвенное, это всякая ересь и всякое заблуждение, какие бы ни были, ибо все, что не истина, а ложь, посылается лукавым с целью прилепить человека к миру сему и к наслаждениям плоти, и если эта цель не понятна еще людям, принимающим ложь за истину, то это потому, что она рассчитана на дальних последствиях, человеческому уму редко достижимых.
4. [Ап. II. 19-25]. Ангел Фиатирской церкви – это мужской дух 5-ти лет, дух силы; идея его – это любовь смелая и сообщительная; церковь Фиатирская – это все провозвестники новых истин откровения, чуткие сердцем и восприимчивые умом, которые не держатся упорно за букву прежнего завета, но тотчас первые замечают, куда ведет их дух его и с радостью следуют за ним, распространяя везде его новые откровения; а так как Сам Бог постепенно совершенствует веру, благовествуемую через подобных им, то им и сказано: «знаю, что последние дела твои больше первых».
Но каждый раз новая вера, посылаемая Богом, больше всего жизни и силы имеет сначала, а потом выдыхается, и дух ее падает, потому и сказано: ты попускаешь жене Иезавели учить и вводить в заблуждение рабов Моих, т.е. мало помалу вредные стремления духа лжи и ереси Иезавели проникают лучами духа, без слов, и к истинным детям Господним и заставляют их жить и думать не по духу своей веры, а по духу чужой, не Богом посланной, так что они подчиняют веру свою житейским потребностям и желаниям, в чем и состоит дух ложной веры; потому сказано: и уразумеют все церкви, что Я есмь испытующий сердца и внутренности, т.е., что Я смотрю не на внешность, кто какой веры держался, а на внутренность кто по какому духу жил и знаю в чем были тайные цели и побуждения всякой веры, уклонившейся от истины.
Еще сказано: что имеете, держите, пока приду, т.е. не ищите самовольно новых истин без Меня, а храните старое, но и не противьтесь

Мне, когда Я приду дать вам новое, ибо то, что Я дал вам, было лишь «пока приду»; потому как вы приняли от Меня прежнее, так примите и будущее.
5. [Ап. III. 1-4]... Ангел Сардийской церкви – это женский дух 7-ми лет, дух мудрости; идея его – это любовь бдительная и неутомимая; Сардийская церковь – это живущие среди полного спокойствия давно утвердившейся и законами государства охраняемой истинной веры, из которой поэтому уже выдохся дух ее и они принадлежат к ней только по букве; [вследствие этого их собственный дух близок к смерти и не только не оживляет собою душу, но и сам, во внутренних слоях, получает окаменелый, бесцветный вид души, с глазами без взгляда]; им сказано: вспомни, что ты принял и слышал, и храни и покайся, ибо они склонны все заповеди своей веры толковать в пользу слабостей своих, как нужно для их себялюбия и самоохранения, и не хотят признать никаких обязанностей, требующих от них самоотвержения; они даже в негодование приходят на всякого, кто напоминает им о том, и будит их совесть, на основании ими же признанного слова Божия; они обыкновенно говорит тогда, что восстающие против них превратно толкуют и не так понимают слово Божие, между тем как они сами превратно понимают и толкуют его, и притом не в догматах, а заповедях, что еще опаснее и вреднее, ибо это ни к какой ереси прямо не относится и никакому церковному осуждению не подлежит;
ересь прямо посягает только на догматы, но целью своей имеет извратить и дух заповедей и достигает этой цели, косвенно и медленно; эти же люди, последователи истинной веры, обходя средство ересей, прямо идут к цели их и извращают дух заповедей непосредственно и быстро.
Никаких мер, предосторожности не существует против таких людей, и тем они и опасны для церкви, ибо узкое понимание заповедей еще не делает человека еретиком, которого можно бы было изгнать из церкви, как не делает его им и неточное соблюдение их и даже преступление против них.
«Несколько человек, не осквернившие одежд своих, которые будут ходить в белых одеждах, ибо они достойны», – это те немногие избранники, весьма редкие в такие времена упадка и изнеженного застоя истинной веры, которые не ломают слова Божие сообразно своим видам, а понимают его в духе и истине, и во всем объеме его, и не уклоняются от требований его, но любят исполнять их и не находят их тягостными и невозможными.
6. [Апок. III. 8-11]... Ангел Филадельфийской церкви – это Маргарита, Дух Господень; идея его – это любовь невесты и жены, совокупная любовь всей церкви; Филадельфийская церковь – это те, которые не только охотно и радостно принимают новое откровение от других и возвещают о нем далее, но которые сами идут навстречу ему, угадывают его приближение, и у Самого Бога исторгают его; это те, которые носят в душе своей «первое слово» времен и от которых Бог ждет, чтобы

они сами сказали его, да ниспошлет Он Свою новую помощь на крик их сердца; они и среди упадка духа истинной веры вокруг них, и среди мертвого понимания ее заповедей, хранят в себе такое же живое чувство ее, как в первый день ее, и в них созревают семена ее для будущего; они не тогда только делаются мучениками истины, когда внешние события налагают на них такую обязанность, но сами создают подобные события, ибо считают это высшим благом своим; по их слову, посылается от Бога новый дух в омертвевшую церковь, гремят новые истины, а затем воздвигаются и новые гонения на них, и так они добиваются венца мученического, где и не было возможности получить его; они сами открывают двери темниц для себя и сами подписывают смертные приговоры свои; как Христос Сам воздвиг крест Свой, Своим учением и исповеданием Себя.
Потому им в особенности, исключительно против других, сказано: «вот, Я открыл пред тобою дверь и никто не может затворить ее», т.е. дверь небесного мира с его тайнами.
«Ты не много имеешь силы», сказано потому, что такие христиане принадлежат к отдельной личной душе Маргариты, имеют дух нежный и слабый, как она сама, но в делах своих имеют больше силы, чем все другие.
Еще им сказано: «вот Я сделаю, что те, которые говорят, что они Иудеи, но лгут, поклонятся перед ногами твоими и познают, что Я возлюбил тебя». Христос любит таковых исключительно перед всеми, как любит Маргариту, олицетворенный дух их; а иудеи, которые поклоняются перед ними, это все восставшие на них во имя буквы закона, как иудеи восставали на Самого Христа, и не понимавшие их живого чутья истины в догматах, их сердечного отношения к заповедям.
7. [Ап. Ш. 15-20]... Ангел Лаодикийской церкви – это мужской дух 7-ми лет, дух разумения; идея его – это любовь пылкая и восторженная; Лаодикийская церковь – это даже по букве закона Божьего не принадлежащее ни к какой вере, а только крещением приписанные к ней и внешними обрядами сохраняющие некоторую связь с ней; на самом же деле они даже не знают ни догматов, ни заповедей своей веры, урывками только слыхали о них, или на школьной скамье заучивали слова их без смысла, чтоб на другой же день забыть.
Они руководятся в своей жизни даже не узко и себялюбиво понятыми заповедями своей веры, а всякими случайными идеями, какие попадают в их голову, смотря потому, какие в их времена в мире более в ходу и какие из всех подобных более имели влияния на дух их, по внешним обстоятельствам их жизни, и какие им более выгодны, ибо редко в них бывает бескорыстное стремление к истине.
Потому им сказано: о, если б ты был холоден или горяч! т.е. если б ты был усерден к истине, а не к ложной выгоде своей; тогда ты был бы или предан истинной вере в духе ее, или враждебен ей, но во имя же истины по твоему убеждению, а не чего другого, только не равнодушен, как ты теперь. Тогда, хотя бы ты и заблуждался, тебя можно было бы

обратить, как обращен был Савл, усердный к истине, теперь же с тобой и говорить нельзя об истине, ибо не истина дорога тебе, и все, что ты ни исповедуешь, ты исповедуешь ради посторонних, личных целей.
Такие люди также искажают дух заповедей, как церковь Сардийская, но делают это не на почве самого слова Божия, а посредством всевозможных, разнообразных учений, чуждых всякой веры; они тоже не еретики, ибо догматов они не касаются, не спорят о них и даже не знают их, но они вполне люди мира сего, признающие одни житейские учения; они сходны с церковью Сардийскою по себялюбию и самоохранению, только те самую веру подчиняют житейским требованиям, а эти стоят совсем вне веры, не отрицая ее, но и не соображаясь с ней.
Потому им сказано: «ты говоришь, я богат, и ни в чем не имею нужды, а не знаешь, что ты несчастен и жалок, и нищ, и слеп, и наг», ибо кто дальше мира сего ни о чем не думает, тот неизбежно будет нищим и слепым. Блаженны те из них, о которых сказано: «кого Я люблю, тех обличаю и наказываю», ибо многие таковые до конца остаются в ослеплении своем, а других Бог выводит из него скорбями и бедствиями, доказывая им, не имеющим никакого утешения и никакой опоры внутри себя, как шатко то, на что они полагались. Этим Он напоминает им о Себе: «се, стою у двери и стучу, и если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему «, а кто услышит голос Бога Своего и Он войдет к нему, того не будут трогать никакие скорби житейские и среди них он будет радоваться, ибо радость его не от мира сего и мир ничем не может отнять ее у него.
8. Далее Иоанн увидел дверь, отверстую на небо, и голос Иисуса позвал его смотреть в нее. [An. IV.2.4.5]. 24 старца – это двенадцать родоначальников колен израильских и 12 других родоначальников Израильтян, миру неизвестных, которые через женщин четного духа, природных жен израильтян, воплотившихся в другом народе и сочетавшихся плотью с другими мужьями, родились от них в этом другом народе и размножили в нем дух израильский; потому один из народов мира имеет теперь дух Израиля, неведомо для него вселившийся в него через четных матерей;
а 4 животных, это души 4-х родоначальников человечества по плоти и душе, людей образа Божьего и подобия, которые произвели Адама и Еву, но сами не имели еще духа рожденного Богом и потому были только животными. Сходство их лиц с лицами низших животных указывает на их происхождение от низших видов.
Далее Иоанн говорит: [An. V. 1-10]. Книга, написанная внутри и отвне, запечатанная семью печатями, это дух Маргариты, живущий вторично на земле и до времени сам не знавший тайны своей.
Агнец Иисус снял с него печати, скрывавшие третье откровение Последнего Завета от нее самой и от всех детей ее; Он снял их тем животворным чувством, которое внушил ей к Себе, от чего раскрылась душа ее, и тогда на небесах раздалась «новая» песнь победы, «и поют новую песнь».

Далее Иоанн говорит: [An. VI. 1-11]. Белый конь, это средство, которым распространится по всей земле последняя вера истинная третьего откровения, новоизраильская, принесенная Маргаритой, символ которой белый цвет; этим средством будет всемирное царство земное, которое соединит все народы земные под одну власть; как конь служит для быстрого передвижения через пространство, так всемирное царство послужит для быстрого и успешного передвижения веры истинной по земле. Всадник, имеющий лук и венец и вышедший, чтобы победить, это само третье откровение, ибо оно победит все другие веры.
Рыжий конь и всадник на нем, это то, что придет по всей земле на смену царству белого коня: ибо со времени этого царства судьбы народов будут совершаться все вместе и по всей земле будет происходить одно и то же, а не разное; на смену же всемирному царству придет всемирный мятеж против всякой государственной власти и против всех существующих общественных законов [мятеж произойдет во имя счастья человечества, дабы уравнять пользование земными благами и с корнем уничтожить бедность и нищету]; рыжим конем он назван по красному знамени, которое уже теперь избрали подготовляющие его, но ему дано будет только взять с земли мир, установленный соединением всех народов в одном царстве, и чтоб убивали друг друга, больше же он ничего не достигнет.
Конь вороной и всадник на нем – это ересь, которая будет господствовать по всей земле и всех будет стараться обращать к себе насилиями и гонениями под предлогом укрощения свирепости рыжего коня. Многие, принадлежавшие к учению Маргариты [при всемирном господстве его], из житейских выгод изменяет ему и примут эту ересь; тех же, которые останутся верными истине, постигнут жестокие гонения.
Конь бледный и всадник его – это всемирное господство полного безбожия, которое сменит ересь вороного коня. Оно превзойдет жестокостью гонений и пыток над верующими в Бога всякую из бывших на земле вер, даже языческую первых времен христианства. Многие, которые из выгод подчинились ереси всадника вороного коня, не захотят подчиниться всаднику белого коня, так чтоб вовсе отречься от Бога, и тогда, видя на какой путь заводит их преклонение перед делами мира сего, покаются и возвратятся к оставленной ими вере истинной.
Ни от рыжего, ни от вороного, ни от бледного коня не будет безопасности нигде на земле, ибо все это будет происходить во всем мире, во всех народах, во всех углах земли.
[И вот, после снятия пятой печати, души убиенных за слово Божие возопиют к Богу о возмездии и о суде. Они будут утешены после снятия шестой печати, ибо тогда наступит начало конца и мир будет издыхать в предсмертных судорогах]: [An. VI. 12-17]. Сняться должны были печати с души Маргариты, и они уже сняты теперь [не постепенно, а все вдруг], но последствия их снятия обнаружатся в мире постепенно, потому они так и были показаны Иоанну. Еще сказал Сын Божий Иоанну: [Ап. XI. 3-6]. Дни пророчествования их начнутся незадолго до прохождения

по земле рыжего коня, под конец времен всемирного царства белого коня, и еще не пройдут тысяча двести шестьдесят дней, т.е. 3 года 5 1/2 месяцев, которые им назначены, как уже окончатся не только времена всех трех коней, следующих за белым, но и то великое землетрясение и падение звезд, которое произойдет от снятия шестой печати.
Тогда все, кто послушался голоса двух великих пророков, захотят достойно приготовиться к еще более тяжким временам, имеющим наступить после того: ибо после того наступит такое всемирное владычество, что никому не будет от Бога прощения, кто покорится ему, ни старому, ни малолетнему, ни слабому, ни больному;
всякий получит прощение, кто из выгоды или из страха будет в слове или деле сообщником рыжего коня, или кто примет ересь, настолько распространенную вороным конем, или кто отречется от всякой веры в угоду бледному коню, хотя в душе своей не будет разделять такого безверия; всякий такой раскаянием и терпением скорбей за имя Божие может заслужить прощение;
но кто на один миг признает власть последнего всемирного владычества, тому не будет прощения во век. И ют потому, пред наступлением такого страшного времени, все, кто послушается двух пророков, и пожелает спасения, соберутся к пастырям своим для миропомазания их. Этим всеобщим миропомазанием верующих будут очищены и те, которые отступили от веры в предыдущие владычества и, как бывшие еретики, они будут воссоединены с церковью.
Одновременно со всеобщим миропомазанием истинно-верующих по всей земле Иоанн видел на небе: [An. VII. 1-4].
Эти 144000 запечатленных на небесах, во время запечатления миром живущих на земле, суть те самые, о которых в другом месте, в главе XIV, Иоанн говорит: [1-5]. Это те из святых известных и неизвестных миру и соблюдавших девство, которые все без исключения принадлежат к коленам Израилевым, но не по одному внешнему происхождению плоти, видимому на земле, а также по невидимому происхождению духа, в других народах через четных матерей. Они запечатлены именем Божиим на челах своих для того, чтоб во время грядущего испытания верных, помазанных миром, сойти к ним на землю и охранять и подкреплять их, как общие ангелы их всех, они составят вокруг них как бы невидимый отряд телохранителей, ибо велики и разнообразны будут опасности и бедствия верных.
Далее Иоанн видел: [Апок. VII. 11-17]. Те, которые в то время придут от великой скорби к престолу Божьему, после великого миропомазания живущих на земле, это все умершие, не излечившиеся еще до тех пор от принесенных с собою с земли болезней духа и не освободившиеся при жизни на земле от всякой заразы зла в себе, но однако удостоенные жизни вечной, по чистосердечному раскаянию своему и по пригодному для этого в глазах Бога расположению своей души; в числе их будут из принявших загробное крещение и язычники, и другие иноверцы, и иудеи раньше Христа жившие в истинной вере, и после

Него жившие в ложной вере, и христиане, как еретики, так и православные, хотя принявшие крещение водою, но ослабившие соединительные лучи свои с самими собою внутри Маргариты, первые грехами и ересями, заразившими их дух [но не до совершенной гибели], последние только грехами. Все подобные не обречены на гибель, но спасенные милосердием Божиим и для жизни вечной, почувствуют свое окончательное исцеление в тот день, и лучи их крещения, загробного или земного, засияют во всей своей силе и мощным током обновят их жизнь, крепко соединяя их с жизнью их матери.
9. После того Иоанн говорит [An. VIII. 1. 2. 6-13] – [An. IX. 1. 3-6. 13. 15. 16. 18. 20. 21.].
Все описанное Иоанном, происшедшее после трубного гласа шести ангелов, начнется немедленно после миропомазания верующих и окончится к концу времени свидетельства двух пророков, тысячу двухсот шестидесяти дней.
Это будут естественные потрясения умирающего, злом испорченного мира, после которых миру нельзя будет устоять. Самое долгое из них будет от трубы пятого ангела, которому назначено мучить людей 5 месяцев, остальные же пройдут быстро.
Мертвые идолы, которым люди, не умершие от язв, все еще будут поклоняться и не оставлять поклонения своего, это блага житейские, нужды, желания и наслаждения мира сего, которые все еще дороже Бога будут для этих людей.
После этого Иоанн опять переносится на небо: [An. X. 1-4]. Тайна, сказанная семью громами, это нынешнее откровение о Духе Святом и о Церкви, которое запрещено было Иоанну писать, ибо рано было миру знать о нем. [An. X 5-11 ]. Книжка, съеденная Иоанном, это тоже нынешнее откровение, которое сладко сперва, ибо возвещает о близости окончания всех скорбей человечества и яснее знакомит его с блаженною будущею жизнью, уготованною ему но горька потом, ибо возвещает также о грядущих бедствиях, которые с великим терпением надо будет перенести. Многое из ныне написанной книги Иоанну надо было узнать неведомо для других (т. е. съесть эту книгу) для того, чтобы пророчествовать далее шестой трубы.
И вот, когда умерла третья часть людей от огня, дыма и серы, кончились 1260 дней пророков Божьих [An. XI. 1. 2. 7-17].
Потому соделалось тогда царство мира царством Бога и Христа, что с появлением зверя, всемирного владыки, убившего двух пророков, всякая основа мира будет поколеблена, и всякая надежда сатаны сохранить его будет тщетною, хотя тут-то и будет он с большим отчаянием, чем когда-либо добиваться этого; а при такой близости последнего дня мира, когда только 42 месяца останется зверю, а после уж надо ожидать со дня на день пришествия Христова уже будут предвкушать радость его, как ни тяжка будет их жизнь на земле; ибо по непреложному свидетельству Иоанна, они будут знать, что на небесах уже торжествуется воцарение Христа.

И снова Иоанн на небе пророчески видит рождение сына Иисуса Христа [Ап. ХII. 1-6].
Эти 1260 не земною мерою измерены, а небесною, которая иногда дольше земной, иногда короче. Здесь она короче: младенец Маргариты родится в то время, когда зверю предстоит выйти из бездны и сразиться с пророками и убить их, за три дня до их взятия на небо по земному времени, а питаться будет она в пустыне 1260 дней в тот же самый день по земному времени как родит [Ап. ХII. 7-12].
Война ангельских сил произойдет также в течение того же самого дня, как родится младенец, и продлятся те 1260 духовных дней, которые, пока война не кончится, Маргарита проведет в пустыне.
А низвергнут будет дух тьмы на землю при наступлении другого дня, так что рождение разрушителя мира будет накануне воплощения антихриста на земле в готовое уже соответственное ему тело животного человеческого образа без духа [ибо детского непорочного возраста дух антихриста не будет иметь на земле и не осквернит собою детского вида]. [Aп. XII. 13. 14. 17].
Тогда преследовать будет дракон Маргариту уже на земле, куда она сойдет к детям своим, оставаясь в то же время на небе. Вместе со Христом она невидимо будет пребывать на земле во все дни антихриста, невидимо же утешая и подкрепляя детей своих, верных сынов церкви. С ними-то, которые и называются «прочими от семени ее», возрожденными в ней, и вступит в брань сатана.
Да помнят все, кому суждено дожить до этого, что время его на земле только 42 месяца, по земной, а не небесной мере, а после него уже не простоит мир. Пусть они это помнят, что мир не простоит. Неоднократно раздастся на небе победная песнь, при наступлении царства антихриста и прямо сказано: [XI, 15. ХII, 10]. О последнем земном царстве Иоанн говорит [ХIII. 5-10. 16-17].
И вот, все оставшиеся верными имени Божьему и имеющие на челах своих печать Его, обратятся в бегство от этого царства; уйдут они от всех дел и законов человеческих, в которых уже нельзя будет участвовать и которым нельзя будет повиноваться без богохульства, уйдут они из-под всякого крова человеческого, уйдут в леса, в горы и в степи, к диким зверям; и бывшие богатыми, образованными, и знатными в мире сбросят с себя прежнюю одежду и оденутся в рубище простого народа; эта прежняя одежда их будет та самая, какую и теперь во всем христианском мире носят образованные люди, богатые и бедные, ибо она не переменится до тех времен и когда владыка мира осквернит ее, надевши на себя, все любящие правду с отвращением сбросят ее. И все верные Богу соберутся вместе, толпами, и все вместе будут скитаться по пустыням, спасаясь от владыки мира и от ужасных законов его.
С ними будут их невидимые друзья и телохранители, 144000 святых, Израильтян по плоти или только по духу, запечатленных одновременно с ними. И везде, где они будут скитаться, их будут невидимо и безотлучно сопровождать Христос и Маргарита.

Об чем сказано: ХII. 14, т.е. одного года, и двух лет, и полугода. Это будет то самое время, о котором Иисус предупреждал: [E.M. XIII. 14-23] [Mе. XXIV.26-27].
Потому сказал Он: молитесь, чтоб бегство ваше не случилось зимою, что последнее царство начнется в средине лета, так что чье бегство замедлится до зимы, для того оно будет гораздо опаснее и труднее, ибо владыка мира примет тогда против него меры.
Не бойтесь ничего, все живущие в то время на земле, и не останавливайтесь ни перед чем, чтобы вам ни пришлось перенести; помните, что претерпевший до конца спасется. Помните и то, что не будет вам прощения, если сделаетесь подданными тогдашнего владыки мира; ибо сказал Иоанн далее сего: [XIV. 9-12]. Потому не бойтесь ни голода, ни холода, ни зноя, ни жажды, ни диких зверей, в пустынях, куда вы убежите: все это не может на век навредить вам, а вечность и без того на пороге будет для всего мира; не оставайтесь в мире из-за детей ваших и младенцев ваших: берите и их с собою, куда ни пойдете, ибо пусть лучше они взойдут на небо на ваших глазах от телесных лишений, чем примут начертание зверя на себя. Не бойтесь смерти накануне конца всего мира, ибо смерть будет тогда лучшею долей для каждого из вас; Иоанн слышал голос с неба: [XIV. 13]. Не обременяйте себя запасами и предупредительными мерами для тела вашего, это может погубить вас; помните, что Иисус сказал: [М. XIII. 15-16].
10. Итак, в течение семи лет без малого произойдет все, чему следует быть до кончины мира: свидетельство двух пророков, свирепствования трех коней, естественные перевороты во внешней природе и бедствия от них и, наконец, владычество антихриста. В такой короткий срок все это свершится для того, чтобы испытать знавших истинную веру и исповедовавших ее, когда это было выгодно и безопасно.
Во время царства белого коня, когда не будет ни язычества, ни ереси на земле, все от мала до велика будут научены, хотя вкратце, истинам веры и все, крещением и другими таинствами, будут включены в нее. Никто не будет иметь право сказать, что он погиб по незнанию или по недостатку крещения.
И вот, всю вселенную, составляющую единую видимую церковь, постигнут события последних семи лет; тогда обнаружится степень верности каждого, кто доживет до которого-нибудь из этих событий, не считая тех, которые лицемерно исповедовали веру и сами будут зачинщиками всемирных переворотов;
иные отпадут от веры при первой опасности подвергнуться смерти, или пыткам, или даже только нужде и лишениям, или даже только потере своего богатства; иные сперва отпадут, но потом, видя, что далеко заходят беззакония, ужаснутся и поверят пророчествам и снова присоединятся к вере; иные, наоборот, сперва устоят, а потом, при более тяжелых испытаниях, отрекутся; иные же ни на один миг не изменят Богу и беспрерывно будут служить Ему одному; а еще иные, думающие только о выгоде и безопасности своей, будут гнуться по всякому ветру;

в течение меньше чем трех лет перебывают они и буйными отрицателями прежнего строя, и набожными охранителями его, и ни во что не верующими вольнодумцами и, наконец, перекланявшись всяким кумирам, сделаются достойными клевретами антихриста.
Все это семилетнее испытание должно было наступить гораздо раньше, чем оно наступит теперь, если бы те, от кого это зависело, исполнили долг свой, и тогда раньше наступило бы и царствие Христово и раньше был бы конец всем страданиям земным и много лишних слез не было бы пролито на земле.
Всякий замысел Божий, может, вследствие свободы воли, предоставленной детям Его, или вовсе не быть исполненным, или исполненным с отсрочкою, теми же лицами, кому назначено было, или другими, или должен быть исполнен во что бы то ни стало, без отсрочки, и без отмены лица;
первого рода замыслы Бог вручает многим, ибо вред от неисполнения их поправим до смерти виновного, далеко не распространяется, и большею частью губит только самого виновного; второго рода замыслы Свои Он вручает лишь избранникам, ответственность которых тяжка, но все же вред от неисполнения ими дела их, хотя непоправим, но ограничен, если дело их может быть совершено и позднее другим лицом; дело тех, которыми единственно оно может быть совершено, еще ответственнее, и вред от совершенного неисполнения его ими был бы непоправим, а от отсрочки его он хотя и ограничен, но непоправим; потому такие дела вручает Бог еще высшим избранникам; замыслы же третьего рода безотложные и безотменные Он берет только на Самого Себя.
К первому разряду принадлежат Его виды на каждого отдельного человека, нарушаемые личными, мало ответственными грехами последнего; ко второму принадлежали Его замыслы на блаженство нынешнего мира, и первый грех против подобных замыслов, грех Адама, имел наибольшую важность по своим последствиям, какой не имели никакие последующие грехи; но все-таки вред от этого греха был хотя непоправим, но ограничен известным временем, а также числом имевших погибнуть от него, ибо другое лицо, Сам Сын Божий, взял на Себя дело Адама – быть главою человечества, вместо него; того же разряда дело было и Моисеево, которое он впрочем сам и во время исполнил, согласно повелению Божию; к числу дел, которых нельзя не исполнить без неограниченного ничем вреда, и которые может исполнить только назначенное лицо, для которых потому Бог допускает только отсрочку, как крайнюю возможность, но не отмену совершения их назначенным лицом, к числу таких дел принадлежит нынешнее дело Маргариты;
таких же дел, для которых не только перемена исполняющего их лица, но и всякая отсрочка была невозможна, было два: рождение Искупителя, взятое на Себя Дочерью Божьего, и искупление, взятое на Себя Сыном Божиим, хотя сатана и воображал, что, искушая Его, он, может помешать Его делу или замедлить его.

Но во время совершения Им дела сего, лежала ответственность и на других, смотря по тому, через кого и как оно совершается, и от этого зависело ускорение или замедление желанного Богом конца мира и избавление человечества от многих лишних слез. Если бы народ иудейский уверовал в своего Мессию, то искупление смертью Его все-таки совершилось бы в свое время, но иными способами и не через этот народ, зато велика была бы слава народа иудейского на земле, – не внешняя слава государственная, а внутренняя, духовная, ибо он доставил бы римской державе, к которой принадлежал, владычество над всем земным шаром и победу над всеми народами, а сам победил бы все ложные веры и был бы духовным властелином земли, как Рим был бы ее плотским властелином; Рим служил бы орудием иудейского народа и сам подчинился бы духовному первенству его.
Тогда царство белого коня началось бы уже в то время, когда Константин ввел христианство на весьма ограниченном пространстве земли. Константин, видевший знамение с надписью «сим победиши», и победивший им врагов, был только прообразом будущего победителя всего мира, и если б иудеи исполнили свой долг, он был бы настоящим его победителем, ибо под влиянием истинной веры наука подвинулась бы раньше вперед, и все страны земного шара были бы уже тогда открыты.
Нашествия диких племен и мусульман на римскую и византийскую империи заменили господство рыжего коня [которое тогда бы уже созрело, если бы Рим сделался царством белого коня]; папство заменило господство вороного коня, а протестанство возникло вместо коня бледного, к идеям которого, вскоре вселившемся в мир, оно постепенно и привело.
Так все четыре царства уже были в мире, только в прообразах и в незаконченном виде, и не по всей земле и потому не привели к желаемой цели.
Если бы при отступничестве иудеев, хотя Пилат исполнил свой долг и не допустил до казни Сына Божия, то искупление смертью Его также совершилось бы, но не по вине служителя Рима, и грех убитая Его пал бы только на иудейской народ, от Рима же не было бы отнято его славное всемирное назначение. Конец был бы отсрочен, но не на столько времени, как теперь, и все-таки был бы достигнут победой Рима, и держава эта пала бы только от рыжего коня, при начале последних семи лет.
Потому тяжка была ответственность Пилата перед его отечеством.
Но, чьими бы руками ни основывалось царство белого коня, хотя и римскими, при ином поведении Пилата, Израилю все-таки принадлежала бы духовная победа в нем, ибо, жестоко наказанный за смерть Мессии, он все равно должен бы был к этому времени покаяться и быть помилованным и только ему надлежало бы, как и теперь ему надлежит, исполнить завет Божий.

Теперь, когда события произошли совсем иначе, и мировые скорби продлились без всякой надобности, основать царство белого коня Бог поручил не чуждому израильского духа народу, атому из народов ныне существующих, который уже имеет этот дух, невидимо сообщившийся ему через четные женские духи. Примета этого народа та, что он, подобно родственным ему израильтянам, отечество не отделяет от веры и самую веру называет именем отечества, а отечество свое считает святым и от Бога избранным.
Этот народ достигнет своего величия не сразу, а после тяжелых испытаний, которые нашлет на него Господь за то, что, как всегда, так и в нем найдутся противники истины, которые будут препятствовать ему принять Третий Завет, но как всегда от таких препятствий истина только быстрее распространяется, как и этот народ, чувствуя над собой руку Божию, наконец покорится ей и тогда ничто уже не будет мешать его успехам, которые изумят мир.
Нынешнее дело Маргариты, которое должно открыть путь этому народу ко всемирному владычеству, также не совершилось без некоторого замедления: будучи из числа таких, которые, хотя не могут быть исполнены другим лицом кроме назначенного, [так что это дело начать могла только Маргарита], но могут быть отсрочены, оно именно отсрочке и подвергалось. [Оно должно было быть начато Маргаритою в 1875 году, но тогда начато не было частью по ее вине, частью по вине других. Все несчастия, произшедшие вследствие этого в мире между 1875 и действительным началом ее дела и вообще все лишние скорби от лишних дней мира лежат на ответственности виновных в этом промедлении, не исключая самой Маргариты. Теперь же промедление ее дела по крайней мере с самого начала его пало бы более прежнего на ответственность ее самой, если б было допущено, а своевременным исполнением его она может уменьшить и ответственность других и себя самой за прошлое промедление, ибо тогда вред от него будет ограниченнее.
11. По прошествии трех лет царства антихриста, будет то, что Иоанн видел: [XIV. 14-19].
Сидящий на облаке в золотом венце, который пожнет землю, это сын Иисуса Христа, который к этому времени достигнет предела своего возраста и совершит свое дело разрушения мира, но мир, надрезанный во всех нитях, на вид еще продержится несколько времени, и люди не будут знать, когда свершилась жатва земли и не будут чувствовать, что мир, в котором они живут, висит на подрезанных нитях.
После того увидел Иоанн: (XV. 1-4. 7. 8). Поющие на стеклянном море – это все умершие во время скитаний по пустыням, при бегстве от антихриста; многие из них умрут от всяких лишений и бедствий и весьма небольшое число их останется до конца; из большого общества этих изгнанников сделается самая малая горсть. Она по возможности, мало помалу, соберется в одни места и еще теснее сплотится. Потом говорит Иоанн: [XVI. 1-12. 15. 17-21].

Все это будут, невидимо направляемые ангелами, естественные перевороты внешней природы, более тяжкие и гибельные, чем прежние. В них пройдет последнее полугодие антихристова царства, и нагрянут они тогда, когда люди будут считать себя совершенно безопасными от них, по своим наблюдениям. Последний из них разрушит дотла тот город, который Иоанн, описывая его, называет Вавилоном великим, тайной матерью блудницам и мерзостям земным: [А. XVII. 1-5. 9. 10. 13. 15. 18], и который он видел в образе жены блудницы, сидящей на водах многих и на горах, город великий, царствующий над земными царями. Падение этого города он подробно предсказывает: [А. XVIII: 1-4. 6. 7. 9.10. 20.21. 24]. Он имеет два значения: это будет действительно город, который разрастется до небывалых размеров вследствие громадных войн, имеющих произойти в мире в начале последних событий его; этот город составит особое государство, главою которого и будет со временем антихрист и которому он доставит всемирное владычество. Это одно значение блудницы – Вавилона; другое значение его то, что если бы личную идею самого антихриста и всех его сообщников на земле осуществить в одном лице и собрать все их отдельные идеи в один дух, то этот дух имел бы женский образ, тот самый, который был показан в видении Иоанну. Но такого женского духа на самом деле нет и никогда не будет: это отвлеченность или призрак, возможный только в примерном видении. Оттого он и назван: тайной, что он составляет отвлеченную тайну антихристова сборища, и никогда не осуществится явно.
Этот мертвый призрак из мира тьмы соответствует живому соборному духу матери-Церкви в мире света.
Другое последствие того переворота, который разрушит столицу мира, будет исчезновение самого антихриста.
Отличительной чертой его, со времени его воцарения будет неистовый, безграничный страх смерти и избавиться навек от смерти будет целью и двигателем всех его деяний; желая сохранить мир для себя, чтоб господствовать в нем, он еще безумнее будет желать сохранить самого себя, хотя бы отдельно от мира.
Смерть и не постигнет его никогда, но постигнет его то, что будет для него еще гораздо хуже: [XVII. 8]. Это значит, что он вдруг, во мгновение ока, изменится в духовное тело невидимой плотности, как все те, которые выживут до последнего дня и тоже мгновенно заживо изменятся, никогда не испытавши смерти: «все мы не уснем, все же изменимся».
Первый, отдельно от других, изменится антихрист, так что люди, не верующие в такое изменение тел, не будут знать, куда он девался из глаз; «и удивятся, что зверь был и нет его, и явится».
И вдруг, с его исчезновением, вселенная останется без владыки, свободною от всякого гнета, от всякого верховного приказания. И ошеломятся люди от такой нечаянной свободы и в первую минуту не будут знать, что им начать. Великая весть мгновенно разнесется во все концы земли, и каждый, оправившись от изумления, будет соображать, как лучше воспользоваться новым положением вещей.

Между тем во внешней природе и от только что произошедших страшных потрясений наступит как будто затишье и, невидимому, все войдет в прежний обычный порядок. Люди мало помалу ободрятся и все ужасы недавнего прошлого покажутся им дурным сном. Таким же сном покажутся им и бывшие государственные перевороты в среде их самих, и только что куда-то исчезнувшее последнее всемирное царство.
Тогда уже не будет между людьми никакого способного или даже имеющего охоту захватить господство над вселенной в свои руки. И ют, земля, обезлюдевшая от последних событий больше чем на половину, опять раздробится на отдельные царства и отдельные народы. И придумают люди и условятся между собой так: чтоб не домогаться больше никакой единой веры на земле, а напротив восстановить по возможности все бывшие на земле веры, христианские и другие, бывшие раньше победы новоизраильской веры над ними. И будут хулить новоизраильскую веру, что она ввела единообразие власти и веры по всей земле, чему они припишут все свои бедствия.
Тогда скажут, что все веры равно хороши и полезны и что каждому народу нужна своя особенная, ему свойственная, и что вообще вера важна не сама по себе, потому что никто не разберет, которая из них истинная, а ради той пользы, которую приносит обществу человеческому, обуздывая хищные наклонности, сохраняя порядок и смягчая нравы, а главное, устрашая человека будущею жизнью, с ее наказаниями и наградами. Потому скажут: да будут все веры соревноватъ друг другу в пользе, а истину каждой рассудит Бог, сообразно плодам каждой из них
Но такое учение будет мерзость перед Богом, ибо в нем будет вопиющая несправедливость: отыскивая впереди наиболее полезную по плодам веру, они проглядят ту, которая, на глазах их уже принесла богатые плоды и покрыла себя сиянием славы, и тем доказала уже истину свою, они проглядят неустрашимых изгнанников и скитальцев, сквозь все испытания безукоризненно пронесших идеи правды и страха Божьего, и неповинных ни в каком беззаконии, и не преклонивших голов своих перед тем игом, которое те другие теперь сами будут проклинать и хулить, но перед которым они пресмыкались, когда оно было в силе, и гнусные дела которого они творили, теперь же осмелятся искать наилучшую веру, по плодам ее.
Этим они докажут, что плоды веры они видят не в спасении духа от всякой скверны и не в общении с Богом, а во внешнем житейском благосостоянии, в безопасности, богатстве и тому подобном.
Они не будут понимать, что своим идолопоклонством перед неправдой и нечестием они отняли у себя право говорить о какой либо вере и правде и безвозвратно запятнали себя перед Богом; а будут думать, что Бог войдет в их положение [как оно им представлялось], что они вынуждены были подчиниться силе земной, и не вменить им в непрощенный грех, не заслуживающий милосердия, что они ради сохранения жизни и ради семейств своих, по слабости человеческой, не устояли в

правде. Они будут надеяться на милость Божию, и что умилостивят Его жертвоприношениями своими, и забудут, что им сказано было Христом: [М. ХШ. 22- 23] и что им было сказано Маргаритой: «тому, кто на один миг признает власть последнего царства, не будет прощения вовек».
И вот всякий считающий себя христианином, смотря по исповеданию, к какому присоединится, православный прежнего завета, и католик, и протестант, будет совершенно оправдывать необходимостью и любовью к семейству свое богоотступничество и богохульство, противоречащее каждому из исповеданий сих, ибо оно противоречит самому Евангелию, которое они все признают.
И не примет Бог людей этих, не имеющих никакой веры в сердце своем и неспособных любить Его, и на веру смотрящих только как на средство устроить порядок на земле, чтоб им спокойно было есть и пить.
Вместе с восстановлением всевозможных разнообразных прежних вер и исповеданий, будет объявлена во всех царствах, в силу общей веротерпимости, и свобода новоизраильской веры; те из изгнанников и скитальцев, исповедующих ее, которые останутся к тому времени в живых, будут разысканы и приглашены вернуться в общество, с обещанием для них полной свободы совести и действий.
Но они с ужасом посмотрят на бывших подданных антихриста, теперь говорящих с ними о свободе совести, и о возвращении их к вере отцов их; и не захотят они вернуться в их оскверненное общество, и предпочтут окончить дни свои в добровольном изгнании.
Не сочтут они тогда священными восстановленные по православному образцу и обряду храмы, и не сочтут действительными таинства, совершаемые в них, и не сочтут пастырями Христовыми священников их, бывших подданных антихриста, имевших начертание его; ибо все такие, назвавшиеся православными, принадлежали когда-то к новоизраильской церкви последнего завета и отреклись от нее, а потому их православие уже не будет тем православием, каким было до последнего завета, как и иудейская вера после Христа перестала быть той верой, какой была до Него;
как иудейская вера после Христа из истинной веры обратилась в худшую между ересями, так и православие, к которому возвратятся в прежнем его виде, уже однажды принявши последний завет, из истинной веры обратится в худшую между ересями.
К этому-то времени кажущегося мира и спокойствия на земле, и относятся слова Христовы: [М. ХШ. 32. Me. XXIV. 37-39. М. XIII. 33-37]. Да не унывают верующие, которые доживут до этих времен, и да не ужасаются, что со смертью их малой, беспомощной горсти, прекратится всякая истинная вера на земле; пусть помнят, что Он сказал: «се, Я с вами во все дни до скончания века», стало быть, если мир дожил до последнего остатка истинно верующих, то близко пришествие Его. Вот еще Его слова: [М. ХШ 28-29]. Утешайтесь же постоянно этими словами,

да не изнывает ваше сердце от безумных предсказаний окружающих вас людей, что миру еще долго стоять, и что все это были ложные тревоги от случайных земных потрясений, наведших пустой страх.
А вас, детей моих того времени, будет весьма мало в живых; недаром же Иисус сказал: Сын человеческий когда придет, найдет ли веру на земле? Что значат эти слова? Они не значат, что Он вовсе не найдет веры, но они значат, что светильник ее, по малому числу имеющих его, едва-едва будет мерцать в непроглядной тьме остального мира.
Прямо скажу вам, дети мои: будет так между вами, что из мужской половины рода человеческого, в одном из ваших обществ, не останется никто до конца; все они перемрут от разных бедствий, все до одного, и в этом обществе после антихриста, [между всякими верами, снова пестреющими на земле, для земных целей] останутся, в непоколебимой верности и преданности новоизраильской вере, для небесных целей, лишь несколько святых страдалиц, женщин, добровольных жительниц пустыни Они останутся тогда, после смерти всех своих пастырей и даже всех мужчин, единоверцев [из которых многие будут принимать от умерших пастырей рукоположение, дабы не пресекать священство до последней возможности], они останутся без всяких законных совершителей таинств и без всякой возможности совершить литургию, не зная, есть ли еще где на земле верующие, кроме них, или нет. Но они не позволят себе прикоснуться к таинствам не посвященными руками.
С упованием будут они смотреть на небо, веруя, что Бог не оставит их в таком безвыходном положении и не допустит их смерти, в которой им нельзя даже будет приготовиться принятием святых тайн. Самая крайность их бедствий докажет им, что спасение близко, что с часу на час нужно ждать появления Сына человеческого, которое будет, как молния, сверкнувшая от края до края небес. Они будут знать, что только Его пришествие может выручить их из их святого затруднения, и вся душа их изольется в молитве перед Ним, чтоб Он скорее пришел, ибо уже нет у них ни таинств, ни священства, установленных Им. Это и будет «первым словом» их времени, и как всегда Бог откликался на такое слово, так и на их слово откликнется.
Вот в чем искаженная правда многих нынешних расколов православия: отрицание законности священства, бегство от государственной власти, от общества, пребывание без таинств, вот в какое только время все это будет возможно и необходимо, а не теперь, как внушил им их враг, чтобы они не узнали знамений времен.
И вот, под конец, даже в этой непобедимой горсти женщин твердость духа пошатнется; одна только, святейшая из всех, престарелая праведница, всеми корнями сердца приросшая к забытой всем миром вере, будет подкреплять подруг своих надеждой и молитвой и не даст им отречься от своих преданий.
Видя, что они ослабевают и поддаются искушению, так что она едва может убедить их, она проведет всю ночь в молитве, какая еще не

исходила из уст человеческих. Она не сведет глаз с Бога своего, пока Он не услышит ее, и само сердце ее, без слов, будет взывать к Нему о помощи.
И на ее призыв, в безмолвный ночной час, придет Христос судить живых и мертвых, и с Ним Маргарита, и все святые ангелы.
Как по воскресении Своем Он первой явился мироносице Магдалине, так и во второе пришествие Его первая увидит Его, к беспредельной своей радости, молившаяся женщина, и разбудит спасенных ее молитвою подруг своих, а затем и весь остальной нечестивый мир проснется в ужасе и отчаянии.
12. Раньше этого, в то время как будут томиться своею беспомощностью последние исповедницы истинной веры, вот что будет происходить на небесах.
Немедленно после исчезновения антихриста, и разрушения столицы и падения царства его, Иоанн говорит: [XIX 6-8. 11-21]. Сидящий на белом коне есть сын Рафаила-Иисуса. Одежда его, обагренная кровью, означает тело его, зачатое и родившееся от сочетания Христа с Маргаритой одной только кровью.
Его война со зверем и воинством его необходима будет для того, чтоб помешать антихристу, перешедшему в невидимый мир, силою своего духа скреплять и сплачивать частицы нынешнего мира, так чтоб он не разрушился. Победой над ним и обезоружением его сын Иисуса довершит свое дело разрушения. Имя его: Слово Божие, по наследству от Бога-Слова, отца его, и потому, что весь дух его заключается в Св. Писании, довершенном этою последнею книгою матери его. Другое его имя, человеческое, Иаков, в честь родоначальника Израиля, от которого народ сей получил имя свое. Третье же имя его никому, кроме его, неизвестно.
На голове его много диадим, оттого что он будет всемирным царем возрожденного мира, и преемником царства белого коня, бывшего на теперешней земле. Царство его будет называться по имени этого земного царства, и ему подчинятся все народы. Сам же Сын Божий будет отдельным, Израильским Царем, и только израильский народ, достояние Христово, не будет включен во всемирное царство сына его, Иакова.
Белый конь, на котором будет сидеть Иаков во время войны с антихристом, будет первым животным, сотворенным заново по законам природы будущего мира; душу этого коня сотворит Бог не из живых световых выделений Бога Сына, как всю остальную тварь, но исключительно душу его одного из живых световых выделений Иакова, так что он будет составлять часть его собственного света; [это будет сделано потому, что Иакову нужна будет в борьбе с бесплотными нечистыми силами необыкновенная подвижность, способность появляться в одно мгновение одновременно в бесчисленных местах бесконечного пространства, ибо дух его противника весьма сильный и по происхождению весьма близкий к Богу, так что вездесущность его весьма велика, вездесущность же духа самого Иакова еще больше и уступает только безграничной вездесущности

Божией, с которой нет сравнений, но плоть его человеческая несколько задержит быстроту его духа; потому из его собственного света и создан будет конь его, обладающий тем же свойством быстроты повторения из самого себя, который будет поспевать за намерением Иакова и вслед за своим собственным телом уносить и его тело, сидящее на нем; ибо душа животного, не имеющего духа, сильнее повелевает телу, чем дух и душа человеческая, а душа коня, созданного из собственного света Иакова, более будет притягивать его тело вслед за своим]; [без этого средства, дух Иакова, в пылу борьбы, мог бы унестись в пространство отдельно от его тела и тогда он вышел бы из его тела совсем].
Трупы его противников, поеденные птицами, будут такими повторениями тел их, потерявшими от усилия еще повториться дух и душу свою, а другие повторения останутся живыми для вечных мучений.
Только сам антихрист и лжепророк его в трупы нигде не превратятся, ибо Иаков не даст им избегнуть казни заживо ни в одном повторении тел их.
13. После того говорит Иоанн: [XX. 1-11]. Тысячу лет, о которой здесь говорится, надо понимать духовно, небесной мерой, и помнить, что «у Бога тысяча лет как один день и один день, как 1000 лет» [2 П. Ш 8]. Эти тысяча лет пройдут между взятием антихриста с земли и пришествием Христовым и никто не может знать, сколько это времени, но не унывайте, верующие на земле!
Скованный на тысячу лет, после победы Иакова над зверем, и ввергнутый потом в озеро огненное есть бесплотный дух антихриста, который не везде неразделен будет со своею плотью, и после перехода последней в невидимый мир, а останется по прежнему и в бесплотном виде.
Новая брань, произошедшая после окончания тысячи лет плена сатаны и первого воскресения, произойдет в невидимом мире, но еще на нынешней земле. Народы, собранные сатаною, это бесплотные духи умерших, чувствующих свою близкую погибель в вечности, которые попытаются в последний раз побороть Судью своего.
Стан святых и город возлюбленный, которые будут окружены ими, это все праведное население земли, Маргарита с детьми своими;
на обезлюдевшей земле будут два населения между временами антихриста и Христа: одно из людей мира сего, коснеющих в лицемерном множестве вер, другое из оставшейся горсти людей не от мира сего, последних подвижников, в видимой плоти, и из всех воскресших в первое воскресение, в невидимой плоти; последние также будут жить на земле, до пришествия Христова, с Ним и с Маргаритой, окружая последних подвижников, невидимо для них.
Огонь с неба, который пожрет напавшее на этот стан войско погибших духов, пожрет и всю землю и весь мир.

Тогда-то и будет пришествие Христово, ибо тела людей мгновенно изменятся, и они увидят Его, тогда как раньше Он и был близко от них, но они не могли Его видеть.
Уничтожение земли и всего мира огнем будет мгновенно, как падение молнии, ибо все будет уже раньше к тому приготовлено, и пробуждение людей среди ночи и изменение тел их будет одновременно.
Тогда сказал Иоанн: [XX 11-15]. Книга жизни раскрытая – это сама Маргарита, стоящая рядом с Христом в этот судный день: кто выделится из недр ее в младенческом образе, у того не соединились лучи с внешним, взрослым образом его, и тот в ней не пребудет, а извергнется из нее весь, как мертворожденное дитя; кто выделится из нее в том виде, какой имеет вне ее, по возрасту духа своего и сольется вне ее с самим собою, тот пребудет в ней и будет рожден ею в воскресшем своем теле, как живое, правильно выношенное дитя; первые не имеют жизни вечной, вторые имеют ее.
Выделение из нее каждого из судимых в виде мертвого или живого произойдет уже после суда над ним.
Суд же будет совершаться по многим книгам раскрытым, и эти книги суть подробного жизнеописания каждого из них. Их принесут для каждого человека два духа, наблюдавшие за жизнью его и направлявшие ее каждый в свою сторону: ангел-хранитель, Богом посланный ему от рождения, и злой дух, также от рождения посланный к нему сатаною; эти два духа всю жизнь его боролись за него и вот принесли все записанное ими во время этой борьбы; каждый из них записывал свою победу или добровольное следование человека за одним из них; чья книга перевесит другую, тот и останется при человеке, и уведет его в свой мир, а другой отступит, как побежденный.
Люди будут судимы не общей толпой всех времен и местностей мира, а разобранные по отделам; каждый такой отдел Христос будет судить особо, присутствуя в них одновременно во всех повторениями Своими, и везде вместе с Маргаритой; отделы эти будут состоять из всех людей, знающих друг друга между собою или слыхавших друг о друге, так что каждый будет судим не при посторонних, неизвестных ему лицах, мнение которых о нем не может его особенно пристыдить и которым нет нужды до него, а при тех, присутствие которых во время обнаружения не только всех тайных дел его, но и всех сокровенных помышлений будет ему весьма чувствительно.
Сообразно первым, над которыми окончится суд, остальные будут ожидать и своего приговора и поймут, на каких основаниях они будут судимы в свою очередь.
При этом многие будут дивиться суду: ибо не за то их братья будут осуждены при них, что они сочли бы важнейшими грехами, и не за то оправданы, что они сочли бы важнейшими заслугами; суд Божий не таков, как человеческий, и тогда только многие узнают, как мало они понимали Божье сердце.

14. Из всех живших на земле только Мария и Иисус судимы не будут, ибо они одно существо в двух образах, Маргарита же будет подлежать суду, и она первая будет судима во всех отделах, и по ней первой остальные узнают, чего им ждать.
Совершенно осуждена на гибель она быть не может, ибо уже давно произошедшее воскресение ее, и возрождение в ней рода человеческого, оправдало ее, и без нее не может устроиться царствие Христово;
но она может быть осуждена в повторении своем, если будет доказано что, по грехам своей второй, [еще не конченной ныне] жизни, она исказила образ свой и не осталась сама собою. Потому, кроме ее образа, стоящего рядом с Христом, безусловно спасенного, [что и доказано будет книгами первой жизни ее], которым она будет рождать в себе или извергать из себя детей своих, будет присутствовать на страшном суде, вместе со всеми остальными людьми, и другой ее образ в повторении, и в нем-то она и будет судима.
Борьба за нее во время чтения книг жизни ее будет жестока: ибо злым духом ее был сам глава темного мира, никому не доверивший искушать её, ангелом же хранителем её был Михаил архистратиг, непрестанно отражавший врага ее, кроме того, в то время как Михаил был занят этой оборонительной борьбой, во второй жизни ее охранял ее и наблюдал за ней и Сам Сын Божий, для которого она была ангелом хранителем во время первой жизни своей, когда еще жила и в бесплотном мире.
Неизвестно теперь, до второй смерти Маргариты, чем кончится суд над второй жизнью ее; но суд над первой жизнью должен кончиться ее победой и оправданием, ибо в невидимом мире она теперь никаким повторением своим не лишена радостного общения с Христом и всем небом, и вполне воскресла в жизнь вечную;
а все умершие или воскресшие раньше последнего суда уже и раньше знают, чего ожидать им по теперешнему состоянию их.
Потому, так как вторая жизнь ее дает последнюю возможность хоть отчасти повредить ее, оторвав от нее, в повторении ее, изнанку ее светлого образа, то теперь еще сильнее, чем в первый раз, нападения на неё сатаны; за то сильнее и охрана ее взятая Самим Христом на Себя; и вследствие этого самый ожесточенный спор будет за вторую жизнь ее.
Итак, все знающие, какие книги будут о них читаться, да остерегутся злого духа своего: коварство его в том, что он нечистые внушения свои представит им здесь в виде добродетелей или самых простительных слабостей, а тогда сам же будет издеваться над ними, что они послушались его, и будет показывать перед ними изнанку [или карикатуру] их образа, которой он желал добиться; горе им если он докажет, что сходство их с этой изнанкой их собственного образа действительно существует, и если, по внешнему виду своему, они должны будут отойти налево от Христа, как козлы, отделенные от овец; ангел же хранитель их не будет осуждать их дурные черты, и будет умалчивать о них, но со всем напряжением духа будет отыскивать такие их черты, которые восстановили

бы их светлый и правильный образ; горе им, если это ему не удастся! Тогда видна станет срамота наготы их перед всеми знающими их, после того имеющие белые одежды исчезнут из вида их, вместе со Христом навсегда.
По извержении в бездну всех осужденных, для сынов жизни будет создан Богом новый мир из простейших начал старого, в которых также добрые начала отделятся от дурных, и дурные будут извержены. Создастся этот мир на их глазах, они будут смотреть как он возникает и воздадут славу Творцу.
Иоанн говорит: [ХХI, 1-7. 9-12. 21-27] Новый Иерусалим, как уже сказано, и сама церковь соборная, Маргарита, и новый земной шар, который совместится с нынешним небом. Описание его стен и ворот и описание основания стены и меры её [которое заключается у Иоанна между 12 и 21 стихами XXI-й главы] иносказательное; оно относится, в плотском смысле, к вещественному составу и устройству будущей земли, а в духовном смысле к отвлеченному составу и устройству сложной, соборной души Маргариты.
Еще говорит Иоанн: [XXII 1-2]. Река воды жизни, это соединительные лучи каждого с его образом в Маргарите, о чем сказал Иисус: кто верует в Меня, у того из чрева потекут реки воды живой. Дерево жизни по ту и по другую сторону реки, т.е. дважды повторенное, и дающее 12 раз плод свой, это Христос и Маргарита, родившие по соединении их плоти двенадцать детей, в идеях духа которых заключаются все идеи воскресших детей их [кроме филадельфийской церкви], а эти двенадцать сложных идей в свою очередь заключаются в шести идеях предвечных ангелов-малюток, по две в каждом.
Филадельфийская же церковь, принадлежащая к отдельной душе их матери, за исключением простейшего зерна личной неделимой души заключается вне плоти в идеях четырех бесплотных сыновей её четного духа, и их жен, а в плоти и идее ее сына Иакова и его жены.
Листья дерева жизни, служащие для исцеления народов, это сочетание Христа и Маргариты частицами их тел, заменяемое в нынешнем мире для исцеления души и тела всех детей их причастием тела и крови Христовой.
Потому семейный очаг их, нераздельно принадлежащий всему воскресшему и спасенному человечеству, вместе с их прямыми детьми, четырнадцатью бесплотными и четырнадцатью воплощенными, будет таким же алтарем, на каком теперь совершается таинство Евхаристии , и так же блаженное соединение всей церкви, общины и жены, с главой своим, будет совершаться в известное время, в благоговейном присутствии всей церкви-общины в виду алтаря, – но вне его, – внутри же его будут только, кроме Христа и Маргариты, Отец и Дочь.
Такими же алтарями семейства, только в меньшем размере и с меньшим значением, сделаются и все очаги имеющие средоточением чету духовную; вокруг них соберутся все, бывшие связанными с ними каким-либо

родством крови на земле, и потому обрученные с ними духом, а все вместе эти семьи войдут в одну великую семью Христову и будут собираться у общего алтаря Его для обновления своей жизни.
Тогда сбудется предсказанное Исайей пророком и относящееся к самой Маргарите, церкви-матери, и к древней истинной церкви иудейской, и к истинной церкви православно-христианской, и к последней истинной церкви вселенской, новоизраильской: [гл.49-я 13-26]. И еще сказал Исая о церкви-жене и о церкви-общине: [гл. 54-я]. И еще сказал о том же Осия: [гл. 2-я].
Это сказано о том, что как грешила в начале земной жизни своей Маргарита, церковь-мать, а после была помилована, так грешили под конец своей земной жизни и все три истинные церкви-общины, но были помилованы впоследствии, иудейская обращением к Христу в последнем завете, православная появлением последнего завета из недр ее, а новоизраильская большинством своим под конец отпавшая, в лице обратившегося к Богу остатка своего, изгнанников и беглецов праведных.
И еше сказал о том же Давид: [Псал. 44]. И будет тогда во всей природе, о чем говорит Исая: [гл.Х1 6-9]. Иоанн же так кончает пророчества свои: [ХХII 16-20].-
Отнимет от слов пророчеств его всякий, кто не поверит объяснению их ныне посылаемому Богом через Маргариту. Прилагать же к ним никто ничего не начнет до времен антихриста, который весьма искусно будет толковать пророчества Иоанна в свою пользу, и соблазнит этим всякого, хоть несколько склонного забыть слова Христовы: «кто сбережет душу свою в мире сем, тот потеряет ее, а кто потеряет ее, тот сбережет ее».
15. Тремя и заветами и откровениями Своими Бог поступил с миром так, как заповедал каждому человеку поступать с братом своим: [XVIII, 15-17]. В Ветхом завете говорит с миром только Отец, наедине с собою; в Новом Завете Он взял в свидетели образы других двух душ Своих, Сына Своего, и, тайно от мира, Дочь Свою во плоти, а вне плоти Ее же явно, при сошествии Св. Духа; в третьем Завете он послал в мир Свою церковь олицетворенную, живую. Когда ее преслушает мир, то будет для Бога как язычник и мытарь. Мир простоит, пока соблюдет слова церкви, с ослушанием же ее, и отпадением от веры, посланной через Маргариту, начнутся для него его предсмертные годы, с ужасными бедствиями, после которых он распадется.
16. В Ветхом Завете земная церковь была народом, происходившим от Бога, как от корня своего, вместе со всем остальным человечеством и со всеми ангелами. В новом Завете земная церковь стала семейством, составившимся из родных братьев и сестер, по тайному возрождению от Христа.
В Третьем Завете на земле появилась церковь-личность, до того не бывшая на земле, ибо в первой жизни она, по предвечному духу

своему, была только родоначальницей всех людей, но не матерью всех крещенных, чем сделалась после воскресения своего, в день сошествия Св. Духа.
17. Сообразно этому значению церкви-народа, церкви-семейства и церкви-личности, и сообразно постепенному развитию догматов в каждом Завете, каждый Завет принес с собою и свою особенную заповедь. В Ветхом Завете было сказано: «возлюби Бога твоего всем сердцем своим, всем разумением твоим, всей крепостью твоей, всей душой твоей и ближнего твоего как самого себя». Это значило, что любя больше всего само дерево, Бога, надо любить одинаково и все ветви, от него произошедшие, как себя самого, так и другие ветви человечества.
В Новом Завете Христос сказал: «заповедь новую даю вам, любите друг друга так, как Я возлюбил вас». Это значило, что ставши через Него одной родной семьей, по крещению, ученики Его должны любить друг друга как члены родной семьи, как родные братья и сестры, подобно тому, как Он любит в них новорожденных детей своих. Теперь в Третьем Завете уж говорит от своего лица Церковь Маргарита: Я заповедую вам, дети мои, любите самого Христа так, как Он возлюбил вас, и пусть вы любите Его так, как никто кроме вас Его любить не может. Это значит, что вы должны любить Его больше чем ангелы на небесах, ибо он не за ангелов положил душу Свою и пролил кровь свою, а за вас, и не ангелы стали, вместо потомков, родными детьми Его, а вы.
Повторите же молитву матери Вашей, которая молилась, что бы ей любить Его больше, чем кто другой Его может любить; так и вы старайтесь доказать Ему больше любви, чем кто другой, кроме вас докажет, и молитесь об этом.
18. Как будет мыслить, и чувствовать, и жить, и поступать тот, кто любит Христа так, как Христос его? Прежде всего будет ли он чуждаться смерти,как чего -то бедственного и страшного, и всеми силами молить Бога о продлении земной жизни своей? Будет ли он видеть в долгоденствии на земле одно из условий своего спасения? Так думают и делают теперь все, называющие себя христианами; смерть считают худшим из несчастий для себя и своих ближних, и не только смерть несвоевременную, когда человек видимо не готов еще к вечности или не исполнил еще своего назначения на земле, но вообще всякую, а долгоденствие считают первым благом и желали бы чтобы оно конца не имело на этой земле, и все это делают, не видя в этом ничего противного любви к Христу и Богу, и к Нему воссылают молитвы об этом, в то же время уверяя Его в своей любви. Но есть ли в них любовь к Нему: знают они, что на этой земле никогда не увидят Христа, и так боятся покинуть ее; знают, что смерть есть путь в тот мир где живет Христос, и средство к соединению с Ним, и так отчаянно просят отсрочки свой смерти, хоть на год, хоть на день, хоть на час, и уж если наконец покоряются ей, то как неизбежному злу, как каре Божьей, а не с радостным предчувствием,

что увидят любимое существо; есть ли в них любовь, когда они больше всего боятся свидания с Тем, Кого любят и больше всего желают нескончаемой разлуки с ним?
Маргарита томится каждым днем, каждым часом своей жизни на земле и жизнь свою несет как тяжкий крест из послушания к Богу; но ни на одну минуту она не желала бы продлить ее долее, чем нужно, что бы быть готовой к смерти, смерть для нее – венец её земных желаний, лучезарный день, когда кончится её изгнание и её разлука с Богом; ничто так не утешает её, как слова Христовы: «когда же созреет плод [царствия небесного в душе человека], немедленно посылается серп, потому что настала жатва». Апостол Павел думал и чувствовал нечто подобное и в следующих словах выразил настроение многих братьев своих [Кф. V. 1-9]. А о себе самом он сказал [и многие так говорят] [Филип. I. 21-24].
Не всякий может испытывать такую тоску по смерти, как Маргарита, но всякий должен дойти до того, как чувствовал Павел, иначе пусть не говорит, что любит Христа, ибо он лжет. Если смерть его внушает ему не радость близкого свидания с Тем, Кого он любит, а боязнь и тоску по земной жизни, – пусть он не думает, что он любит Христа, иначе он имел бы желание «разрешиться и быть с ним» как Павел.
И такие-то люди, больше всего привязанные к земной жизни, когда она удается им, – самовольно покидают ее, когда их постигают скорби, по их мнению безысходные; самоубийцы не те, которые вздыхают о разлуке с Богом, а те, которые не расстались бы с жизнью, если бы все шло по их желанию.
Другие укоряют их малодушием, но тоже не из послушания воле Божией, а потому что считают смерть худшей из скорбей, и всякую жизнь предпочитают смерти, называя это терпением и твердостью.
Истинно терпеливые и твердые люди, истинные христиане, одинаково и в благоденствии, как в скорби, желают своей скорейшей смерти, потому что они не любят жизни, а любят Христа, но зато никогда не избавят себя самоубийством от посылаемых скорбей, потому что они ревнивы к исполнению воли Божей и жаждут доказать свою любовь к Христу терпением.
Если кто жалеет оставить на земле отца или мать, или сына или дочь и потому, ради них, боится смерти, и говорит при этом, что любит Христа, пусть не лжет; ибо Христос сказал: «любящий отца и мать более меня, недостоин Меня; и любящий сына или дочь более меня, недостоин Меня». Еще Он сказал :»Если кто приходит ко Мне, и не возненавидит отца своего, и матери, и жены, и детей, и братьев, и сестер, и притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником».
И что Он говорил, то Он и Сам делал: когда пришли к Нему сказать, что мать и братья Его ждут Его, Он сказал, указывая рукой на учеников Своих:» Кто мать Моя и братья Мои? Вот Моя мать, и Мои братья и сестры, ибо кто исполняет волю отца Моего, тот Мне и мать, и сестра и брат».

Итак, если кто больше жалеет о разлуке с семьей своей, чем радуется о свидании с Христом, тот не любит Его так, как Христос его любит. Это относится не к одним временам мученичества, когда всякий христианин кровью своей должен был быть готов запечатлеть свою веру, но ко всем временам, ибо Христос сказал обо всяком ученике своем, что если не возненавидит жизни своей, не может быть его учеником. И привязанность к жизни и нежелание смерти во всяком есть первый признак нелюбви к Христу.
Стыдно христианину любить жизнь свою!
19. Как еще будет мыслить и чувствовать, жить и поступать любящий Христа, как Христос его? Будет ли он сберегать запас имущества, как говорится на черный день? Будет ли он улучшать быт свой и своего семейства, т.е. увеличивать свои средства и вместе с ними свои потребности и прихоти? Будет ли считать богатство вторым величайшим благом на земле после долгоденствия? Будет ли стремиться к богатству, а если не к богатству, то к достатку, а если не к достатку, то к меньшей бедности, как к непременному условию своего счастья.
Так думают и делают все называющие себя христианами, и многие бедности боятся еще больше чем смерти, а богатства желают еще сильнее, чем жизни, и не считают это противным любви к Богу и к Христу; напротив, к нему воссылают об этом молитвы, в то же время уверяя Его в своей любви.
Какое ослепление! По суждению мира, бережливость есть добродетель, ибо избавляет государство от обременения лишними нищими и охраняет народное достояние и потому мир находит, что бережливость лучше расточительности для пользы государства.
По суждению мира, предприимчивость для увеличения богатства есть тоже добродетель, ибо дает работу бедным, извлекает природные сокровища из земли и увеличивает общую сумму благ земных в государстве; и потому мир находит, что для пользы государства предприимчивость лучше праздности, и лучше, что бы богатства были пущены в оборот, чем что бы лежали без прибыли.
Но истинно вредна государству только себялюбивая расточительность и только себялюбивая праздность, без всякой цели охраняющая свои золотые мешки. Учение же Христово, хотя прямо идет в разрез и с бережливостью, и с предприимчивостью ради богатства, но кто исполнит его, тот принесет не только самому себе, но и государству неизмеримо большую пользу, чем какой бы ни было сберегатель богатств или предприниматель промыслов.
Возможно ли уничтожить на земле нищету со всеми ужасами ее крайних степеней. Мы видели до сих пор, что не к тому шел мир чтобы уничтожалась нищета, а напротив, чем больше успеха с течением времени делала промышленность, чем изобретательнее становилась роскошь, чем изощреннее удобства жизни, чем многочисленнее, сложнее и прихотливее потребности человека, тем все сильнее свирепствовала и нищета.

Против нее до сих пор не найдено средства и едва ли будет найдено потому что едва ли такое средство существует.
Быть может нищета как и смерть прекратится в мире только вместе с самим миром ибо, в мире царствует не закон союза, а закон борьбы. Нищета, как и смерть, родилась в тот день когда, вследствие греха Адама, животные стали пожирать друг друга, вместо того , чтоб питаться «зеленью травною», и когда земля произрастила человеку волчцы и тернии, так что он в поте лица стал добывать из нее хлеб свой.
Успехи делало человечество до сих пор в науке и в изобретениях во всяком труде и во всяком умении, но не сделало еще успехов в том, что бы избавляться от нищеты, а напротив нищета нынешних времен может быть ужаснее для большинства, по крайней мере, нищеты времен древних, а тем более первобытных, патриархальных. И впереди предвидится, что она будет еще ужаснее, чем ныне.
Но хотя бы нищету искоренили – не законы и учреждения общественные, ибо это самообольщение, а наука, сделав доступными каждому все необходимые для тела вещества, – то и тогда еще успехи человечества не могут усовершенствовать его земного счастья, и безумен тот, кто ждет успеха или прогресса в смысле полного общего счастья на земле. Мир несется все с большей быстротою к распадению, а они ждут от него добра!
Они не могут победить смерть, а думают победить страдания, не зная того, что смерть и страдания текут из одного источника, – из появления в мире заразы зла.
Если бы было возможно всем людям в мире пользоваться всеми необходимыми благами и всеми внешними удовольствиями так же свободно, как они получают дары отца Небесного, – солнечный свет и воздух, конечно, подчиняясь только установленному с Адама закону труда, и труд был бы доступен безусловно каждому, а немощным все давалось бы даром, – то и тогда еще до счастья и мира было бы далеко. Но видим ли мы, что один царствует над скоплением благ земных, достаточных для прокормления целого города, – другой же умирает от недостатка пищи? Но если бы устроить и так, что несмотря на все захваты богатых, все бедные были бы сыты, по дешевизне пищи и доступности добывания ее то и тогда еще, поистине, страдания не прекратились бы. Есть страдания и помимо нищеты – болезни и всевозможные скорби. Но кроме того, не прекратились бы даже страдания от лишений, как и при нищете. Потребности человека бесконечны, как дух его, и когда они не обращены к небесному, где могут быть удовлетворены обладанием Бога живого и бесконечного, а к земному, [где их нечем удовлетворить], то они никогда удовлетворены и не будут.
Можно ли конечным и ограниченным наполнить бесконечное? Если бы все блага мира собрать и понемногу наделять ими одного человека, тo запас их истощился бы раньше, чем его требования, и получивши все

до остатка, он бы еще жаловался, что ему многого недостает; если всего мира мало, чтобы насытить одного, как же его может быть довольно, чтобы насытить всех?
Понятие о бедности, достатке и богатстве относительны. Не для всякого бедность есть то же самое, что для другого; кто привык к грубой пище и одежде, к тесному жилью и простой жизни чернорабочего, тот будет избавлен от всяких чувствительных страданий гораздо меньшим, чем тот, кто ослаблен сложной жизнью, приучен к изнеженной пище и просторному жилью, а по общественным условиям нуждается в дорогой одежде; последний будет еще сильнее страдать, когда уже удовлетворен будет первый.
Это все цепи, налагаемые миром на рабов его.
Мало того: кроме истинных нужд, действительно не одинаковых для каждого, есть еще совсем искусственные нужды, – нужды всевозможных общественных приличий и обязательств, нужды изощренного и избалованного ума, требующего развлечений и занятий, нужды изнеженного здоровья, наконец ничем неограниченные нужды тщеславия, честолюбия, властолюбия и всяких других страстей. Для уменьшения только одной ненасытной скуки человека и для оживления его духа никаких сокровищ не достанет.
Как ни скромны и ни ограничены сперва желания человека, он будет доволен только сначала, когда получит, чего желал; потом, незаметно для него расширятся и его потребности, изменится образ жизни, и ему уж будет этого мало; от того, в то время как бедные завидуют богатым, часто живущие богато, но которым не хватает средств на их установленный образ жизни и которые не знают, где их взять, завидуют беззаботности и простоте жизни бедных. Наконец, и от болезней тела и всяких скорбей духа не прекратятся стоны в мире.
Человек может быть удовлетворен только одним: обладанием Бога живого и бесконечного, когда он пребывает в Боге и Бог в нем, и когда в нем поселится царствие небесное. От того царствие небесное и подобно купцу, ищущему хороших жемчужин, который, найдя одну драгоценную жемчужину, продал все что имел и пошел, купил ее. Тогда все другие потребности человека делаются весьма ограничены, и даже независимо от привычек и воспитания он почти не чувствует их.
Оттого и борются люди непрестанно за блага земные, чтобы каждому побольше захватить их в одни свои руки. Борьба за богатство глубоко лежит в духе человеческом, и только царствие небесное где уже нет борьбы, но бесконечное счастье для всех, избавляет от неё; царствие же небесное: «не придет приметным образом», сказал Христос, «оно внутри нас». А нищета неизбежное следствие борьбы за богатство. Всякое учение, обещающее искоренить нищету средством какого-нибудь общественного устройства – есть обман невидимых врагов, обольщающих человека, что бы он бросился в погоню за этим призраком и забыл искать царствия небесного.

И всякое учение, обещающее искоренить вообще все страдания на земле, есть обман, «иное благовествование», против которого остерегал Апостол: «если бы даже мы, или Ангел с неба благовествовал вам не то, что вы приняли, анафема да будет». Обещать общее довольство всех людей, все равно, что обещать бессмертие в нынешнем теле, раньше кончины мира, переустройства его и воскресения мертвых
Запомните это, дети мои, страдания будут в мире, пока смерть в нем будет, а смерть будет, пока мир стоит, хотя бы вам обещали бессмертие нынешней плоти [которое впрочем не утешит вас в разлуке с умершими].
Итак в мире, где неизбежны, пока он стоит, те или другие страдания, как будет думать и чувствовать, жить и поступать с ближними любящие Христа? И именно как будет он поступать относительно своего достатка, видя нищету вокруг себя?
Если бы он знал, что страдания нищих братьев его от него зависит прекратить, он желал бы как для них, так и для себя всякого улучшения быта какое только возможно, однако не до подчинения духа плоти. Но зная, что против нищеты учреждения бессильны [по самой природе духа человеческого], а наука ни до каких мер еще не дошла, как будет он поступать, если любит Христа, как Христос его любит, и если хочет исполнить Его слово: любите друг друга, как Я вас возлюбил?
Вспомним, как думал и чувствовал Сам Христос, ибо Он заповедовал подражать Ему. Он сказал,что на страшном суде Он обратится к стоящим по правую сторону [Мф. ХХУ 34-41]. В земной жизни Своей он не имел, где преклонить голову, и прибег к чудотворному способу, чтобы отдать требуемый с Него на храм статир. И вот, называющие себя христианами, беспечно пользуются всеми благами мира и ни о чем так не думают как о увеличении своей доли в них, в то время как Христос жаждет и голодает, и наг, и бос, и заключен в темницу, и болен, и странствует, вместе со страждущими братьями их!
И в это же время, молясь Ему о земном своем благополучии, уверяют, что любят Его. Но есть ли в них любовь, когда зная, что любимое существо страдает, они не идут отдать ему все свое имущество, чтобы уменьшить Его страдания, а если и всего имущества не хватит, то разделить с Ним страдания Его; есть ли любовь когда могут спокойно сидеть за сытым столом, зная, что тот, Кого любят, терпит голод; могут веселиться зная, что Он болен и в тюрьме; могут нежиться в жилищах зная, что Он странствует без крова!
Не так поступали истинные друзья Его. Им не доставлял удовольствия сытный кусок, когда стоны алчущего Христа раздавались в мире; их не грело жилище и не сносили они воздуха его, глядя на непогоду, постигающую Христа-скитальца; никакое веселье не шло им на ум, при мысли о тюрьме Христовой и о болезнях Его. Они бежали из своих жилищ, отдавая нищим братьям все имущество, когда оно у них было, шли в пустыни и пещеры, и проводили жизнь без крова, почти без пищи и без одежды, радуясь одним только общением с Христом и сознанием,

что они Его любят и доказывают Ему это на деле, и что Он знает, что они Его любят. Этой одной мысли было довольно, чтобы они блаженствовали, как не могли бы блаженствовать ни в каком богатстве.
Не всякий может добровольно подвергнуться таким лишениям в самом необходимом,как они, и перенести эти лишения, равно как не всякий может вместить слово о безбрачии, но всякий должен дойти до того, чтобы уметь жить как бедняки живут.
Кто и до этого дойти не хочет, пусть не говорит, что любит Христа, ибо он лжет. Сердце Христово не там, где пышные пиршества или хотя бы обильный достаток и изнеженная жизнь; оно там где нужда.
Кто хочет обратить к себе сердце Христово и назваться другом Христа, пусть идет в среду друзей Его, туда, куда обращено Его сердце. Об этом и сказал Он: «кто хочет за Мной идти, пусть отвергается себя, и возьмет крест свой и идет за Мною. Кто не берет креста своего и не идет за Мною, не может быть Моим учеником». Это сказано о всяком ученике, т.е. о всяком христианине, а не об исключительных подвижниках.
Кто любит Христа, должен делать обратное тому, что делается в мире, и должен отложить всякую мудрость мирскую. В мире царит правило самосохранения; правилом христианина должно быть, наоборот, самоотвержение. В мире всякий, от нищего до первого богача, желает большего богатства всевозможных степеней; христианин точно так же должен желать всевозможных степеней большей бедности; если он очень богат, он должен сделаться меньше богатым, но на этом не остановиться: как не останавливаются люди мира сего на том, что уже приобрели, а желают большего, так друг Христа не должен останавливаться на том, что уже приобрел в царствии небесном, а должен желать большего, или желания духа его будут бесконечны для богатства, но ограничены для Христа?
Итак, сделавшись менее богатым, он должен сделаться просто достаточным; почувствовав, что он при этом не столько теряет радостей земных, сколько приобретает небесных,он должен сделаться бедным, и так все далее и далее, бедность должна тянуть и прельщать его, так как других тянет и прельщает богатство, пока он не дойдет до крайних степеней бедности, какие только может вынести дух его.
Почем он знает, на чем он остановится? Почем он знает, что раз вступив на этот путь, он не способен даже на святые подвиги крайних лишений в необходимом?
Многие стремятся к богатству, ничем не довольные, только потому, что не туда направили бесконечность духа своего, куда следовало, а между тем в них скрыт дух подвижника и святого. Человек может испытать и узнать способности духа своего, только если упражняет их, а не тогда, когда дает им глохнуть бессмысленно твердя: «ведь то были святые, а не мы грешные». И святые были такие же люди и могли сделаться такими же грешными, и еще грешнее если б захотели, и если б не захотели никогда святыми бы не сделались.

Кто не начнет стремится к бедности так же неутомимо, как мир к богатству, пусть не думает, что любит Христа иначе он не утерпел бы, чтобы не пойти за Ним и не взять на себя крест его; и кто при постепенной добровольной бедности, не поглощен все большим и большим блаженством от мысли, что он идет за Христом и несет крест Его, и что Христос это видит и назовет его другом Своим; и в ком каждая новая достигнутая степень бедности Христа ради не возбуждает жажды большего, и большей ревности, и не манит дальше к неиспытанным еще радостям сердца, тот пусть не думает что он любит Христа, а кто боится насмешек и мнения мира и стыдится оставить привычки и знакомства свои и образ жизни свой, и одежду своего прежнего состояния для более бедной одежды, кто краснеет от нарушения приличий мира, и потому не идет за Христом, и при этом говорит, что любит Христа, пусть не лжет; ибо сказал Христос: «Кто постыдится Меня и Моих слов в веке сем прелюбодейном и грещном, и отречется от Меня, от того и Я отрекусь перед Отцом Моим и Ангелами Его. А кто исповедает Меня перед людьми того и Я исповедаю перед Отцом моим и Его Ангелами». Кто желает богатства себе и не может отказаться от него, тот не любит Христа, как Христос его любит. Стыдно христианину любить богатство!
20. Если хоть сколько-нибудь исполнить учение Христово, то не может быть и речи ни о каких сбережениях на черный день и ни о какой предприимчивости для увеличения богатства. Какие могут быть сбережения, когда Христос сказал: «кто попросит у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду» и «просящему у тебя дай и желающего занять у тебя не убегай», и «если вы взаймы даете тем, от кого надеетесь получить обратно, какая вам за то благодарность? ибо и грешники дают взаймы грешнику, чтобы получить обратно столько же. Вы же взаймы давайте, не ожидая ничего, и будете сынами Всевышнего». Если же это исполнить как Христос сказал: «кто любит Меня, тот соблюдет слово Мое, а нелюбящий Меня не соблюдает слов Моих», [I. XIV] тогда нельзя сделать сбережений, ибо просящие и желающие занять всегда найдутся.
Сбережения даже прямо запрещены учением Христовым, так как Он знал, что иначе, как отказавшись от них, нельзя исполнить слов Его: [Л. ХII 22-34] [Мф. VI. 34]. К тому же у христианина не может быть черного дня: святые жили беднее всякого бедного в какой бы ни было черный день, а все их дни были прекрасны и светлы.
Не более сбережений дозволена христианам и забота об увеличении богатства, ибо Учитель сказал: «не можете служить богу и богатству», и когда звал за Собой богатого юношу и советовал ему избавиться от имения его, то сказал: «легче верблюду пройти сквозь игольные уши, чем богатому войти в царствие небесное».
Наслаждение богатством несовместимо с любовью к Христу, голодающему, жаждущему, нагому, бесприютному, больному, заключенному, вместе с меньшими братьями Его, но если бы кто для пользы страждущих братьев вздумал увеличивать свои богатства, чтобы помогать большему числу их, и не роздал бы их сразу, чтобы не лишиться постоянного

дохода с них, ради этой помощи, а сам бы нашел в себе силу воли, имея их, не наслаждаться ими, и быть бедным с бедными, а все доходы свои отдавать страждущим: – то и тогда, при такой цели сохранения богатства, он все -таки скоро увидел бы, что лучше исполнить совет Христов и совсем бросить богатство, чтобы остаться только с крестом добровольной нищеты; ибо как бы ни было велико богатство человека, нищета братьев его, если не ближних, то дальних местностей, еще больше, и успокоить всех молящих о помощи, наполнить все протянутые руки не хватит никакого богатства: сохранять же богатство значило бы оставить без немедленной помощи многих несчастных и этим быть может погубить их ради того, что бы будущими доходами обеспечить от нужды других, т.е. из попечения о завтрашнем дне оттолкнуть руку протянутую за помощью сегодня.
Это прямо противоречит запрещению заботиться о будущем и потому сохранение богатства ни в каком случае нежелательно. Непрерывно помогать нуждающимся можно только личным трудом и заработком, а не накопленным богатством. Всякая бережливость и всякая предприимчивость для обогащения могут быть добродетелями только в глазах мира, но и для самого мира они только меньшее зло, в сравнении с небрежной распущенностью и с бесцельной праздностью; но эти добродетели мира прямой пользы и миру не приносят, ибо они не уничтожают борьбу за богатство, которая есть корень нищеты; истые же ученики Христовы уменьшают в мире эту борьбу, отвлекают от нее лучших борцов, задерживают хищные наклонности и распространяют идею царствия небесного среди бедных и богатых, смягчая раздражение первых, – и тем устраняя для государства опасность мятежей, – усовещевая жестокость последних и тем не допуская их до крайнего гнета над бедными. Насколько возможно оказать истинную услугу настолько ее оказывают этим истые ученики Христовы государству и вообще миру, чего не может достигнуть ни один ученик мира.
22. Но самая важная услуга их не в том, что они раздадут имение свое нищим; нfибольшая услуга подвижников в том, что они своим примером подымают бодрость духа и в тех страдальцах, которым иначе уж не могут помочь, этим они помогают им лучше всего и не только некоторым из них, но и всем несчастным всех времен и всего мира, которые сколько-нибудь способны понять их пример. [В житиях святых мы читаем, что дряхлые старцы и слабые женщины по десяткам лет почти ничем не удовлетворяли потребностей своего тела, жили под открытым небом или в ущельях, годных только для зверей, а иные из них по десяткам лет проводили на верхушке столбов, редко ели и питались только кореньями или травами пустынь; изнашивали свою одежду и приучались обходится даже без одежды, живя не на глазах людей (как сделала Мария Египетская)]. При всем том многие из них доживали до глубокой старости, до какой не доходят люди при всех удобствах жизни мирской, и чем больше казалось их лишения превышали силы человеческие, тем несокрушимее становилась их жизнь, так что после полувековых и еще

должайших подвигов, они мирно засыпали, как бы окруженные всеми условиями, по мнению мира, необходимыми для здоровья и долгоденствия. А они были такие же люди. Отчего они не болели и не умирали, когда от сотой доли их лишений умерли бы многие не добровольно их принявшие, а подвергшиеся им насильно? Что они этим доказали? Они то доказали, что они не умерщвляли плоть свою в том смысле, чтобы ослабить ее и ускорить ее смерть [что было бы самоубийством], а напротив оживляли ее, приближая ее к духу, одухотворяя ее; они доказали, что еще гораздо лучше, чем плотскими средствами, т.е. обильной пищей, здоровым жилищем, теплой одеждой, можно поддерживать жизнь и крепость своей плоти духовными средствами: когда их дух радовался и блаженствовал и воспарял все выше и выше, он и плоть подымал вместе с собой, так что она своих лишений не чувствовала и не разрушалась от них.
Подобно тому, и мученики за имя Христово переносили ужаснейшие пытки с беззаботной и счастливой улыбкой на устах, чем изумляли язычников; они часто говорили после пыток, что не чувствовали телесной боли во время их, так далеко уносит их подъем их духа.
В этом великий урок для всех подневольных страдальцев: он перед глазами их стоит, как вечное доказательство, что не столько они страдают от действительных лишений и нужд, сколько от упадка и уныния их духа. Кто из них захотел бы свои лишения, которые впрочем не могут сравниться с лишениями подвижников, перенести с мыслью о Христе и с радостью, что они хотя внешнею силой обстоятельств сделались Его друзьями, кто из них радовался бы своим лишениям, вместо того, чтобы роптать на них, и сумел бы подневольные страдания принять как добровольные, ободряя себя тем, что другие еще больше этого перенесли добровольно, – те скоро увидели бы, как радость их духа помогла бы им не чувствовать нужд тела, и это дало бы им силу и в будущее смотреть твердо, ничего не боясь.
Вот в чем великая заслуга подвижников, и кто знает, сколько простых сердец они подкрепили своим примером, сколько неведомых слез осушили надеждой, сколько тайных самопожертвований вдохновили, сколько раз подняли падавшее терпение. Особенно среди православных христиан, где чаще всего сохранились понятия о самоотвержении, и где память о святых братьях еще жива в народе, много способствовали они трудящимся и обремененным нести свой крест. Точно так и те, который еще не чувствуют сил поднять подвиги и отказывают себе в необходимых нуждах, много принесут пользы уже тем, если из богатых добровольно сделаются бедными и ограничатся самыми простыми потребностями, разделив остальное со своими братьями; они устыдят тех бедных, которые ропщут на долю свою, а тех которые трепещут за каждый свой день и за участь своего семейства – они ободрят и утешат.
Самое важное препятствие к тому, в глазах мира, есть ложная, установленная мнением мира, обязанность приберегать для детей своих наследство. Но и в этом, как во всем, надо выбирать между Христом и

своим семейством и помнить, кто любит сына или дочь больше, чем Христа, тот недостоин Его. Пусть дети не укоряют родителей, что они роздали имение чужим, а им не оставили: не чужим они роздали его, а Христу, чтобы идти за Христом, неся крест Его. Потому и дети христиан, сами будучи христианами, не должны огорчаться этим, зная, что этого требует их вера, и что Тот, Кто запретил заботиться о пище завтрашнего дня, запретил и им спрашивать наследство у родителей. И родители в таких мыслях должны воспитывать детей своих.
Пусть никто не думает, что долг добровольной бедности, братского общения с нуждающимися, можно заменить так называемой благотворительностью, бросанием подачек бедным; это делают и всегда делали и язычники, и во всех ложных верах благотворительность и милостыня стоят на первом месте.
Но это еще не значит идти за Христом и любить Его: Он никогда не предписывал милостыни отдельно от совершенного оставления богатства и, сравнив лепту вдовы с другими приношениями, Он сказал, что она принесла больше всех, ибо дала все, что имела, все свое пропитание. А теперь лептой называется всякая кроха, выброшенная от избытка богатства!
Нужен ли Христу ваш избыток? То, без чего вы сами легко можете обойтись, нужно ли Ему, Царю Царствующих? Нет, вы сами Ему нужны, все ваше сердце, все ваше имущество, ибо Он Сам отдался вам весь, всем Своим сердцем, всем Своим существом. Он для вас не пожалел ни крови Своей, ни слез Матери Своей, а вы для него жалеете вашего имения и думаете откупиться избытком его! От кого вы хотите откупиться? От врага или заимодавца или от Того, в Ком возродились ваши души, Кто муками Своими приобрел для вас жизнь вечную?
Если вы не любите Его, то так прямо и скажите, и оставьте ваш избыток при себе, если же любите, то сперва спросите себя, что вы любите больше, Его, или имение свое.
Если вы сразу не можете пересилить в себе боязнь отдать все и остаться бедными – ибо глубоко вкоренилась в вас порча мира – то идите к царствию небесному хоть постепенно, и принудьте себя по крайней мере помочь кому-нибудь так, чтобы это было чувствительно для вас, чтобы через это вам лишиться какого-нибудь удовольствия, какой-нибудь привычки, или принять какое-нибудь бремя на себя; знайте, что только такие добрые дела имеют цену в глазах Бога, а не те, которые не стоят никакого усилия и не налагают никакого бремени.
Если вы от сердца совершите такое доброе дело и порадуетесь, что хоть в чем-нибудь победили свои себялюбивые наклонности, превозмогли себя для Христа и приобрели некоторое право на Его уважение к вам, на. Его любовь, вы на этом не остановитесь; вы захотите сами еще выше стать в Его глазах и, делаясь все способнее и способнее к жертвам, удаляясь все больше от мира ради дружбы с Христом, вы, быть может, найдете, в глубине души своей, драгоценную жемчужину царствия небесного.

Не страшитесь же великого и дальнего пути Христова, сделайте на нем хоть первые шаги и незаметно для себя вы пойдете дальше. Только то помните, возлюбленные дети мои, что путь Христов один: самоотвержение; начните с малого и дойдете до большего. «Как тесен путь и как узки врата, сказал Он, ведущие в жизнь, и как немногие находят их! Как широк путь и просторны врата, ведущие в гибель, и как многие идут ими»!
Посмотрите на тех, которые держатся того мнения, что следует помогать бедным по возможности, как они говорят; велика ли у них эта возможность, да и наступает ли она для многих когда-либо? У них всегда найдется тысяча доказательств, что эта возможность для них еще не пришла, что во всем, что они имеют, они сами крайне нуждаются, либо для своего здоровья, либо для общественного положения, либо для воспитания детей, либо для развеселения своего угнетенного духа; а если уж они дадут просящему совершенно лишние свои крохи, то стыдно их и сравнивать с их другими расходами, и тогда является оправдание, что бедных много, что нельзя одному дать много, а другому ничего; но то забывают, что если бы они умели себе отказать во всех прихотях своих из любви к Христу, то нашлось бы что дать и «другому», теперь же они напротив, этому «другому», ради которого отказывают первому, и вовсе ничего не дадут. Хлопот же и времени они во всяком случае ни для кого, кроме своего семейства, на себя не примут, и опять по самым неопровержимым для них причинам – сохранения своего здоровья и т.д.
Словом, кто любит свое имущество и свой покой и не готов во всякое время отдать их Христу, тот никогда не сделает истинно доброго дела. Да и в самой жертве этого имущества, не жертва сама по себе важна для христианина, а любовь его. «Если я раздам все мое имение и тело мое отдам на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы». Тем более пожертвование избытка ненужного, в чем уж и не может быть никакой любви, не принесет никакой пользы.
Итак, ваше собственное счастье, вся душа ваша нужны Христу, и ничего более. Ему нужно, чтобы вы умели страдать вместе с ним, пока Его братья страдают, и Он страдает с ними, для того, что бы вы блаженны были этим страданием. [И. XV. 9-14]. Радость ваша совершенная -вот цель всего, что требуется от нас. А душу ли вашу вы за Христа положите, как Он положил Свою за вас, если от имения отказаться вам трудно?
Не считайте излишним и необязательным совершенством самоотвержение ради Христа, и не находите слишком строгими те...
23. Не считайте также самоотвержения, первого закона христианина, чем-нибудь противоестественным, каким-то истязанием самого себя, погребением себя заживо в какой-то мрачной могиле: человеку естественно желать счастья, он создан для него, он живет им или надеется на него, ибо это сущность его духа, ибо сам Бог, источник человека, осуществил себя для счастья своего.

Человек, не зная покоя, стремится к раю, потерянному им, и готов на всякие жертвы, чтобы найти его. Но вопрос в том, где найти это счастье, этот рай? Самоотвержение для Христа не отклоняет человека от естественного стремления к счастью, а напротив – оно то единственно и ведет его к нему.
Все поиски иного счастья в этом испорченном мире бесплодны и лишь напрасно надрывают силы человека; только на пути самоотвержения он найдет его. Радости самоотвержения не сравнятся с радостями мира. Вспомните, что вам сказано:
[М. X. 29-30] «истинно говорю вам, нет никого, кто оставил бы дом, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради Меня и Евангелия, и не получил бы ныне , во время сие, среди гонений, во сто крат больше домов, и братьев, и сестер, и отцов, и матерей, и детей, и земель, а в веке грядущем жизни вечной».
С того времени, как мир стал различать добро и зло, счастье и несчастье, не было в мире людей счастливее первых, самоотверженных христиан. Среди всех бедствий мира, они жили как в раю, блаженные своей любовью к Христу и друг к другу, вот что они говорили про себя: [2-е Коринф. VI. 4-10].
Что может дать Христос, кроме сердца своего, в мире, где полного счастья нет и никогда не будет? Но кто возьмет от Него сердце Его, тот получит счастье безусловное, не перемешанное со злом, и которое потому не от мира сего, где всякое добро перемешано со злом. О таких молился Он перед смертью Своей: [И. XVII 11-21]. Он сказал: «если пребудете в Мне, и слова Мои в вас пребудут, чего ни пожелаете, просите, и будет вам»; и: «если о чем попросите от Отца во имя Мое, Я то сделаю»; и: «чего не будете просить в молитве, верьте, что получите, и будет вам»; и сказал: «все возможно верующему».
Эти слова непреложны. Кто сумеет с такой верой просить хотя бы о своих нуждах и скорбях, тот приблизится сердцем к Христу и получивши, о чем просил, порадуется великой радостью не только за удовлетворение нужды своей, но еще больше за то, что Христос невидимо говорил с ним; и тогда он полюбит Его, а кто полюбит Его, тот не от мира сего, и тот найдет свое счастье. Тому уже не страшна будет никакая скорбь мира, ни бедность, ибо он и так добровольно избрал бы ее, ни болезнь, ибо дух его, радуясь о Христе, сделает самое тело его выносливее и оживит его, ни смерть его собственная, ибо она будет для него величайшим благом, как соединение с Христом, ни смерть его близких, ибо он будет радоваться за них, как более его счастливых тем, что они раньше его увидят Христа.
А кто не сумеет с верой просить о своем счастье и приблизиться сердцем к Христу, тот еще не умеет любить Его, ибо он еще от мира, и его всегда могут огорчать скорби мира; как ему рассчитывать избавиться от них, когда они общий закон для всех и приходят к каждому в его черед?

Верующих в Него и любящих Его, Христос избавляет от скорбей, по их усиленной молитве, пока они еще не в силах без огорчения принять их, но постепенно Он подготовляет их самым исполнением их молитв к тому, чтобы никакая земная скорбь, которую они должны принять по общему закону, не мешала им иметь в себе радость Его совершенную.
Неверующих же в силу молитвы и еще не дошедших до любви к Нему, Он к этому не может подготовить исполнением молитв их, и удовлетворение нужд их не приблизило бы их к нему, ибо они и не молятся с верой, что будут услышаны, и потому бесполезно избавлять их от скорбей;
хотя бы навсегда избавить их от них, вопреки общему закону, они все-таки счастливыми быть не могут, пока не научатся любить Христа. Самые лучшие радости человека вырождаются и портятся без общения с Богом, и самая любовь его к людям, не подчиненная любви к Богу, превращается для него в огорчение.
Люди заботятся только о нынешнем веке, забывая будущий; но Христос заботится за них. Для Него не то важно, чтобы братья и дети Его не потерпели скорби временной, а то, что бы они были способны к жизни вечной.
Жизнь же их вечная – это Он Сам и сокровища любви Его к ним. В будущем веке им предстоит быть блаженными через Него, постоянным обновлением их жизни в Нем. А как они могут быть блаженны через Него, если они еще в нынешнем веке не любили и не знали его, и не пребывали в Нем?
Потому, хотя Он и исполняет их молитву о временных нуждах, по слову Его: «когда просите, верьте, что получите и будет вам», но это для него только средство, чтобы приблизить их к Себе, а не цель; цель же Его та, чтобы они приняли сокровища сердца Его, которые Он расточает на них; ими Он только и может их осчастливить, а не удовлетворением их временных нужд; если велика радость всякой исполненной молитвы, то не по самому предмету ее, а по единению с Христом, и всякая молитва о чем-нибудь, кроме единения с Ним, имеет для Него цену лишь временную, в ожидании лучшего от сердца человеческого.
24. Среди смешанного в мире добра и зла, счастья и несчастья, что руководит судьбою каждого отдельного лица, и как и почему происходит его черед счастья или несчастья.
И то и другое посылается ему Богом, когда еще есть надежда на его спасение, смотря потому, что для него в какое время полезнее, чтобы обратить его к Богу; тут не его желания берутся в расчет, ибо он не знает, чего себе желать, а только виды Божьи на него.
Жребий его судьбы вынимает за него, соображаясь с этим, его ангел хранитель, пока человек не совсем отвернулся от него. Если же человек совсем от него отвернулся, то жребий за него вынимает уже злой дух его, сообразно своим целям на него.
Пока человек не пошел бесповоротно или за добрым или за злым своим духом, он чувствует себя слепой игрушкой судьбы, воображая, что

управляет этой судьбой случай и не зная бесплотных двигателей ее; более могущественных и зорких, чем он, живущий во плоти; он и ропщет и радуется, не зная, на что ропщет и чему радуется и не понимая цели ни своего счастья, ни своего несчастья.
Только тогда человек видит, куда идет, и владеет своей судьбой, а не она им владеет, когда бесповоротно пойдет в то или другую сторону и не будет служить двум господам; но если пойдет за ангелом хранителем своим, он овладеет своей судьбою навек; если же за злым своим духом, то овладеет ею лишь пока он в мире; для этого ему нужно вырвать из сердца своего с корнем всякую любовь и всякую правду, и тогда все блага мира будут к его услугам, и неудач у него уже не будет, ибо ангел его отступит от него.
Но горе такому человеку! Горе тому, кого Бог уже не любит и кого потому уже более не наказывает и не обличает! Всякий, любящий свое имение или свою жизнь, не может быть уверенным, что далеко не зайдет на пути беззакония и бесчестия и не совершит таких сделок со своей совестью, которых прежде сам ужаснулся бы и на которые не считал бы себя способным.
Если он еще до этого не дошел, то может быть потому, что искушения были недостаточно сильны; а при более сильном искушении он не может ручаться за себя.
Если же он доживет до тех времен, когда за христианские и за многие другие убеждения будут гонения в целом мире, он продаст их и отречется от веры и от правды; он будет мятежником при рыжем коне, святошей при вороном, гонителем имени Божьего при бледном, и, наконец, совершит непрощаемый грех подчинением последнему царству.
Пусть же всякий заблаговременно приучается к самоотвержению, помня совет Христов: «кто душу свою сбережет, тот потеряет её, а кто потеряет ее ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее».
Многие скажут: эти времена еще далеки, и мы до них не доживем. Но напрасно будут так говорить: пусть лучше вспомнят, как быстро совершались все перемены в мире в последнее время, как многие и важные события проходили, и как нравы по несколько раз изменяли свой вид на глазах одного только поколения.
Пусть же по этой быстроте перемен недавнего прошлого судят о быстроте близкого будущего, когда дух человеческий будет еще сильнее возбужден, и как в добре, так и в зле получит большее напряжение. Чем ближе к концу, тем быстрее все идет в мире.
Итак никто да не считает себя обеспеченным от необходимости когда-нибудь дать отчет свой совести в своей вере, и особенно никто да не думает, что отречение от веры и от бога есть простительный грех
Великое заблуждение поселилось ныне между христианами, дети мои; что Бог, ради слабости человеческой, простит тем из них, которые отрекутся от Него из-за земных выгод или из страха смерти: Он простит только тем, которые смертью же своею запечатлеют свое раскаяние и

свою любовь, но которые так и останутся при своей измене и вернутся к Нему лишь при безопасности исповедовать Его, тем Он все другое простит, но не это.
По себе судите: останется ли вашим другом тот, кто стоит за вас, пока это ему выгодно и приносит почет и богатство, а когда вас постигнет бедствие, начнет злословить вас с вашими врагами? Потому и всякий, кто так поступает с богом, ничего не может ожидать от Бога.
[В конце речь часто идет от лица Маргариты, по ее внушению.] 25. Как еще будет думать и чувствовать, кто любит Христа, как Христос его? Искреннею молитвою и неотложною заботою его будет, что бы мир скорее разрушился, и Христос пришел. При всей усердности нашей молитвы о пришествии Христовом, и при всей несомненности желания Божьего ускорить разрушение мира – не нужно искажать смысл этой молитвы, и этого Божьего желания; для каждого отдельного человека соединение с Христом достигается и смертью, а царствие небесное бывает внутри нас и на нынешни земле, «во время сие среди гонений». Потому молитва, о кончине мира не должна доходить до отчаяния и до ропота на Бога за медленность: смысл этой молитвы не в том, чтобы ныне живущих скорее избавить, а в том, чтобы вовсе не было больше жизни в разлуке с Богом и с опасностью гибели души. Но кончина мира достигнет цели только тогда, когда войдут в воскресшую церковь сполна все души, со всеми своими свойствами, нужные для полноты ее. Если же церковь-община будет не полна и не соответственна духу церкви-матери, то возрождение ее, – т.е. человечества будущего века – будет насильственно, а не свободно, и потому не истинно. Бог хочет счастья людей, но первый закон этого счастья – свобода, признак же свободы -полнота церкви, которую люди составят. Потому желать кончины мира несвоевременной и насильственной все равно что желать бесполезности ее. Богу предадим «сами себя, и друг друга, и всю жизнь нашу». Он один знает, в чем наше благо, и ропот наш – кощунство против него. Будем негодовать и роптать только на себя за все, очевидно, по нашей вине происходящие промедления желанного конца, и будем усердно избегать их, – но промедление Промысла Божьего примем как высшую благодать – и это будет единственным ответом его на все испытания, происходящие от зла мира для него и для ближних его.
Знайте, дети мои возлюбленные, что кто больше всего страдает от страданий человечества, так это сам Бог. Он не на то создал человека, что бы человек мучился и не на то создал мир, что бы «мир во зле лежал». Он мучается за детей своих больше их самих, и сердце Его изнывает от той жизни, которую они себе сделали. Он доказал, как он мучается за них тем, что послал Сына Своего на лютую смерть, что бы дать им исход из их мучений. Потому и Христос сказал, что Он алкал, и жаждал, и в темнице, изболен, и странником был, пока братья Его все это терпели.
Для Бога не нужно, что бы мир вертелся в колесе своей суеты, не подвигаясь вперед, а только ради все нового разнообразия его жизни.

Для Него нужно, что бы мир кратчайшим путем достиг своей цели, т.е. конца своего, все, что сократит этот путь, будет благословенно Богом, ибо это сократит стоны и слезы мира и скорбь Творца его.
Он с нетерпением ждет, когда с концом мира прекратится появление новых и новых поколений в мире скорбей, и этим прекратится возможность их вечной гибели. Но в этом, как и во всем Он ждет первого слова от человека и свободного его сознания своей нужды.
Молитесь же, дети мои, о кончине мира, что бы Бог видел,что вы понимаете сердце Его, и молитва ваша будет Ему угодна. Да будет это ежедневною вашей молитвою и постоянным стремлением сердца вашего, и сделаетесь друзьями и единомышленниками Господа.
Кроме молитвы вашей и от самой жизни вашей зависит это, великое дело. Пока люди довольствуются условным добром и условным счастьем мира перемешенным со злом, мир не приближается к цели своей, но как только в некоторых появляется безусловное добро и безусловное счастье царствия небесного, духовными лучами своими, извлекают из мира чистое добро, притягивают его на свою сторону, и тогда добро и зло начинают разграничиваться; а только того и нужно для кончины мира, чтобы в нем прекратилась, в духе человеческом, смесь добра и зла, и они разграничились.
Первые христиане значительно продвинули мир к его цели; но за то чем дальше, тем меньше стало являться истинных сынов царствия небесного, так называемых «святых», и тем слабее начало извлекаться из смеси мира чистое добро, а потом и вовсе перестало извлекаться, и мире начался застой, при кажущемся движении.
Что же вам теперь нужно делать, возлюбленные дети мои,что бы избавить мир от этого ложного и мучительного движения на одном месте, подобного верчению в колесе? Нужно стараться, что бы было в мире как можно больше людей не от мира, которые бы извлекали из него все добро на одну сторону, и тогда придет конец суете его.
Будьте сами не от мира сего и других такими делайте, чтобы осветился весь мир от славы добрых дел ваших. Тогда и придет Христос, и царство мира сделается и его царством.
От вас зависит ускорить пришествие Христово: пусть эта мысль возбудит вашу ревность, и молитесь словом и делом, что бы Он к вам скорей пришел. В этом и есть последний завет Бога с вами. Когда от слова Иисуса Христа засохла смоковница, не давшая плода, Он сказал: [Мф.ХХ1. 21-22] «Истинно говорю вам: если будете иметь веру и не усомнитесь: не только сделаете то, что сделано со смоковницей, но если и горе сей скажите; поднимись и ввергнись в море, будет. И все, чего не попросите в молитве с верою, получите».
Сделайте же с миром то, что Он сделал со смоковницей, ибо мир не дает и не даст благих плодов.
Молитва, которой Христос научил вас, должна вся относится в мыслях ваших к пришествию Его. «Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твое», т.е. да святится оно в ваших делах любви к Нему, что бы люди

видели ваше счастье и прославляли имя Его, и что бы скорее пришло через это то время, когда во всех и во всем оно будет святиться, время будущего века. «Да приидет царствие Твое», т.е. приидет оно не только внутрь вас и внутрь как можно большего числа людей в мире сем, но да приидет оно скорее и окончательно вечным царствием Христовым. «Да будет воля Твоя, как на небе, так и на земле», т.е. да свершится скорее последняя, главная юля Твоя, чтобы прекратилось всякое зло и всякое страдание на земле, и чтобы водворилось такое же совершенное благо и на земле, как на небе, через разрушение и переустройство ее, а до тех пор будет всякая воля Твоя в нас и над нами, ибо Ты все ведешь к благу совершенному!
26. Теперь обращаюсь к тем, кому прежде всех достанется этот завет. По слову Христову к апостолам: «идите наипаче к погибшим овцам дома Израилева», да сообщится учение этой книги, возможно скорее, кроме того народа, что имеет в себе, как сказано, дух израилев, еще и евреям, сколько-нибудь готовым принять его, и затем вообще еврейскому народу во всех странах на земле.
Первые евреи, которые уверуют в это учение и вместе с ним в евангелие, пусть крестятся немедленно, если бы не было еще новоизраильских священников, у священников православных и все таинства совершают у них же, а также пусть идут ним для таинств и все другие верующие. Этому не может помешать, что сами православные священники еще не будут веровать в эту книгу; все-таки их рукоположение, полученное от Христа, и их исключительное право священнодействовать необходимы для вас, и все отзывы о вас, какие бы ни были, примите с кротостью.
Но не отрекайтесь от вашей матери, Церкви единоличной, и не поддавайтесь в этом никаким увещаниям, а просите только православных пастырей не лишать вас таинств и общения в них с Христом.
Если православная церковь будет расположена дать новоизраильскому обществу, верующему в эту книгу, пастырей из их собственной среды, правильно поставленных православными епископами, – просите об этом, и пусть многие из вас посвятят себя делу служения Христова, ибо «жатвы много»; пусть они немедленно как уверуют, готовятся к этому делу, что бы быть готовыми, как только представится к тому возможность, принять посвящение.
Если все еще не будет склонна к этому православная церковь, довольствуйтесь пока, хотя и не единомышленными с вами, но все же законными пастырями православными. Если бы случилось теперь же, или впоследствии, везде или в иных местах, что православная церковь, ослепленная мертвой буквой, стала бы притеснять вас и отказывать вам в таинствах, вверенных ей рукоположением Христовым [что впрочем, не наверное случится], то возложите надежду на Бога, который принудил фараона отпустить из Египта Его народ: точно так же Он принудит и

православных преемников апостольских, если еще не тотчас поставить вам пастырей из вашей среды, то хоть к себе самим допускать вас для общения с Христом в таинствах.
Но не приступайте к таинствам незаконным путем и не заменяйте преемственного от Христа священства никаким другим. Увещевайте тогда православную церковь, что она ответит Богу, если по ее вине верующие в Христа будут лишены тела и крови Его и больные верующие умрут без причащения и покаяния.
И как только православная церковь примет вас в общение с собой, исполняйте все ее обряды и постановления и блюдите предания ее во всем, что она сама считает существенным, ибо церковь ново израильская будет тою же самой православной вселенской церковью, только дальше развившейся.
Хотя бы православные пастыри еще не приняли вас, соблюдайте православные церковные уставы во всем,что возможно, а к церковной службе ходите в православные храмы, где, как крещенные, и евреи из среды вас будут иметь право присутствовать на литургии до конца. Тем временем настоятельно добивайтесь общения таинств с православной церковью и неотступно молите Бога об этом, но только действуйте прямыми и правдивыми средствами, чистыми, как чиста ваша цель; презирайте подкуп и всякий соблазн, иначе Бог не благословит вашего дела.
Крещение, самое безотложное из таинств, совершайте тогда над некрещеными среди вас сами, погружением в воду с призыванием «Отца и Сына и Св. Духа», ибо и такое крещение православная церковь признает действительным, в случае крайней невозможности совершить его через пастырей.
Когда же уверуют в эту книгу живущие в неправославных странах, то настоятельно просите православную церковь рукоположить для них пастырей из их среды; представьте всю крайность их положения, вдали от православного священства, при убеждении их совести, что они только от него должны заимствовать право совершать таинства.
Почти нет сомнения, что им в этом не откажут, а до тех пор, пока это устроится, и предстоят следующие условия их церковной жизни: крещение нехристиан совершать в крайнем случае самим во избежание замедления; собираться для общей молитвы по служебным книгам православной церкви, но без таинств, и как можно скорее приготовить к служению достаточное количество собственных будущих пастырей, которые для рукоположения должны съездить к пастырям православным.
Правда, что и рукоположение римских католиков признается православною церковью действительным и не возобновляется при переходе в нее лиц» принявших его, так что и ваши пастыри других земель могли бы быть законно рукоположенными от католиков, – но все-таки не начинайте вашего священства от них, а ждите рукоположения от православных, так как представляется маловероятным, чтоб римская церковь

согласилась дать вам его без всяких расчетов на подчинение ваше папе, и так как вообще опасно подвергать новоизраильскую церковь влиянию чуждого ей духа.
Когда у вас будут свои новоизраильские пастыри, пусть они свято блюдут все обряды и предания православной церкви, хотя бы эта последняя враждебно относилась к ним и только по крайней необходимости не оставить христиан без таинств посвятила их, а не от чистого сердца.
Пусть смиренно принимают всякие нападки и стеснения от посвятивших их, и также и вы все без гнева на православную церковь принимайте все это, но как не должны вы ни ради чего отречься от Христа, так не отрекайтесь и от вашей матери и от всех слов ее, что бы вам не пришлось за это претерпеть.
Мать ваша не от себя говорила вам, а самим Богом была к вам послана. Остерегайтесь, ослушавшись ее, оскорбить Мать ее, Святого Духа.
На всякого православного смотрите как на единоверца, хотя бы он сам этого не признавал, ибо, если он знает дух своей веры, то все ваши верования уже есть у него без слов в душе его духа, и он только еще не понимает этого низшим душевным умом своим. Христианин же всякого другого исповедания подлежит миропомазанию, присоединяясь к вам, как всегда, когда еретик присоединяется к православию. Во время крещения без священника как домашнего, так и через ваших собственных новоизраильских пастырей, можно и не изменять до сих пор употреблявшихся слов: «во имя Отца и Сына и Св. Духа». Достаточно веровать, что Дух Св. есть Дочь Отца.
Потому не изменяйте этих слов, пока вы не победили окончательно православную церковь, чтоб она не имела повода отвергнуть ваше крещение под предлогом перемены слов. Но впоследствии нужно будет изменить эти слова сообразно Третьему Завету.
Символ же веры нужно изменить уже теперь и именно так, как мною сделано в конце «краткого учения» Третьего Завета. Также в православном катехизисе сделать все необходимые объяснения и дополнения, сообразно откровениям этой книги, и это могут сделать еще и раньше получения вами вашего собственного священства, учителя и проповедники новоизраильской веры.
Так же следует растолковать обязанности к Богу и Христу определеннее и совершеннее, сообразно учению этой книги.
Единственным внешним отличием верующего в Третий Завет будет то, что он примет два имени, не больше не меньше в знак того, что человек состоит из душевного и духовного начала, и что душевное должно быть подчинено духовному, как Христос носил в первое Свое пришествие имя Иисуса, а во второе будет носить имя Рафаила.
Кто будет креститься от новоизраильских священников, получит оба свои имени при крещении, когда обыкновенно нарекается имя, а покамест, при крещении от православных, неединомышленных пастырей,

другое имя можно давать и после, при молитве, составленной мною нарочно для этого в конце «краткого учения» Третьего Завета. Эту молитву следует говорить и при наречении двух имен в крещении.
Христианин неправославный, присоединяясь к вам, пусть сохранит из своих настоящих имен одно, как данное в крещении, а другие оставит и вместо них или снова возьмет одно из них же или одно новое при миропомазании.
Наречение двух имен и будет знамением Третьего Завета Бога вашего с вами.
Как только новоизраильская церковь получит от православной степень епископскую, верховное руководительство над нею должен принять, хотя бы она была еще малочисленна, патриарх ее, который будет называться вселенским патриархом [но не должен называться главою церкви, ибо глава церкви есть один Христос] и не должен превышать власти, предоставляемой патриархам православною восточною церковью.
Патриарх будет начальником каждого епископа в отдельности, но не начальником всех их вместе и всей их паствы, вместе взятой, ибо церковь, будучи таинственною соборною личностью, не равна про стой арифметической сумме своих членов: она больше этой суммы; и начальство над каждым ее членом в отдельности еще неравно начальству над всею церковью вкупе.
Верховная же власть на земле православно-соборной церкви, вселенский собор, будет действителен после заключения завета Маргариты, только когда будет составлен из верующих в Третий Завет. Из православных же пастырей, неверующих в слова своей матери, законный вселенский собор уже не может быть составлен. Может быть заключен только собор, который приведет к торжественному признанию и принятию Третьего Завета, т.е. такой, на котором, хотя в начале члены его были еще не верующими в слово Церкви, они уверуют и обратятся.
От неверующих же в слово Церкви пастырей новоизраильская церковь должна зависеть только как от законных, рукоположенных совершителей таинств и как от посредников рукоположения Христова, а не как от учителей веры.
Первым вселенским патриархом новоизраильской церкви желательно бы видеть одного из соплеменников Христа, сынов народа еврейского, если только может быть найден человек из этого народа, которого внутренняя прошлая жизнь была бы согласна со следующим описанием:
В детстве он был проникнут ревностной верой в закон Ветхого Завета и с восторгом ожидал Мессии и молился о скорейшем царствовании Его в этом мире, как христианам нужно молиться о скорейшем царствии Его в будущем мире.

Для него вера отцов его не была бессмысленной привычкой или упорным суеверием, не оставляемым из боязни потерять земные выгоды! личные или народные, как для большинства единоверцев его; она была для него живой истиной.
Он так же чистосердечно й с такой же любовью ожидал Мессию, как те галилейские рыбаки, в которых Христос по первому взгляду на них узнал учеников Своих.
Позднее в училище, из книг и от живых людей в него настолько проникли христианские понятия, что он убедился, что в нынешнем мире, таком, каков он есть, царствие Христово невозможно, что его единоверцы слишком узко понимают его; тогда пошатнулись все основы его верований.
Евангелие влекло его к себе своей внутренней истиной; повесть жизни Христовой вызывала у него слезы, но его смущало множество христианских вер и разногласие их; видя, что каждая считает себя истинною, а все другие ересями, он не мог решить, которая права, и, не допуская разделения истины, сомневался во всякой христианской истине вообще.
Оттого, хотя он и жалел о невозможности признать Евангелие, которое было ему так по душе, он пришел к заключению, что все христианские веры заблуждаются, но, не веря в Иисуса Христа, как в Бога, он искренно любил Его, как человека, и скорбел за Него, думая, что Он Сам заблуждался.
В таком настроении духа, научившись презирать иудейскую веру в ее теперешнем виде и не научившись верить христианской, он увлекся, за неимением во что другое верить, философскими учениями о счастье всего человечества и о возможности его достигнуть переустройством общества.
Это увлечение могло завести его далеко на путь государственных преступлений, но едва он поближе ознакомился как с далекими целями, так и с ближайшими средствами этих проповедников, как отвернулся от них с таким же презрением, как и от иудейских ожиданий рая на земле.
Не говоря уже о неосуществимости его, самый рай, хотя и мог быть осуществлен, ему не нравился, в его душе уже назревали иные потребности счастья.
Не зная во что верить и на что надеяться, сильно принимая к сердцу страдания своих ближних, и сам много испытывая страданий, он стал томиться изо дня в день полным безверием, при жажде веры, полной безнадежностью, при неустанных поисках какого-нибудь луча надежды. Он бы пошел, не щадя души своей, за всяким, кто указал бы ему, где истина и жизнь, но он не знал, за кем и куда идти.
В таком состоянии находится дух его и теперь. Среди современников своих, гоняющихся за всевозможными призраками мира, он сохраняет в себе то сомнение во всех вещах мира, которое в недавнем прошлом, уже изменившемся, охватывало многих. По этому настроению он сходен с теми из Ефесской церкви, которые оставили свою первую любовь.

Как только такой человек найдется, он должен, при первой возможности, принять посвящение в епископы и немедленно по обращении должен к этому приготовляться, а приготовившись, начать просить о скорейшем посвящении его во все степени священства за раз. Бог будет за него и заставит преемников апостольских посвятить его. А если они сперва согласятся дать вам только степень пресвитера, а не епископа, примите хоть его, и, в числе других, будущий патриарх пусть посвятится пока в эту степень, но не в светском виде, а уже в монашеском, не оставляя мысли как можно скорее достигнуть дальнейшей степени, ибо стремиться к тому есть его долг, так как на то есть воля Божия.
Епископом он может сделаться, при согласии православной церкви, и немедленно, несмотря на свою молодость, которой не должно смущаться, ибо в церкви Христовой первых времен бывали епископы священномученики даже моложе 20 лет.
Правда, они монахами, обязанными к безбрачию не были, но первый патриарх новоизраильский составит исключение: другие же епископы хотя и подчиненные ему, по-прежнему не должны быть молоды.
Одно из имен патриарха [еврея] пусть будет Григорий, в память Св. Григория Богослова, празднуемую 30-го января, одного из трех знаменитых святителей.
Всякий еврей, который уверует в эту книгу, пусть старается по возможности, и если это не противоречит его гражданским обязанностям, переселиться в Палестину с семейством своим, и особенно сперва населить Иерусалим, который должен сделаться местопребыванием патриарха и средоточием новоизраильской церкви. К этой цели и нужно стремиться как можно усиленнее. Пусть вспомнит каждый еврей, как Иисус плакал о Своем отечестве (Л. XIX. 41-44).
«И тогда приблизился к городу, то, смотря на него, заплакал о нем, и сказал: о, если б ты хотя в сей твой день узнал, что служит к миру твоему! Но сие сокрыто ныне от глаз твоих: ибо приидут на тебя дни, когда враги твои обложат тебя окопами, и окружат тебя, и стеснят тебя отовсюду. И разорят тебя и побьют детей твоих в себе, и не оставят в тебе камня на камне, за то, что ты не узнал времени посещения твоего».
И вот, пришло время для них восстановить честь и славу Его отечества, как Он сказал (Me. ХХIII, 37-39): «Иерусалим! Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! Сколько раз хотел я собрать чад твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели! Се, оставляется вам дом ваш пуст. Ибо сказываю вам: не увидите Меня отныне, доколе не воскликнете: благословен грядый во имя Господне!»
Теперь Он услышит от них этот крик и их трудами и молитвам ускорится пришествие Его на вечное царство. Пусть каждый из них, в чьем сердце отзовутся слезы Его о Иерусалиме, способствует, если может, воскресить Иерусалим к новой жизни новоизраильской церкви.

27. Относительно церковных обычаев православия, единственную перемену нужно ввести в исповедь: в таком виде, как она идет теперь, она мало чувствительна для исповедующихся, и таинство присутствия Христова не проникает в их сердце. Вовсе лишне перечислять вопросами и ответами всевозможные грехи, свойственные всем вообще и никому в особенности, в которых сознаться нет ни стыда, ни заслуги; такое перечисление не оставляет никакого следа на душе, к нему не приготовляются и после него не задумываются.
Исповедь должна состоять из трех вопросов и ответов на них: 1) Любишь ли ты Бога всем сердцем, всею душою, всем разумением и всей крепостью и ближнего твоего как самого себя? 2) Любишь ли ты брата своего, как Христос его любит? 3) Любишь ли ты Христа, как Он тебя любит? При этих вопросах священник должен разъяснить, согласно учению этой книги, в чем состоит любовь, особенно увещая 1) радоваться своей будущей смерти, как свиданию с Христом, 2) и желать и достигать бедности. Эти объяснения и увещания нужно возобновлять каждый раз и стараться внушить такие чувства.
Священник должен наблюдать за исповедником, искренно ли он отвечает и сделал ли какие-нибудь успехи в любви Христовой со времени последней исповеди. А для этого надо отучить прихожан исповедоваться одновременно всем, в великом посту, второпях и тесня друг друга; вообще истинные христиане должны причащаться св. тайн не раз в год, а возможно чаще, не ради исповеди, а ради самого причастия, и не в такое время, когда пойдут исповедоваться все., а по возможности равномернее, не спеша и не отделываясь незначащими словами.
Священник должен строже относиться к недостатку любви, чем к каким бы ни было грехам, и внушать, что грехи могут быть покрыты любовью, а недостаток любви ничем не может быть покрыт; любовь же сама хочет самоотвержения, которое для нее потребность, а не иго.
Грехи он не должен перечислять такие общие, в которые непременно каждый впадает, и потому каждый скажет, что он в них грешен; эти грехи входят уже сами собою в три вопроса о любви. Но после испытания исповедника в любви его, надо спросить, нет ли у него на совести чего-нибудь особенного, чтобы облегчить его нерешимость или стыд, если такое особенное окажется. И в каком бы грехе или преступлении он не признался, можно простить его, если только любовь его будет покрывать его грех;
но от таких нужно требовать еще большей любви, чем от других, напоминая им, что если они мало любят, то многие их грехи не простятся, а всею тяжестью лягут на них.
В виду наступающих тяжких и опасных времен особенно важно чаще и настоятельнее напоминать о самоотвержении и презрении к жизни и к богатству; а когда наступят опасные времена и уже будут видны предвестники дурных всемирных владычеств; тогда нужно строго

взыскивать за склонность отрекаться от своих убеждений из страха земной власти и всеми мерами, епитимьями, отлучением от св. тайн, даже обличением перед всею церковью, стараться искоренить ее.
Нужно заблаговременно спасать кого только возможно от безнадежной гибели последних 42 месяцев.
Потому пусть пастыри новоизраильские уже с первых же пор своего служения преобразуют великое дело исповеди и совершают его целесообразно, а не для вида только.
28. Запечатлейте у себя в сердце, дети мои возлюбленные, что вы тесная и нераздельная семья, вместе с Христом и мною;
что с Ним, через меня, и друг с другом вы соединены такими близкими узами, лучами духовного света вашего и непрестанным пребыванием в нас духов и душ ваших, какими не может соединить никакое родство крови на земле;
эти узы коренятся в том, дороже и ближе чего нет у человека, в самой душе духа каждого из вас; ибо каждая из этих душ есть и во мне, в общей душе всех вас, которая есть моя душа.
Оставьте же все, что в мире, всю суету мира, и радость его, и скорбь его, и труды его, и надежды его, и прилепитесь всею душою к вашей общей душе всех вас, которая есть моя душа и которая составляет с душой Христа одну душу в двух телах духовных, а потому и наше общее тело – Его же тело, ибо оно есть тело Его же души.
Помните только одно, что достойно сочувствия во всем мире: нашу любящую семью, покамест несчастную, и гонимую, и непризнанную миром, и разлученную между собою разлукою земли с небом, но все-таки счастливую даже во время сие, среди гонений и среди тоски своей разлуки, ибо и в самой разлуке есть невидимое единение и отрада в любви одних к другим. Постоянно помните нашу семью и всю нежность и сострадательность вашего сердца обратите на нее, ибо она одна того достойна, а земной семье вашей не жертвуйте. Этой лучшей и более родной вам, и более несчастной в нынешнем веке, семьей.
Любите и вашу земную семью, когда она принадлежит к нашей семье не по внешнему только крещению, с порванною связью, а истинно, по духу, со связью действительною; когда же нет, то исполняйте ваши обязанности к ней, но не отдавайте ей ни клочка вашего сердца от нашей семьи.
Вы непременно рождаетесь из недр духа матери вашей, как не рождаетесь ни от какой матери на земле (ибо всякая мать, и мать духа вашего, рождает вас в первое ваше рожденье, а не во второе, в смерть, а не в жизнь). И так близко вы лежите к вашей матери внутри ее как ни к одной матери на земле.
И этим рождением от нее непрерывно дается вам искупление страданий Христовых, непрерывно сила их возобновляется для вас и в вас, чтоб вы жизнь имели от Него.
Не ставьте ничего не только выше, но наравне с этим священным, и страшным, и благодатным родством нашим! Живите так, чтоб и люди,

хотя крещеные, но не пребывающие в нас, видели, что вас соединяет что-то близкое! глубоко вкорененное в жизнь вашу, и чтоб они также пожелали с вами соединиться;
живите как Христос учил: «пусть по тому узнают вас, что вы мои ученики, что вы любовь будете иметь между собою». Теперь, вы знаете, что вы не только Его ученики, но родные дети Его. Имейте же эту любовь, и пусть по ней узнают семью нашу.

_____________________
^* В черновых набросках «Третьего Завета», который в них имеет еще подзаголовок: Камень Церкви Соборной, встречается существенный вариант в изложении первых положений, который здесь и приводим: вместо третьего лица, откровение в нем ведется прямо от первого. (Прим. С. Булгакова и П. Флоренского).

27 ноября, в день Знамения Божией Матери, я была с своею матерью у обедни. Я любила стоять за обедней впереди, как можно ближе к выносимой Чаше. Я не крестилась и не кланялась, когда ее выносили, чтоб не потерять секунды созерцания ее. Я вся превращалась в зрение и смотрела на Чашу, без дум (вариант: мысли), чувствуя только, что передо мной тело и кровь Христа. На этот раз моя спутница, не понимавшая причин моей привычки, пожелала стоять со мной позади, у двери, откуда Чаша не была нам видна. Я не стала противоречить. У меня была так переполнена душа, что это меня почти не огорчило. Всю обедню я была проникнута мыслью, что Христос простил мне больше, чем кому-либо из других людей. Грехи моего прошлого дорастали в моем сознании до страшных размеров, при сравнении их со средствами предупреждения, которые были мне даны. Солнечное счастье моего детства, теплая атмосфера просвещенных и нежных забот, среди которых я выросла, и дальше еще много-много обстоятельств, имевших отягчавший мои вины смысл... И тяжко, и легко было у меня на сердце. Тяжко от воспоминаний о себе, легко оттого, что несмотря ни на что и вопреки всему – я чувствовала себя прщенною, полно, бесповоротно, безусловно и незаслуженно. <...> Я стала молиться ему так: «сделай, чтоб я всегда любила Тебя столько же, сколько Ты мне простил, т.е. без меры; сделай, чтобы я явила миру пример самой сильной, самой великой любви к Тебе; чтобы, сколько ни любили Тебя Твои мученики, твои святые, я все-таки любила Тебя еще больше, иначе я буду неблагодарна, и Ты можешь отнять у меня Твое прощение. Ведь прощение измеряется любовью за него. Я не могу жить, если я не буду любить Тебя больше, чем все другие». Мне было отрадно так молиться. Я чувствовала великое утешение исполненной молитвы. Я скоро перестала молиться, точно молиться уже было больше не о чем. Я унеслась далеко в будущее и старалась представить себе, чем будет в глазах Христа такое бедное духом существо, как я, после исполнения такой молитвы. Я что-то видела духовным взором, но неясно и не знала, что. Вдруг мать предложила мне идти вперед и сама пошла за мной. В эту минуту выносили Чашу, и я успела подойти совсем близко к ней. Это было так неожиданно, так противоречило привычкам моей спутницы, что я почувствовала несомненность Христова внушения, данного ей, и сердце мое забилось горячей благодарностью. Он точно притянул меня к Себе из Своей Чаши, и этим закончилась та благодатная обедня.

<...> Я имею некоторую надежду, что Вы разделяете мое мнение, что в наше время, хотя бывают истинно верующие, истинные ученики Христовы, подвижники, чему живой пример Вы сами, хотя есть и Церковь, в смысле общества людей, соединенных вероучением, священноначалием и таинствами, но нет более Церкви, в смысле обшества людей, соединенных общею живою верою, общими добрыми делами и имеющими одну душу и одно сердце; поэтому нынешняя Церковь на земле, этот единственный ковчег спасения человечества, хотя и не мертва по слову Спасителя, что она не погибнет, но находится в состоянии глубокой летаргии, из которой пробудит ее к полной жизни и деятельности только особенная сила Божия.
И вот, пишущая Вам строки эти почувствовала призвание от Бога пробудить Церковь его, ибо она нашла в самой себе, по внушению Святого Духа, неопровержимые доказательства того, что она есть дух соборный, т.е. что ее дух состоит из полной совокупности всех духов человеческих, могущих войти в состав Христовой Церкви. Она узнала, что подобно тому, как тело Евы было создано из ребра Адама, дух ее создан из части духа Сына Божия; потому она назвала себя возлюбленною Христа, как Христос назвал Себя Сыном Отца, ибо Он почувствовал это в Себе; и как Христос говорил: «Никто не приходит к Отцу, как только чеоез меня, так и она говорит: никто не приходит ко Христу, как только через меня». (Придти же через нее к Христу можно было, еще и не зная ее и не слыхав о ней, пока она сама о себе не возвестила.) Не какою-нибудь представительницею Церкви, в человеческом смысле, считает она себя, а самою Церковью, живою и олицетворенною, матерью детей своих. Церковь не есть только отвлеченное понятие, как думали до сих пор,– это есть живое духовное тело и лицо; и не одними зданиями храмов, материально, и не одними вероучениями, отвлеченно, собраны воедино дети Церкви,– они собраны также в живом теле своей матери, через которую они рождаются от Христа, в таинстве крещения.. Ибо она узнала, что и в духовном мире бывают сочетания двух живых существ, от которых рождаются другие живые существа. Слово, сказанное Спасителем к саддукеям, об отсутствии брака на небесах, относилось только к тому браку в узком, земном смысле слова, который существует у всякой плоти одинаково и со всяким другим существом произвольно, и притом не от рождения плоти; в духовном же мире брачное сочетание существует не для всякого духа одинаково, а лишь для некоторых, так называемых четных, и не со всяким другим существом произвольно, а с одним избранным, по воле Отца, и притом от самого рождения духа, для Сына Божия, стало быть, предвечно. Словом, там бывают существа одинокие и бывают двойные по самой природе своей. <…> Противоречия с православными догматами тут нет ни малейшего, если же Вам трудно всему сказанному поверить, то вспомните, что многим одинаково трудно поверить и тройственности Бога при единстве Его, и некоторым другим догматам православия, тем не менее вполне истинным. Но это не значит, чтобы эти догматы были навсегда безнадежно непостижимы уму человеческому. Вы увидите, что так, как их объясняет пишущая, они становятся вполне доступными, не только бессознательному чувству, но и разуму.
<Далее А.Ш. сообщает, что нее никогда не было сомнений или неудовлетворенности в вере, она – истинно православная и> не подозревала о возможности на земле лучшего толкования догматов, чем какое дает православная вера, да и не чувствовала потребности в этом... Ныне же данное ей от Бога толкование было неожиданно для нее самой и явилось не среди сомнений или усилий мысли, а среди восторженных порывов самой слепой веры и самой пламенной любви.

Ересь же, как Вы знаете, батюшка, возникает только от сомнений, или тщеславия, или вообще преобладания в душе рассудка и расчета; любовь и вера не могут произвести ереси. Не пугайтесь же кажущейся новизны моего учения: тут новы только слова, чувства же и мысли стары, они давно носились над миром в самом духе Евангелия, сквозили в пророчествах Апокалипсиса. <…>
Нынешнее благовествование к Вам Церкви не есть иное, не то, что Вы приняли, а совершенно то же, только прямее истолкованное. <…> раскройте сердце Ваше, и Вы увидите, что учение Церкви не только не противно ни Евангелию, ни Апостолам, ни вероучению соборов вселенских, но напротив, что оно еще сильнее все это подтверждает. Новые слова иногда придают силу старым истинам: ведь и Христос говорил новые слова, но разве они противоречили Библии, как сочли иудеи?
<Вслед за этим высказано убеждение, что не всё до конца сказал Христос.> Теперь время к тому пришло, ибо времена наши,батюшка, по многим признакам, последние. Конец мира, пришествие Христово близко, при дверях. К этому-то великому дню и нужно подготовить верующих, и для этого посылается нынешнее учение Церкви. Оно соединит весь мир в единой вере, уничтожит победой своей все ереси и иноверия; но это будет ненадолго, скоро многие снова отпадут, и до конца пребудет лишь небольшая горсть верующих, над которыми и сбудется обещанное: «и вот, Я с Вами во все дни до скончания века».
<Прилагая к письму копию рукописи «Третьего Завета», А.Ш. поясняет:> Откровения эти сообщились двумя способами: 1) посредством внутреннего голоса, несомненно для нее говорившего в ней помимо ее самой, непроизвольно, и иногда столь странные и новые для нее вещи, что она не могла сразу понять их, 2) посредством явлений внешней жизни, всего, что она видела и слышала вокруг себя и что таинственно, подобно притчам, имело прямую связь с внушениями внутреннего голоса.
<Далее А.Ш. замечает о своей книге:> Не вся она назначена для всех – некоторые части ее лишь для богословов, ибо писавшая, не имея в виду заниматься личною проповедью, должна была войти в большие подробности, чтобы предупредить, по возможности, все вопросы. Поэтому апостолам этого учения придется самим извлечь из него всё нужное для живой и краткой проповеди и в подробности входить лишь по мере надобности, в спорах и беседах.
Вручаю себя Вашему пастырскому разуму и да поможет Вам благодать Господня понять меня. Христос да будет с Вами!
Имени моего не доискивайтесь, но если бы оно открылось нечаянно, я не отрекусь от себя.

<…> Вы хотите, вам нравится, чтобы понятие «церковь» было таким же абстрактно-собирательным, как «народ» или «отчизна»... Но согласитесь, что члены народа, отчизны, любя отчизну, любят самих себя, и страна,– т.е. члены же народа,– любя одного из своих «сынов», любят опять же самое себя. Нет общения, союза, чувства любви между отчизной и чем-нибудь особым от нее. Не то в церкви. По понятию христиан, их общение, союз, даже «великая тайна» любви между церковью и Тем, кто не она,– Христом, прямее сказать, Богом Словом, есть любовь ее не к самой себе, и любовь к ней не ее самой. Что же, вы думаете, может любить Христос, не как одного из членов Церкви, а как всю совокупную, цельную, собранную воедино церковь? Ведь что ни говорите, а эта сумма людских душ – это море или лес их, величие которого вас поражает, где тонут личности, как бы гениальны они ни были,– она изначально не существует, не живет, не чувствует; она абстракт, представление вашего ума, я бы сказала – аллегория. Кого же, что же любить тут Христу?

То, что мертво, что само не отвечает любовью на его любовь? Потому что каждый член Церкви может любить Его лишь как член, как крошечная часть, а не как вся Церковь. И вот, когда я говорю, что есть существо, чувствующее и любящее как вся церковь, что есть живые глаза, рвано-любящим взором отвечающие на Божественно-любящий взор Христа,– вы говорите, что я низвожу Его! Чем низвожу, если допускаю взаимность церкви? <...> Так возвысьте лучше это соборное существо до крайних пределов, до каких можете. Представьте себе, что оно равно даже не просто сумме своих детей, своих членов,– а гораздо большему, духовному началу, гораздо большей любви. Член церкви, отдельно взятый, неизмеримо меньше себя самого, собранного со своими братьями в духе матери. А что этот необъятный личный дух мог воплотиться в женщину и соединиться с ее земным человеческим духом... – это такое же «безумие веры», каким было «безумие креста»... Никакая любовь не может профанировать. Что было от начала, предвечно? Бог в трех лицах и ангел Его, в женском образе, с шестью детьми их, так я исповедую. Без начала была одна любовь. Одна она – есть бытие. <...>
Это совсем новое учение – предвечность чья-нибудь, кроме Божией. И вот я, впервые высказывающая это учение, говорю вам, что не о символе тут, а о живом существе речь. Церковь-личность не исключает вашего абстракта, она лишь жизнь дает ему. И любя ее, Христос не одну любит личность, а многих – Своих и ее детей. <...>
Моя любовь к людям состоит в том, что я хочу дать им не тонкий, не призрачный, не лживый, а глубоко реальный, Христом открытый идеал – кончину мира и для этого идеала заставить работать сообща. <...>
Я вижу теперь везде, сколько духовной тьмы и скорби от неимения общего идеала, от равнодушия к Богу и Христу, я так сильно проклинаю это равнодушие и так жажду конца разлуки человека с Богом, чрез конец мира, что иначе, право, не могу свою любовь к людям и выразить. Пусть эта цель велика, да она моя. И она не безжизненно-мистична, а неумолимо нужна и неизбежна. – Ну, а вы – какую иную деятельную любовь предложили бы мне, взамен этой, томящей меня? Об этом я вас не спросила, и об этом только попросила бы, владимир Галактионович, ответить мне,– хоть в редакцию. Т.е. что вы разумели, какую мне цель избрать, по-Вашему? (Если цель можно избрать по произволу)...

Наше время – последнее в истории. Дальше будет уже не прежний, а новый космический период. Наше время мчится навстречу краткой, но вполне мировой истории, а уже не национальной... Актером истории будет не тот или иной народ, а человечество. Все события примут характер мировой, а не местный... История идет с быстротой геометрически прогрессивной.

Разве поступит Бог с миром, как легкомысленный революционер с обществом, разрушающий старое, не создав сперва нового? Разве не вынырнет новый мир из старого, как Арарат из потопа, прежде чем старый спадет с него, как ненужная шелуха? Разве изменит Бог своему исконному приему – действовать на человека через него самого, побуждая его к самодеятельности, не повреждая его свободы?

Насколько память не изменила мне, мне было тогда б лет, как приехала в Нижний моя крестная – Анна Федоровна Шмидт – родная мать Анны Николаевны. Остановились они в номерах, на Б. Покровке. Когда мы пришли с моей матерью к ним, то едва могли успокоиться от радостного свидания. Моя мать была с A H. подругой в детстве. Жили тогда они в Н.-Новгороде. Хорошенько не помню, кем был тогда отец A.H., но по рассказам моей матери жизнь А.Ф.

была очень веселая. Она была хорошая музыкантша. Очень хорошо играла на любительских спектаклях Была красива. Ее все боготворили. Была из очень старинной дворянской семьи. Ее сестра была, кажется, фрейлиной у Императрицы Марии. Но это я знаю только по рассказам моей матери.
А.Н.. как рассказывала моя мать, росла удивительным ребенком. Она не любила общества, но зато любила играть, не в куклы, – нет, но рассуждать сама с собой, или, если приходила к ней моя мама, то она усаживала ее на стул, а на другие стулья сажала кукол и начинала сама им что-нибудь рассказывать, как взрослая. Конечно, матери надоедало слушать ее и у них происходили иногда разногласия, хотя это нисколько не охлаждало друг к другу. Потом, когда настало время учиться А.Н., ей взяли репетиторов.
Они заходили заниматься к ней на дом. Мать говорила, что учителя поражались тогда ее умом и развитием. Она часто задавала им такие вопросы, что они не могли ей отвечать (об этом мне рассказывала ее мать). По рассказам же ее матери, в детстве А.Н., когда к ним приходили гости, то занимать их не приходилось, так как А.Н. так умела их увлекать своими рассуждениями, что все с удовольствием ею занимались.
Когда они переехали в Нижний, то А.Н. стала держать экзамен в Нижегор. мужской гимназии. И выдержала его с отличием. Поступила она после этого в Мариинскую гимназию учительницей французского языка. Ее мать была против этого и в конце концов А.Н. пришлось уступить и уйти из гимназии. Отец ее в это время служил в Польше, кажется, мировым судьей. А Ан. Н. с матерью жила в Нижнем. В это время я жила у них; они взяли меня от родителей, чтобы я училась в гимназии. Занималась со мною А.Н.. Помню, как она сердилась на меня за мою лень; сколько я пролила слез: хотелось бегать, играть, а тут за книжки сажают. Они меня очень любили, в особенности А.Ф.. Я была ее крестницей, а моя сестра – крестницей А.Н., и вот они так и делились: одна – одну баловала, другая – другую.
Помню, как у них было все натянуто: все было распределено, в какой час что делать – это было так скучно не только для меня, резвого ребенка, но и для А.Н..
Когда она бывало расшалится, – это была не взрослая барышня, а резвая шалунья; схватит бывало меня под руки и вертимся по комнате, а то в жмурки начнем играть. Какая была она славная, так остроумно что-нибудь говорила в это время. Мать тоже размилостивися. И так хорошо, так весело. Но бывали и тяжелые минуты. Это когда А.Н. в чем-нибудь провинится, и тогда беда, и ей, и мне скверно: старуха начнет ворчать, закрывается дверь в спальню и там начинается отчитывание А.Н.. Поставит ее на колени, а та стоит и просит прощенья, и так часа 2, наконец-то последует прощенье, целованье ручки, и опять все развеселятся.
Помню, как они собирались в концерты. Начиналось одеванье с 5 часов. Надевалось столько разных фуфаек! А.Н. капризничала – она не любила кутаться, но мать, боясь простуды, заставляла. Их всегда сопровождала горничная, которая их там раздевала, и когда публика вся разойдется, то они начнут одеваться.
Любила я разговаривать с А.Н. – так славно, так понятно она все объясняла.
Помню, они каждый год ездили в село Воскресенское на дачу, там служил ее отец раньше, до Польши, и они к этому селу привыкли и ежегодно ездили туда на лето. Сборов было очень много. Ехали мы с большим мученьем. Нам обоим много попадало от А Ф. – то «не раскрывайте рты – пыль летит», когда нам хотелось болтать; то кутает нас к вечеру в теплые платья, когда и так жарко.

Наконец приехали. Въехали в село к вечеру. Квартира была уже готова, т. к. раньше письмом предупреждали о нашем приезде. Большой дом в пять комнат. Мне дали хорошенькую комнату. Начался спор из-за комнаты. Д. Н. желает эту комнату, но ей не позволяют ее занять, т. к. она далеко будет от мамаши. Ей было запрещено писать по вечерам и поэтому мать держала ее при себе. На даче жизнь пошла опять однообразная, с теми же сценами стояния на коленях. Раз, как мне было обидно за А.Н. ... И меня тогда еще поразила ее покорность перед матерью – она только заплакала, целуя ее руки.
Много удовольствия нам доставляли поездки в лес, когда только решалась на это А.Ф.. Все было бы хорошо, если бы это было просто. Но к сожаленью, и тут нас ждало разочарование. Подавалась нам долгуша. Усаживались в нее: я, крестная (А.Ф.), А.Н. и горничная. Ехали в лес. Там вынимался шнурок. За одну руку привязывали А.Н., за другую меня. Идем лесом. Видим землянику. Там ее так много. Господи, с каким удовольствием порвал бы и поел. Но зоркий глаз следит за нами.
Разрешается нам собирать, но только, Боже сохрани, есть! Конечно, я похитрее А.Н. и сама слежу глазами; – как зоркий глаз отвернулся, так я десяток в рот. Но опять таки и тогда меня поражала А.Н.: она ни одной ягоды не съела. Настолько была у нее честная натура. Мы больше чувствовали с ней удовольствия, когда крестная нас отпускала гулять вдвоем. Вот тогда я была очень рада побыть с А.Н.. Сколько она мне рассказывала интересного.
Помню рассказывала она тогда мне какую-то волшебную сказку, и я удивилась, как она может сочинять так хорошо. Раз случайно застала я ее у себя в комнате с бумажкой и карандашом, она что-то писала. Она быстро спрятала бумагу в карман. Я просила ее прочесть мне; но она взяла с меня клятву, что я никогда не скажу крестной, что она что-то пишет. Я дала слово и нас с ней это более сблизило. Я пускалась на все хитрости, чтобы ей была возможность оставаться больше одной.
Осенью вернулись с дачи. И тут-то случился переворот в их жизни. Кто-то принес крестной анонимное письмо на ее мужа. Она не поверила. Но по прошествии месяца, когда нужно было получать деньги, которые муж ее высылал, она их не получила.
Прошло 2, 3, 4 месяца, деньги хотя и высылались, но очень немного. В письмах писалось, чтобы пока заняли – он потом вышлет. И вот началось их мучение: долги в лавках, за квартиру. Наконец, дошло до того, что никто им не верил. У меня была бабушка, которая с родителями А.Ф. была знакома. Она вошла в их положение, стала давать им деньги. Набралось около 500 руб., но дальше и она не могла их выручать. Наконец А.Ф. и А.Н. решили ехать лично в Варшаву к мужу. Что там было – не помню; только бабушка получила вексель и письмо, чтобы она все распродала и взяла себе деньги. Потом было еще письмо от крестной. Она писала, что их постигло горе. Муж ее, чтобы достать денег больше, сделал подлог с сестрой А.Ф.. Пользуясь тем, что та была слеповата и стара, заставил ее подписать все, что ему было нужно. Потом это открылось, его судили, но, благодаря хлопатам и протекции А Ф., его сослали в Астрахань. Там А.Н. поступила в редакцию газеты, давала уроки. Забывая себя, отдавалась родителям но не забывала и других: вечно у нее были бедные, вечно она пристраивала, за всех хлопотала. После, по манифесту, им разрешили жить в Нижнем. По приезде в Нижний А.Н. поступила в «Волгарь» и давала уроки, и все-таки мать ею распоряжалась, как ей хотелось. А.Н. было уже 45 лет., а она не смела придя уставши, взять хлеба себе, пока мать не даст. И все это без ропота переносилось. Потом заболел отец ее и вот она сидит у его постели ночь,

ухаживает за ним, исполняет без ропота капризы матери, а день на работе. Умер отец, стали они жить вдвоем. Переехали сначала на Похвалинскую ул.. После переехали за церковь Похвалы. Тут А.Н. заболела и умерла. Помню, как она урывками писала без конца.
Потом, боясь, чтобы матери не попали ее писания, она мне принесла целые пачки написанной бумаги, просила хранить их и молчать. Потом как-то раз пришла ко мне и взяла у меня все...
Вспоминается мне один рассказ А.Н. о своих похождениях к прокурору. Она хлопотала за одного студента, который был в чем-то замешан и ему не давали свидетельства. Первый раз прокурор ее не принял. Она пошла во 2-ой раз – тоже отказ, все его дома нет. Наконец она пришла утром рано. Он еще спал. Она дождалась, когда он проснется. И когда лакей вышел, она недолго думая вошла в комнату и застала его в халате. Она так смешно рассказывала, как смутился его превосходительство; но потом сам рассмеялся и говорит ей: «от вас не отвяжешься» и сделал для нее все, что она просила.
Она так увлекалась своими мыслями, что забывала обо всем. Кокетство она считала пороком. Она была религиозна, но как-то по своему. Помню, она долго рассказывала мне про вселенский собор, но я, откровенно говоря, по своей глупости, не понимала тогда многого.
Вспоминаются мне торжественные дни: это ее именины 3-го февр. и первые дни праздников Рождества и Пасхи. Если бы в эти я вздумала не придти, то обиды большей нельзя было бы нанести. Бывало отдаст последнюю копейку и сама пойдет занимать.
Она так далека была от сего мира, что нам, маленьким людям, казалось смешно. Ей, напр., нет времени поесть. Она нисколько не постесняется, где бы ни была, взять хлеб и начать есть. Если у нее сваливаются туфли, то она возьмет веревочку и перевяжет их. Много над ней смеялось народу, но мне всегда за нее было обидно. Конечно, занятая своим делом, я не могла углубляться в ее разговоры, что и сожалею теперь.
Перед ее смертью я ночевала у них. Ночью она как будто бы пришла в себя. Спросила, узнает ли меня. Сказала, что узнает, но через полчаса ей стало плохо. Я поехала к доктору Агапову. Это было часа 2 ночи. Привезли доктора. Он сказал, что положение безнадежное. На другой день она умерла.
Вспоминается мне еще случай с А.Н. Ей нужно было экстренно ехать в Арзамас на какое-то собрание. Но т. к. дома она никого не застала, было заперто, то, придя ко мне, она взяла попавшийся ей под руку головной убор (капор) моей маленькой дочери и так уехала. После она мне рассказывала, что идя по улицам Арзамаса обращала на себя внимание, и только когда на собрании ей сказали про ее костюм, то она поняла, что над ней смеялись.
Помню еще бал в консерватории у В.Ю. Валлуана. Было, кажется, 25 лет со дня открытия ее, и т. к. отец А.Н. был один из организаторов этого музыкального общества, то А.Н. была приглашена. Помню, как они собирались на этот бал. Сшила она себе коричневое платье, белый круглый воротничек, и т. к. ее всегда беспокоили башмаки, она одела туфли, но туфли спальные, самые простые, и как мы ее ни уговаривали одеться помоднее, никак не уговорили. Ей было все равно, что скажет толпа, она не могла изменить себе и тут. Всегда носила она костюм на булавках, говоря, что это ей удобнее: когда как захочешь так и застегнешься.
Этот человек, несмотря на все чудачества свои, был великий человек. Сколько она добрых дел сделала. Она муху не убила, говоря мне, что все живущее

должно жить. Благодаря ей, ее влиянию на меня, до сих пор много хорошего осталось в моей душе, и жизнь мне кажется хороша, только благодаря ее влиянию на мой характер.
Но чем она заслуживает поклонения, это отношением своим к матери – без ропота сносить ее капризы и заботиться так, как она...

Другие воспоминания содержат описание внешности и внешнего образа жизни А.Н. Шмидт в разные ее годы.

«Я была в б-м классе Нижегородской 1-й женской гимназии, а она была учительницей французского языка в нашем классе. Помню ее первый приход: вошла молодая девушка в светлосинем платье, прекрасные русые волосы венком обвивали ее голову. Вся розовая от смущения перед любопытными взорами нескольких десятков учениц, начала она урок... Встретила я ее спустя почти 20 лет в 1896 г. в трамвае, с недоумением посмотрела на ее костюм и шляпу. Волосы на голове были уложены как и 20 лет назад, но в них уже пробивалась седина» (М. М. Г.).
«Как сейчас вижу А.Н.: небольшого роста, средней полноты, живое лицо, привлекавшее внимание своими серыми, вдумчивыми глазами. Она была некрасива в обыденном понимании этого слова, но притягивала глаз той духовной работой, которая совершалась в А.Н. – Торопливая, вечно озабоченная походка, внешняя небрежность в костюме и неизбежная плетеная сумка с туго набитыми рукописями и другими материалами в руке, заставляло многих оглядываться и улыбаться при встрече с нею. Ее энергия не знала пределов. По своей специальности корреспондентки “Нижег. Листка” она проникала всюду, но и везде была желанной... Вечно в хлопотах по чужим делам, она совершенно забывала о себе. Я сам видел на ней худые башмаки с подвязанной мочалкой подметкой, и А.Н. нередко заезжала ко мне погреться, потому что ее шуба была, что называется, на рыбьем меху» (Г. Н. С).
«Она избрала в газете для себя главной специальностью театральные рецензии, а также начала доставлять отчеты о заседаниях местных организаций. Говорят, А.Н. отличалась необыкновенной способностью схватывать налету почти стенографически записывать все, происходившее на разных заседаниях. С этих пор ее всегда можно было видеть по обыкновению странно и небрежно одетою, где-нибудь примостившеюся в театральном зрительном зале или в зале различных заседаний, сосредоточенно записывающею на клочках смятой бумаги. Во время театральных антрактов или перерывов заседания, не обращая внимания на окружающую публику, она нередко вынимала из кармана принесенную с собой из дома булку или буттерброд и преспокойно начинала есть, так как иногда, как корреспондентке, ей до самого вечера приходилось находиться на деле, ни на минуту не отлучаясь домой. Если ей что-нибудь было нужно, она нисколько не затруднялась поздним временем ночи, являясь к тому лицу, в котором она встречала надобность; получив необходимую справку, невозмутимо удалялась. Все ее знали за чудачку, никого это не удивляло и для А.Н. извинялось. Она была невысокого роста, худощавая, жидкие слегкой проседью светлые волосы свои она небрежно завязывала каким-то узлом на затылке. С ее лица почти никогда не сходила жизнерадостная улыбка и выражение детской доверчивости, глаза ее были всегда устремлены куда-то в пространство, все в ней было как-то полно невозмутимого покоя, покоя не ищущей, а уже нашедшей» (А. П. М.).

«Думаю, что не будет с моей стороны дерзостью причислить покойную А.Н. к близким кровным, так сказать, родственникам по духу “святого” доктора Гааза. Она делала в Нижнем то же, что делал в свое время знаменитый доктор в Москве: неутомимо помогала всем нуждающимся в помощи делом и словом. Она совершенно забывала о себе, работала через силу, вечно волновалась, вечно торопилась куда-нибудь по какому-нибудь делу и всегда по чужому делу. Ее можно было встретить и у архирея, и у прокурора, и в жандармском управлении. Ей отказывали, над ней подшучивали, от нее иногда прятались, а она настойчиво всегда добивалась своего; много лишних слез не упало благодаря этой настойчивости... долго будут с теплой благодарностью вспоминать имя А.Н. Шмидт и говорить: “Эх, если бы жива была Анна Николаевна, она бы сделала, она бы похлопотала, она бы помогла, она рискнула бы на это ради нас”» (Из надгробной речи).

Из статьи А. Уманского в Нижегородском Листке (1905, № 64):

«Покойная А.Н. Шмидт была известна чуть ли не всему городу, но известна больше, как репортер, как оригинальный человек, чем как просто человек. И немногие, вероятно, сознавали, что она была не только оригинальный человек, но и человек необыкновенный, – потому что ей и не пришлось развернуть вполне своих дарований.
Убивала ее мелкая газетная работа, занимаясь которой она приносила не мало пользы, обнаружила большие способности, но которая далеко не отражала ее духовного содержания.
Пишущий эти строки познакомился с А.Н. Шмидт в начале 1894 г., когда она приехала с семьей из Астрахани. В то время я заведывал редакцией “Волгаря” (в течение полутора лет), и А.Н. Шмидт обратилась ко мне предлагая переводы с иностранных языков, преимущественно с французского, которым она владела в совершенстве, как родным языком.
Между прочим, она переводила и стихами из Виктора Гюго, и переводы ее были умелы, близки к подлиннику, но в них недоставало поэзии. И А.Н. вскоре оставила переводы стихами, чувствуя, что это не ее область; да и Виктора Гюго она вероятно, переводила потому, что во многих стихах его больше декламации, чем поэзии. Помню, что ею было переведено из сборника стихотворений Виктора Гюго: “L'annee Terrible”, то стихотворение, в котором поэт обращается к рабочему, желающему поджечь библиотеку, указывая ему на сокровища, в ней заключенные, а рабочий отвечает: “я не умею читать”.
Семейные обстоятельства заставили А.Н. стараться расширить свой литературный заработок; но так как в редакции решительно не имелось работы, а в разговоре с ней я указывал, что заработок она могла бы иметь в отделе “хроники”, она выразила желание доставлять таковую.
Я сомневался, возможна ли для женщины эта работа, но тогда же должен был убедиться, что А.Н. прекрасный репортер.
К сожалению, моего высокого мнения о способностях А.Н. не разделял издатель, противившийся расширению ее участия в газете. Впрочем, вскоре я сам должен был оставить редакцию “Волгаря”, где А.Н. продолжала уже работать не в качестве сотрудника, но корректора, да и то недолго. В конце 1894 года, когда я сделался заведующим редакцией “Нижег. Листка”, она стала постоянным сотрудником этой газеты, в которой оставалась до самой своей кончины в течение десяти лет.

Тогда же она приняла на себя ведение земской хроники, отчетов о земских собраниях, отчетов о концертах, оперных спектаклях, отчасти отчетов о драматических спектаклях, которые впоследствии всецело перешли в ее руки. Лучших отчетов чем те, какие составляла А.Н., и быть, кажется, не может.
Обладая большим умом, она быстро ориентировалась во всяком вопросе и в речи каждого всегда умела схватывать главную суть ее. По точности передачи отчеты эти не уступали стенографическим, если не превосходили их, потому что от них отметалось случайное и оставалось самое существенное.
Равно можно было не соглашаться с тем или другим в музыкальных и театральных рецензиях А.Н., но несомненно, что они выделялись из общего уровня, потому что автор их обладал тонким вкусом и своеобразным художественным пониманием и читались они потому всегда с большим интересом. Это была область, в которой А.Н. выходила из своей сферы удивительного репортера, давая простор своему уму и вкусу.
Лично я вскоре должен был покинуть “Ниж. Листок” и даже затем уехать из Нижнего, но амплуа, занятое в газете А.Н., оставалось за нею неизменным при всех переменах, происходивших в газете. Только репутация ее вполне упрочилась, да и известность ее в городе стала огромной.
Последнему много помогала внешность А.Н., ее странности, которые заставляли многих говорить о ней с улыбкой.
Она не придавала никакого значения внешности, ходила небрежно одетой, обедала тоже кое-как, иногда по пути в магазинах или у знакомых, не придавая никакого значения и внешним условностям общежития. Так, если нужно было для дела, она являлась к людям во всякое время дня (иногда и ночи) и не отставала до тех пор, пока не доставала нужного сведения.»

«Когда несли тело Вл. С. Соловьева, около него было так мало народу, что я подумал, не ошибся ли я, даже спросил, чьи похороны. В храме (университетском) было тоже мало народу, так что он казался пустым. Лишь позади гроба, у дверей и колонн, теснилась кучка людей, впереди же не было никого. Как-то не верилось смерти Вл. С. и все казалось, что он встанет. В середине обедни, когда я стоял впереди гроба, справа от него, в пустой части храма, прошла мимо меня со свечей немолодая женщина, невысокая, худощавая, в простой шляпе, в короткой юбке, некрасиво и бедно одетая, производившая впечатление бедной, живущей своим трудом, интеллегентной девушки. Хотя я был в слезах от скорби о Вл. С, однако невольно остановился вниманием на вошедшей, которая поставила свечу в подсвечник около гроба. В ее походке, выражении лица, насколько его можно было видеть сбоку, в том, как подошла она к гробу и стала впереди меня, одна у гроба, сразу почувствовалось, что для нее смерть Вл. С. имела особенное, исключительное значение. Во время службы она не раз пристально взглядывала в лицо покойного. Невольно в душе поднимался вопрос, что это за человек? Чем занимается, где и как живет? Выражение глаз ее поражало какой-то особенной экстатичностью, порождаемой не только волнением момента, но и постоянной внутренней напряженностью. Вспоминались невольно образы Достоевского, – людей, живущих, своеобразной внутренней жизнью, охваченных одной идеей. К отпеванию собралось народу несколько больше, но все-таки немного. Время было летнее, и Москва была пуста. Когда вынесли гроб и поставили на колесницу, я пошел впереди гроба, несколько сбоку, позади же гроба

шли близкие и родственники. А.Н. Шмидт шла предо мною, справа от гроба, отдельно от всех. Она плакала и время от времени смотрела на гроб каким-то особенным взглядом, который я иногда ловил, а иногда ощущал не видя. Несмотря на то, что и сам я не мог удерживаться от слез, мысль о покойном все время чередовалась у меня с мыслью об этой загадочной женщине. В это время брат Вл. С-ча – Михаил Сергеевич, шедший почти рядом со мной, видя нескрываемую мою скорбь, подошел ко мне и стал спрашивать о моих отношениях к Вл. С-чу; вскоре он также спросил меня, не знаю ли я эту женщину, идущую впереди; я отозвался незнанием. Вопрос М. С-ча побудил меня удовлетворить и собственному любопытству, я поравнялся с А. Н-ой и хотел спросить ее: “Вы, должно быть, очень любили его?” Но как-то сразу почувствовал, что это может быть понято в нежелательном смысле, и я только спросил ее: “Вам очень жаль его?” Она быстро взглянула на меня заплаканными глазами и, утвердительно кивнув головой, заплакала еще сильней. Я почувствовал, что продолжать разговор было неудобно. Помню ее стоящей над могилой в ту минуту, когда в землю опускался гроб, пристально смотрящей в могилу. Начались надгробные речи. Несколько слов сказал и я: обращаясь к покойному, я вспомнил тот завет, который он оставил в последнее мое свидание с ним. На мой вопрос: “что самое важное и нужное в жизни?” он тогда дал такой ответ: “быть возможно чаще с Господом”, а потом подумав прибавил: “если можно, всегда с Ним”. Когда я начинал свою речь, то почувствовал, как она, стоявшая рядом со мною, метнулась в меня глазами, а затем снова опустила их. Больше я ее уже не видал, хотя из этой встречи возникало некоторое заочное знакомство» (М. А.Н.).

Трудовая и хлопотливая жизнь А.Н. совершенно не оставляла ей возможности работать над своим образованием, а постоянный недостаток средств не позволял приобретать книг (известен случай, что для того, чтобы иметь возможность познакомиться с интересовавшей ее книгой, она ходила к мало знакомому человеку по ночам, за неимением другого времени). Достаточно сказать, Что, по ее же собственным признаниям, она не знала даже о существовании Вл. Соловьева, сыгравшего в ее жизни столь большую роль, до 1900 года. Все ее мистические созерцания являются поэтому делом ее личного творчества, или воздействием того таинственного наития, которому сама она их приписывала. Начало их относится, по ее указанию, примерно к 1886 году. Следовательно, она была около 35 лет, когда ей было первое явление «Возлюбленного» в церкви Знамения, известной также под названием жен Мироносиц. Так как она таила от матери, как и от большинства окружающих, свой духовный мир, то записывать свои откровения она могла только урывками, иногда ночью, при самых неблагоприятных условиях. Об этом свидетельствует и внешний вид ее рукописей, – эти полосы тонкой, пожелтевшей бумаги, исписанные беглым карандашным почерком. Однако основная ее рукопись , «Третий Завет», совершенно пожелтевшая, обветшавшая и выцветшая, очевидно, есть плод упорной работы, судя потому, что существует несколько черновок отдельных ее частей, впрочем

мало отличающихся между собою^*. Гораздо новее другая основная ее рукопись «Из дневника», написанная уже после смерти Вл. Соловьева. По-видимому, в хаосе бумаг А.Н. эти обе рукописи суть самое важное и цельное, если не считать сделанного ею перевода французской книги Вл. Соловьева «La Russie et l'Eglise universelle» и изложений его сочинений. В связи с влиянием Вл. Соловьева находится ее влечение к католичеству, раньше, как видно из «Третьего Завета», у нее совершенно отсутствовавшее. Впрочем, здесь установить ее окончательное мнение затруднительно^**.
Конечно, вера А.Н. во Вл. Соловьева, как одно из воплощений Христа на земле, в связи с ее собственным самосознанием, есть наиболее странная, непонятная и соблазнительная черта во всем ее духовном облике, и без того столь загадочном. Мало того, именно этой чертой ставится огромный вопросительный знак относительно природы и всех предыдущих ее «откровений». Ибо и склонные к принятию религиозных идей А.Н. едва ли не наибольшую трудность ощутят в той конкретности, с какою она приурочивает их – сначала только к своей личности, а позднее еще и ко Вл. Соловьеву. Однако нельзя отрицать и того, что именно эта конкретность придает учению А.Н. сугубое своеобразие и силу.
Биографически во всяком случае заслуживает внимания, что после знакомства с Вл. Соловьевым, за которым скоро последовала и его смерть, ее собственное творчество заметно оскудевает, почти иссякает, а взамен появляются переводы и конспекты философских книг Соловьева. О том, как сам Соловьев относился к ее признаниям, пока можно судить лишь по его письмам к ней. Несомненно, что встреча с А.Н. есть одно из важных, хотя и сокровенных, событий его биографии. Да и все учение А.Н. существенно освещает самые интимные идеи Соловьева,

_____________________
^* Nota bene. В рукописи «Третьего Завета» имеются карандашные пометки, очевидно, позднейшего происхождения, – подчеркнуты отдельные слова и фразы; в настоящем издании подчеркнутые слова всюду набраны курсивом, хотя очевидно, что далеко не всегда эти ометки имеют в виду усилить значение подчеркнутого слова.
^** В письме к В. А.Т. 1903 г. она, напр., отдает решительное предпочтение православию, между тем в «Дневнике» «новоизраильская вера» есть уже не дальнейшее развитие православия, как в «Третьем Завете», но «преображенное католичество». Есть и другие свидетельства о колебаниях А.Н. в вероисповедном вопросе после знакомства с Вл. Соловьевым и его сочинениями. Так, одна из ее приятельниц (уже умершая) передавала, что последние годы А.Н. причащалась у католического священника, хотя до конца жизни оставалась в православной церкви. В письме одного католического духовного лица, относящемся к 1901 году, ей дается такая рекомендация: «вы можете вполне доверять ей, так как она по духу вполне католичка, и очень ревностная, хотя по семейным обстоятельствам не сделала еще формального присоединения». Судя по ее заметкам, она рассчитывала, что «Третий Завет» и «новоизраильская вера» получат санкцию папы.

которых он до конца не договаривал, но у А.Н. признал себе близкими (см. его первое письмо). Об их взаимном мистическом соотношении, конечно, возможны разные гипотезы.
После смерти Вл. Соловьева у А.Н. Шмидт возникает ряд письменных и личных знакомств как с его ближайшими родственниками, так и с другими лицами, интересующимися религиозными воопросами. Можно видеть, как она металась, изнемогая от своего одиночества и непонятности, и как доверчиво искала сочувствия своим идеям иногда совершенно не по адресу. Отсюда возникло и несколько писем, здесь печатающихся. Но в самом для нее существенном, по-видимому, и тогда она оставалась также одинокой, как и была При всей открытости и любвиобильности своей натуры, она оставалась лишена, если не участия и личной привязанности, то настоящей дружбы.
Теперешнее издание не только не притязает на полноту, но имеет лишь предварительный характер, хотя (если не считать сокращений «Дневника», отчасти вынужденных) в нем содержится самое существенное, что можно извлечь из имеющихся рукописей, и оно достаточно знакомит с миром идей А.Н. Шмидт. Портреты сделаны с ветхих любительских фотографий, увеличенных и переснятых.

Теперь несколько слов в объяснение этого издания.
«Сочинения Анны Николаевны Шмидт»... По каким побуждениям издаются в свете эти неведомые сочинения неведомого автора? Как отнестись к этим необычным темам и к еще более странным, скажем более, жутким притязаниям? Вот вопросы, которые не могут не встать у читателя, впервые приступающего к настоящему томику. И личность, и сочинения А.Н. Шмидт окружены плотной атмосферой недоумений; те, кому спутанными и почти таинственными путями выпала на долю нелегкая участь быть чем-то вроде душеприказчиков покойной, десятки раз ставили себе не только эти, но и многие другие вопросы об А.Н. Шмидт и ее литературном наследии. Вот почему теперь, когда, после обсуждений и колебаний в течение ряда лет, ими все-таки признано неизбежным настоящее издание, является необходимым указать некоторые из мотивов, их к тому понудивших.
Если рассматривать предлагаемые сочинения только в плоскости литературной и психологической, вне оценки их по существу, т. е. оценки чисто религиозной, то едва ли кто станет возражать, что в сочинениях А.Н. Шмидт мы имеем один из наиболее примечательных памятников мистической письменности, по меньшей мере не уступающий произведениям таких корифеев мистики, как Дж. Пордедж, Як. Бёме, Тереза, канонизованная в католичестве, Сен-Мартен, Сведенборг и т. п. По самобытности же, по отсутствию всяких литературных «влияний», по своеобразию тона и по особенностям в решении мистических вопросов, Анна Николаевна даже и в плеяде славных мистиков займет совершенно

особое место. Единственное, с чем в области мистики есть у нее точки касания, – это Кабала; но Анна Николаевна, образованная весьма недостаточно, о Кабале, конечно, и понятия не имела, так что тут и речи не может быть о «влиянии». Мы ничуть не сомневаемя, что в плоскости историко-литературной, как памятник, сочинения А.Н. Шмидт будут признаны ценным вкладом в несуществующий еще Corpus mysticorum omnium.
Не сомневаемся мы и в том, что как личность, так и сочинения А.Н. Шмидт представляют огромный интерес для исследования религиозной психологии. Как «человеческий документ», на коллекционера, эти сочинения – редкая находка. Полуобразованная некрасивая провинциалка, всю жизнь придавленная борьбой из-за куска хлеба для любимой матери, всю жизнь угнетаемая самой подлинной нуждой, не имевшая ни книг, ни знакомств, ни досуга, – и глубина мысли и блеск писательства, богатство философско-мистических вдохновений! Какой удивительный контраст между внешним и внутренним!
Откуда брала А. Н-а свои вопросы, не говоря уж об ее глубоких и нередко заведомо мудрых решениях, об ее пронзительных словах? И далее, как могла эта обойденная судьбою девушка мыслить и говорить о себе в упор так, как не посмела бы помыслить ни одна царица даже в смутных мечтаниях? А если это – безумие, то где же признаки безумия, и почему душевное здоровье героини романа, столь дерзновенного, осталось неповрежденным, а нравственная чистота не возмутилась ни самомнением, ни высокоумием? И поразительно не только это противоречие провинциального обывательства со вселенским размахом внутренней жизни, а и, того более, в каком-то смысле, еще не поддающемся выяснению, известная законность его. Но хотя бы и не так, фигура А.Н. Шмидт может удовлетворить самому избалованному вкусу коллекционера религиозных типов и послужит богатой темой для проникновенного психологического исследования.
Однако и не психологическая вивисекция была завершающим побуждением при настоящем издании, а нечто иное.
А.Н. Шмидт говорит о вопросах, которые сейчас выдвигаются в сознании не только духом времени, но и самыми событиями. Все ли, что говорит она об этом, истина? – Мы этого не знаем; но мы знаем, что ее речи значительны и своеобразны. Не считаться при современных обсуждениях подобных вопросов с голосом А Н-ны (хотя бы для того, чтобы его решительно отвергнуть) было бы легкомысленно. Но мало того, А. Н-на говорит со властию и с силою. Она убеждает, умоляет, грозит, запрещает. В отличие от мистических откровений Пордеджа, Бёме и проч., которые существенно вне-историчны и потому одинаково хороши (или одинаково нехороши) всегда и всюду, откровения А.Н. Шмидт в высокой степени конкретны, насквозь историчны, и если в них есть хоть какая-нибудь правда, то с ними надо считаться не только теоретически, но и практически. В то время, как мы обсуждали здесь вкратце изложенное и многое иное около А.Н. Шмидт, наступила мировая война. Мы не

считаем себя вправе взять на свою ответственность утверждение, что это наверное не одно из тех событий, о которых, еще в 80-х годах прошлого века, волнуясь говорила А Н-на Притом, помимо утверждения и отрицания, могут быть и средние мнения. Ведь, возможно еще и то, что А.Н. верно предчувствуя общий типический характер надвигающихся событий, все-таки видела их лишь в туманной перспективе, в которой сливаются ближний и дальний планы, почему ранние эсхатологические волны могли быть ею приняты уже за «девятый вал». Повторяем, мы не знаем, насколько истинны все исторические откровения А. Н-ны, но именно потому, что мы этого не знаем, замалчивать о них сейчас, когда они могут оказаться и ключом к мировым событиям, – из боязни и нерешительности замалчивать то, что нам лишь поручено, но вовсе не наше, – стало, очевидно, невозможно. Поэтому не желание обогатить литературных коллекционеров или сделать подарок психологам перевешивает чашу на весах наших раздумий, а чувство ответственности, обострившееся под впечатлениями теперешних событий: если мы не знаем, какова положительная ценность писаний А.Н. Шмидт, то во всяком случае мы допускаем, что она может быть и очень значительна. Пусть же все будут равно призваны учавствовать в обсуждении дела, одинаково касающегося всех.
Как бы не отнеслись к откровениям А.Н. Шмидт по существу, но нельзя удовольствоваться относительно их одним формальным отводом, – ссылкой на их «прелестность». Понятие «прелести», которое применяется с легким сердцем в подобных случаях в религиозной литературе, ничего не поясняет именно вследствие легкости и широты своего применения. Поскольку «прелесть» определяется только отрицательно, то, будучи весьма важным в смысле церковной дисциплины и в целях практической аскетики, обвинение «в прелести» перестает иметь какое бы то ни было теоретическое значение. «В прелести» – это значит: «не авторитетен; к словам его надо относиться с большей опаскою» и т. под.. Вне всякого сомнения, что к «откровениям» А.Н. Шмидт надо относиться с большою опаскою; да и все, что не получило одобрения Церкви -таково же, и всякое откровение до признания его Церковью, должно рассматриваться как подозрительное или проблематическое. Но при всем том останется еще теретический вопрос: «как возможно это явление?» И в этом смысле откровения А.Н. Шмидт, истинные или ложные, равно представляют теоретическую проблему. Даже в последнем случае – большую, ибо если нам сравнительно понятно, как может открыться истина, то гораздо менее понятно, как может возникнуть подобие истины, имеющее свою глубину и свою культурную ценность и в то же время пустое в свете благодатного содержания. Проблема мистической видимости – это и есть проблема прелести, которая не только не разрешена, но даже приблизительно не ставилась еще на обсуждение.
Поэтому ссылка на «прелесть» не только не устраняет вопроса о природе «откровений» А.Н., но скорее его усложняет. Да и при этом предположении остается не исключена возможность того, что в мистике

А.Н. окажется не мало ценных мотивов и подлинных интуиций, хотя бы и ошибочно истолкованных, или же отнесенных, так сказать, не по адресу. Каково бы ни было наше предварительное суждение, думается, что с окончательным приговором как о природе «откровений» А.Н., так и о загадке ее личного самосознания приходится еще повременить.
При чтении сочинении А.Н. Шмидт, очевидно, наперед приходится исключить некоторые предпосылки и притязания, для нее самой однако бесспорные.В виду этого становится необходимым критически взвешивать каждое положение, и это-то должно составить задачу дальнейшего расследования.
И прежде всего мы никоим образом не можем рассматривать «Третий Завет» как Откровение, ибо такая расценка вообще принадлежит не индивидуальному суждению, но церковному разуму; да эта оценка не соответствует и чисто вкусовым ощущениям от сочинений А.Н., насколько можно здесь полагаться на вкус. «Третий Завет», как и все вообще творчество А.Н., относится к типу мистики, естественных (и в этом смысле безблагодатных) прозрений человека в глубину мира. В основе этой мистики обычно лежит подлинный опыт, который однако преломляется через призму «психологизмов» и наряду с ценными мистическими открытиями способен приводить к аберрациям и ошибкам. Самую основную аберрацию в мистике А.Н., очевидно, приходится видеть в определении лица «возлюбленного», которое было позднее сближено ею с Вл. Соловьевым, а в связи с пониманием «возлюбленного» стоит и собственное самосознание А. Н-ны как воплощенной церкви. Не следует подвергать сомнению особенной, исключительной софийности духовного лика А.Н., лишь эта одаренность и может объяснить как ее прозрения в областики мистики пола, любви и материнства, так и самую наличность смущающих смешений лиц в софийной сфере. Возможно, что и в духовном облике Вл. Соловьева найдутся типичные черты «возлюбленного» вообще и что вдохновения А.Н. могли до известной степени являться, как она сама верила, плодом «невидимых», телепатических и, быть может, бессознательных воздействий на созвучные струны ее души со стороны именно Вл. Соловьева. Для такого же читателя, который не захочет увидать в сочинениях А. Н-ны ничего, кроме хул и ересей, вытекающих из злой воли, остается признать здесь прямое воздействие «духа лестча», мистический обман (полезно наперед знать и прельщения, хотя бы чтоб их остерегаться). У А. Н-ны есть смелые догматические утверждения, но нет воли к ереси, как и сама она свидетельствует в письме к о. Иоанну Кронштадтскому и в Дневнике.
Наибольшим новшеством является ее учение о перевоплощениях Христа (но даже этому учению могут быть указаны некоторые богословские аналогии, напр. у св. Максима Исповедника); с ним именно связаны и другие наиболее соблазнительные ее утверждения о личности «возлюбленного». Остальные же ее догматические мнения, хотя выражены с крайней прямолинейностью, но не являются безусловным новшеством. Таково учение о соборно-личной природе церкви, находящее опору и в

Слове Божьем и отчасти в отеческом предании (эту мысль, несомненно, разделял и Вл. Соловьев). Мысль о женской природе третьей ипостаси (недавно еще выраженная Н.Ф. Федоровым), сыздавна высказывалась в церковных кругах (ее можно совершенно отчетливо установить, например, уже в IV веке в среде сирской церкви).
Мысль о воплощении Св. Духа в Богоматерь встречается еще в древнем «Евангелии от Евреев». Хотя почитание церковью «честнейший херувим и славнейший без сравнения серафим» и выше всех данных пределов, однако доселе православие не имеет догматической формулы для этого почитания (в католичестве первым, но неудачным сюда подходом является догмат о непорочном зачатии). Формула А. Н-ны, согласно которой Богоматерь должна определяться как Богочеловек, не адэкватна ее же собственной мысли, поскольку догматическое определение, примененное к Христу, как воплотившемуся от рождения, прилагается и там, где это последнее условие отсутствует. Положительное значение догматических идей А.Н. в том, что ими обостряются те проблемы, которые действительно еще могут быть поставлены пред церковным сознанием, ибо в православии нет догмата о неподвижности в догматическом самосознании.
Но писания А.Н. следует рассматривать не только как сочинения, ценность которых может оспариваться и вызывать разногласия, но и как биографический материал, притом единственный и незаменимый. Ибо каким способом можно иначе рассказать об ее жизни? А в то же время можно ли предать забвению или тайне эту, по своему, совершенно исключительную жизнь, оставшуюся в безвестности? Пусть же те, кто не захочет считаться с ее идеями, посмотрят на ее писания как на биографические материалы, ибо это, конечно, есть прежде всего не «сочинения», но автобиографическая исповедь.

<л.1> 3 нояб<ря> 99г.¹⁶
Многоуважаемый Владимир Сергеевич!
29 октября с.г. я послала на Ваше имя рукопись со вложенным в нее письмом, но по непонятной забывчивости написала «Владимиру Всеволодовичу¹⁷ Соловьеву». Имя Вашего батюшки мне между тем с детства привычно – я училась по его «Истории России»; еще недавно я видела это имя в посвящении Вашей книги «Оправдание добра». И все-таки непростительно ошиблась. Я боюсь, дошло из-за этого до Вас мое письмо и рукопись. Последнею я очень дорожу – черновика у меня нет. Посланы они были в университет. Не будете ли так милостивы разъяснить, если нужно, недоразумение. С глубоким уважением А. Шмидт
Н. Новгород. Редакция «Нижег<ородского> Листка».

Позвольте еще раз выразить мою радость по случаю Вашего письма и пожелать дальнейшего доброго общения между нами.
Душевно Вам преданный
Владимир Соловьев.
8 марта 1900

Объяснительные подробности (приписка А.Н. Шмидт). Первое его письмо написано на другой день по получении первого моего к нему. А написала я, прочитав «Три разговора», обо всех новых верованиях, которые у меня возникли 16 лет назад – интуитивным, или, на моем языке чудотворным, нездешним способом. Верования эти – ростки из христианского семени, оказались у меня общими с теми, какие раньше появились у Влад. Серг. (но я о нем почти не знала, книг его не читала). Из них он о многих писал «с должной осторожностью», но о некоторых, или скорее об одном не писал и не говорил еще никому, а у меня одобрил и ценнее всех признал страницы моей автобиографии, говорившие о них. Теперь я это верование сообщаю иногда другим, но не все еще понимают.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Итак, письмо было от незнакомой ему, я же едва знала о нем понаслышке, и то лишь незадолго до переписки с ним (по разным обстоятельствам я очень долго почти ничего не читала).

<л.2-2об.> ...моей жизни, когда я обратилась через газету «Новости» о благотворительной помощи, – то не сказав всего в газете о причинах бедствия – помощь очень существенная и достаточная пришла от I.P. Я была поражена этими инициалами – они для меня многозначащи¹⁸. Но я не узнала, какой они имели тогда смысл; во мне осталось все-таки убеждение, что они не случайны.
Умоляю Вас, Владимир Сергеевич, если Вы несомненно, бесспорно будете знать кому передавать прилагаемое письмо – передайте его. А до тех пор храните, не читая.
Может быть Вам еще непонятно мое поручение. Тогда ждите ясных указаний свыше, от Духа Святого, Вы ли должны передать письмо или не Вы, и действуйте, как Вам скажет Дочь Божия, Мать церкви.
Сердечно Вас уважающая
А. Шмидт

Получив посланные Вами бумаги, буду, не вскрывая конвертов, хранить их до Вашего востребования. Вот все, что пока могу обещать Вам по этому предмету. Что касается до Вашего сообщения мне о происшествии, случившемся с Вами 1 января 1885 года, то благодаря Вас за доверие и признавая очевидную искренность и правдивость Вашего рассказа, я должен пока воздержаться от окончательного суждения о самом факте. Обращу только Ваше внимание на переданную Вами самими подробность, именно, что явление предполагаемого лица не произвело в Вас непосредственно никакого движения душевных чувств, так что впечатление было, так сказать, головное, а не сердечное. Это очень важный признак, давно замеченный церковными специалистами по этой части.
Разыскивать лицо, соответствующее инициалам I.Р., я не вижу человеческой возможности, а получить об этом прямые сообщения свыше не считаю себя достойным. Могу служить Вам тут лишь своей догадкой:

I.Р. – Iуда Раскаявшийся? Но в адресном столе он, конечно записан под другою фамилией и значит, если бы даже моя догадка была достоверна, то она осталась бы все равно бесполезной.
Вашу заметку по поводу лекции об антихристе я прочел издателю «Недели», и она, вероятно, будет напечатана, с некоторыми редакционными изменениями, если Вы ничего не имеете протиа
Будущего своего адреса я не знаю в точности, но с апреля месяца Вы можете писать: Ajaccio, ile de Corse, France, mr. Solovieff, poste restante.
Бог даст, встретимся, когда будет нужно.
Душевно преданный Вам
Влад. Соловьев.

Мне было приятно прочесть Ваши полемические заметки, но разумеется, печатать ничего подобного не нужно. Разъясняю евангельское выражение насчет «бисера». И Б., И М. – поросята: первый поросенок циничный и нахальный, а второй – поросенок лицемерно-добродушный и плаксивый. Ваше серьезное к ним отношение показалось мне трогательным.
Больной приятель, к которому я должен был ехать на остров Корсику, быстро скончался, и я пока не еду за границу. Собираюсь на несколько дней в Москву и вообще ничего определенного не знаю и не загадываю понапрасну.
Посылаю Вам книжку «Духовные основы», а недели через две надеюсь послать новое издание своих стихотворений, а также «Три разговора» отдельной книжкою с поправками и дополнениями.
Будьте здоровы.
Душевно преданный Вам
Влад. Соловьев.

<л.3> Я пишу длинное письмо в необходимое дополнение к автобиографии, Владимир Сергеевич, – не для печати, если бы и автобиография смогла быть напечатана. Думаю, что послав его, мне останется только молиться и ждать, не подождете ли Вы этого письма в Петербурге, а если нельзя, то распорядитесь, чтоб Вам его выслали.
Всем сердцем преданная Вам А. Шмидт
Не знаю, как удастся отправить это письмо завтра, 20го, или послезавтра, 21го.

-196-

V. Письмо В.С. Соловьева

Воскресение, 22 апреля. Петербург

Дорогая Анна Николаевна!

Не у явися, что будем. А пока мы верно чувствуем великое, но нестерпимо фантазируем и путаемся в пустяках. Три характерные пустяка: 1) Вы продолжаете смешивать меня с моим старшим братом Всеволодом Соловьевым, имевшим какие-то темные дела с г-ою Блавацкою и написавшим об этом какую-то серую книгу, чему я ни душою, ни телом не причастен. Г-жу Блавацкую я никогда в жизни не видал и ни ее личностью, ни ее «чудесами» или «фокусами» никогда не занимался, а только (и весьма умеренно) теософическим движением с принципиальной стороны, о чем напечатал две заметки, не касающиеся личности и «практики» этой покойницы. 2) Зная, как Вы цените мои стихи, я хотел оказать Вам любезность, приславши до выхода книжки те стихотворения которые Вам были неизвестны. «Разрывать» книжку, как Вы говорите, я не имел ни возможности, так как она не была еще в моих руках, – ни надобности, так как я решил непременно Вам ее доставить в целом виде, как только она выйдет.
3) Заметив в одном Вашем письме лучшую редакцию одного моего стихотворения^*, я с удовольствием этим воспользовался. И из этого простейшего факта Вы выводите какие-то сложные заключения.
Довольно о пустяках.
Исповедь ваша возбуждает величайшую жалость и скорбно ходатайствует о Вас пред Всевышним. Хорошо, что Вы раз это написали, но прошу Вас более к этому предмету не возвращаться. Уезжая сегодня в Москву, я сожгу фактическую исповедь в обоих изложениях, – не только ради предосторожности, но и в знак того, что все это только пепел. А о том, что под пеплом, я Вам расскажу сон одной давно умершей старушки^**. Она видела, что ей подают письмо от меня, написанное обыкновенным моим почерком, который она называла pattes d'araignee. Прочтя его с интересом, она заметила, что внутри завернуто еще другое письмо на великолепной бумаге. Раскрыв его, она увидела слова, написанные прекрасным почерком и золотыми чернилами, и в эту минуту услышала мой голос: «вот мое настоящее письмо, но подожди читать», и тут же увидела, что я вхожу, сгибаясь под тяжестью огромного мешка с медными

_____________________
^* Les Revenants.
^** А.Ф. Аксаковой. Прим. А.Н. Шмидт

деньгами. Я вынул из него и бросил на пол несколько монет одну за другой, говоря: когда выйдет вся медь, тогда и до золотых слов доберешься. – Советую Вам, Анна Николаевна, этот сон применить и к себе.
Я еду в Москву на похороны. В Нижний теперь приехать не могу, но во Владимир-на-Клязьме – возможно, на несколько часов^*. NB. Если Вы способны разговаривать, и если Вам не трудно приехать во Владимир, то напишите короткое письмо в Москву (следовал адрес) и скажите, какой их трех дней: пятница, суббота, воскресенье для Вас удобнее, но ни в каком случае не выезжайте из Нижнего до моей телеграммы из Москвы. Потому что ничего еще не решено, и по-моему, лучше, может быть, отложить свидание до конца лета^**.
Пожалуйста, ни с кем обо мне не разговаривайте, а лучше все свободные минуты молитесь Богу.
Душевно Ваш
Влад. Соловьев.

Нижний. Редакция «Нижегородского Листка». Анне Николаевне Шмидт.
Если есть опасения здоровья, не выезжайте. Мне все равно нужно (быть во) Владимире по другому делу.
Соловьев.

<л.4> Не спросила я Вас, (не смею сказать – Тебя), и Вы не сказали, долго ли пробудете в Москве, и прямо ли поедете в Петербург, и где будете лечиться. У Вас в Петербурге, в гостинице, лежат, кроме посланного до Вашего отъезда, не не заставшие Вас три моих письма, от 1го, 10го и 16го мая. Во всех есть вопросы, для меня существенные. Не получая на первые два Вашего ответа, я очень убивалась, может быть напрасно. Пишу уже в Москву, предположив, что Вы еще не там ли. Дай мне Бог поскорее получить известия, иначе слишком тяжело.
Ваша А.Ш.

Вот два слова в успокоение. Я жив, по-прежнему сохраняю к Вам неизменные чувства интереса и симпатии, никакого неблагоприятного впечатления свидание с Вами не оставило, одним словом, все по старому.
Теперь очень спешу, а на днях постараюсь написать больше.
Искренно к Вам расположенный

_____________________
^* Я его ни о чем не просила. Прим. А.Н. Шмидт.
^** Повторяю, я об этом ему не писала, но он часто отвечал на мысли. Прим. А.Н. Шмидт.

Влад. Соловьев.
На-днях в... (конец фразы в оригинале оторван).

<л.5об.> Вы на свой вопрос, кажется, ответили. Не моя ли очередь? Мне кажется, для меня было бы целебно, благотворно больше сообщаться с Вами, чаще видеться, а пока чаще получать известия – не надо много, но две строки ведь не долго написать, как Вы не заняты? А для меня это такая отрада! Право, можно бы молиться об «упокоении моей души» уже теперь, как об умершей, настолько мне тяжело, и настолько я «умерла» в известном смысле. Неужели господь находит, что для Его цели относительно меня нужно удалить меня от Вас? Невидимый Друг, неразлучный со мной, с трудом утешает меня: мне мало теперь невидимого присутствия и общения, при видимом и все невидимое пошло бы как <л.6> будто успешнее. Мне говорят про Ваши мысли обо мне такие вещи, которые были бы блаженством, если бы я им вполне поверила; но, не видя Вас, я боюсь и верить – не кажется ли мне это только? Вы верно другого мнения, чем я, о пользе сокращения разлуки: Вы не ответили, можно ли мне съездить к Вам. Я устроила бы это, но без позволения не поеду. Диктуйте какие хотите условия, только дайте на Вас взглянуть. Уж не чудится ли Вам, в каком-нибудь искушении, что у меня есть себялюбивые мысли при этом? Не верьте ничему, ничему дурному во мне относительно Вас. Топите... проклинайте такие сомнения. Написала бы Вам о случае видения и чудесного обращения раскольничьего священника, про что говорят в народе, но, не получая ответа <л.6 об.> и о старом основном эпизоде, опасаюсь, что это Вам не интересно.
Рецензия Розанова в Нов<ом> Врем<ени> о Ваших стихотворениях²² частью радует, как невольное признание завистника и врага (ведь и демоны в евангелии кричали признания вроде этого). Только, что он пишет про связь смысла между песней офитов, молением к Пр<есвятой> Деве, стихотворением "В тумане утреннем" и даже Басмановым и Грозным? Уверяю Вас, не понимаю ясно его намеков, но чую их мерзость. (Не надо ли Вам прочесть и обличить?)
Рецензия Краснова в «Кн<ижках> Нед<ели>» написана тепло и мило²³. Прощаю в начале статьи его недоразумения с Вами, б<ыть> мож<ет> неизбежные у ограниченных людей от непонимания Вас. Но зачем он говорит, что большинство стихотворений о любви относятся к «видению» – все к нему относятся (кроме мож<ет> быть двух, которых я немножко боюсь, как бы и <л.7> они не относились, хоть временно, к "видению" (избави Бог!) – это «Уходишь ты, и сердце в час разлуки» да «В былые годы любви невзгоды». Пусть уж они относятся к кому-нибудь другому!)
Буду ждать, что мне будет вскоре – радость или опять тоска? Страшно, страшно тяжело жить без Вас теперь, когда я Вас нашла и узнала.
Вся Ваша, душой и сердцем, А. Шмидт.

Приехав из деревни, нашел Ваше письмо от 17 июня. В нем много верного. Я тоже думаю, что прежняя историческая канитель кончилась. Ну, а дальнейшее: не нам дано ведать времена и сроки.
На-днях еду в южную Россию на неопределенное время. Как видите, Ваше желание приехать в Петербург, чтобы видеться со мною, независимо от основательности или неосновательности этого желания, все равно не может осуществиться. Очень рад, что Вы сами сомневаетесь в объективном значении известных видений и внушений, или сообщений, которых Вы не знаете. Настаивать еще на их сомнительности было бы с моей стороны не великодушно. По возвращении в Петербург (вероятно, в августе), напишу вам непременно. Будьте здоровы, дорогая Анна Николаевна.
Искренно Ваш
Влад. Соловьев.

_____________________
^* Владимир Соловьев. Стихотворения. Издание 6-е, значительно дополненное, с вариантами, библиографическими примечаниями, биографией, факсимиле и 2-мя портретами. Издание Сергея Соловьем. М., 1915 г. Ц . 2 р. 50 к

определеннее напрашивается мысль, что в многоэтажном, искусственном и сложном творчестве Соловьева только поэзии принадлежит безусловная подлинность, так что и философию его можно и даже должно поверять поэзией. Поэтому то, чего нет в поэзии, надо считать искусственным, схоластическим или случайным и в философии: так, в поэзии нет эквивалента для соловьевских дедукций, схем и категорий, в значительной степени заимствованных у немцев, нет пристрастной и несколько оппортунистической полемики с славянофилами, нет многоэтажного и рассудочного «оправдания добра». Зато есть все, что так пленяет и живит в Соловьеве: глубокие проникновения в ветхозаветную и новозаветную религию, пламенное почитание Пречистой Девы, поклонение «земле Владычице», мистика любви, живая связь с отшедшими. Быть может, внутренняя справедливость по отношению к Соловьеву требовала бы излагать его мировоззрение, имея основой именно стихотворения, а «сочинения» рассматривать как философский к ним комментарий, но не наоборот, как делается это теперь. Недаром так скуп был Соловьев на стихотворения и в то же время так легко писал статьи на разные темы. Быть может, критика времени сама собой произведет эту переоценку и сохранит для потомства в Соловьеве философского поэта более, нежели поэтизирующего философа. С поэзией Соловьева неразрывно связана и его глубокая личная религиозность, и его личная мистика. Теперь уже ясно, что Соловьев как мистик с особым, богатым и своеобразным мистическим опытом значительнее, оригинальнее и интереснее, нежели Соловьев-философ. В самом деле, чем был бы для нас автор «Критики отвлеченных начал» без личной мистики Вечной Женственности, без каких-то таинственных отношений с «Софией», о которых так глухо и невнятно намекается философски в «Чтениях о богочеловечестве» или в La Russie et l'Eglise Universelle, но так пленительно и жизненно рассказывается в стихотворениях? По- видимому, в этом отношении не все еще известно из того, что имеется или можно предполагать имеющимся в соловьевском архиве в качестве материалов для постижения его мистики. Во всяком случае, самая поразительная и загадочная черта в соловь-евской поэзии и соловьевской мистике это – конкретность его отношений к «Вечной Женственности» или «Софии», его мистические встречи с нею. Притом имеют значение не только те основные встречи, которые описаны в «Трех свиданиях», но и более мимолетные, точно не датированные, сохранившие лишь беглое отражение в его поэзии. Софийная окрыленность Соловьева пробуждалась не только внешними романическими эпизотами его жизни (когда, по выражению Новалиса, чрез маленькую Сонечку ему открывалась божественная София), но, очевидно, и без такого повода. В таком смысле его поэтическая эротика представляет собою, так сказать, род писем без адреса, на предъявителя или предъявительницу при полной однако конкретности чувства. В этом отношении поэзия Соловьева представляется в своем роде единственною.

Перечитайте для примера хотя бы то дивное стихотворение, которое приложено к настоящему изданию в виде автографа:

Стихотворения «софийного» цикла иногда имеют не только поэтический, но как будто и заклинательный характер. Это впечатление косвенно подтверждается и тем обстоятельством, что в 1874 г., когда Соловьев испытывал первый подъем софийного творчества (второй был в самые последние годы его жизни), в альбоме его записана следующая заклинательная «молитва об откровении великой тайны» (документ этот впервые опубликован в настоящем издании):
«Во имя Отца и Сына и Св. Духа
An – Soph, Jan, Soph – Jan.
Неизреченным, страшным и всемогущим именем заклинаю богов, демонов, людей и всех живущих. Соберите воедино лучи силы вашей, преградите источник вашего хотения и будьте причастниками молитвы моей: да возможем уловить чистую голубицу Сиона, да обретем бесценную жемчужину Офира, и да соединятся розы с лилиями в долине Саронской. Пресвятая Божественная София, существенный образ красоты и сладость сверхсущего Бога, светлое тело вечности, душа миров и единая царица всех душ, глубиною неизреченного и благодатного первого сына твоего и возлюбленного Иисуса Христа молю тебя: снизойди в темницу душевную, наполни мрак наш своим сиянием, огнем любви своей расплавь оковы духа нашего, даруй нам свет и волю, образом видимым и существенным явись нам, сама воплотись в нас и в мире, восстановляя полноту веков, да покроется глубина пределом и да будет Бог все во всем». Конечно, эта «молитва» сама по себе отнюдь еще не говорит о собственном опыте ^*, но характеризует направление мысли и интереса.
Своими софийно-эротическими стихотворениями, как бы некоторыми мистическими призывами и заклинаниями, Соловьев, надо думать, рассеивал какую-то энергию и его призывы могли быть и слышны софийно одаренным натурам. Были ли они, действительно, кем-либо услышаны? Кто знает. Однако, один факт в этом роде недавно сделался известен : А.Н. Шмидт в Нижнем услышала зов Соловьева и отнесла

_____________________
^* Стр. 294-5. Редактор стихотворений считает эту молитву «составленною Вл. С-м», не приводя однако никаких данных, кроме того, что эта молитва записана Соловьевым в своем альбоме. На меня эта молитва определенно производит впечатление перевода какого-нибудь гностического текста, быть может найденного Соловьевым во время занятий в британском музее (особенно выразительна надпись), наприм., офитов. Кстати сказать, стихотворение «Песня Офитов» этого же самого периода содержит ту же самую, типически гностическую символику.

его к себе, сказала: это – я, я – то женское alter ego Соловьева, которого он ждал и искал. Эта мистическая встреча, даже если считать ее плодом мистической фантастики и недоразумения, представляет собой нечто в высокой степени интересное и отнюдь не случайное в биографии Соловьева. В этом можно видеть косвенное подтверждение мистического реализма его поэтической эротики.
В последний, предсмертный период жизни Соловьева эта мистическая атмосфера около него снова сгущается. К этому периоду относятся стихотворения: «Лишь заблудешься днем», «Три свидания», «Das ewig Weibliche», «Les revenants». И вдруг туго натянутая струна лопнула. Происходит какой-то таинственный и очистительный отрыв, освобождение души от чар, катарсис. И звенит уже предсмертная песня подстреленной птицы в последнем и высшем вдохновении музы Соловьева. Здесь происходит таинственное и чудесное перерождение слова, оно звучит как бы из другого мира. Тут нет уже никакой магии или заклинательных чар, то песня лермонтовского «Ангела», которою он сопровождает душу в этот мир и отзывает ее из мира. Вновь обступили ее ангельские цветы «белые колокольчики», и слышит сердце небесный их звон.

Четвертая строфа имеет вариант:

Иди! То услышал поэт тихое приближение белого ангела смерти, освободителя из плена грозных, душных, июльских дней жизни.

III. К проблематике.

С моим названием станут повторять Твое: зачем им мертвых разлучать? Лермонтов.

А.Н. Шмидт с простодушной прямолинейностью, чуждой полутеней и двусмысленностей, хотела видеть во Вл. Соловьеве одно из воплощений Христа; в себе же она сыздавна, за много лет до встречи с ним, осознала личное воплощение Софии. Этот небесный «роман» так же, как и земное его воплощение, обосновывается и осмысливается всею ее мистической системой, теми «откровениями», которые для нее никогда не существовали в отдельности от личного ее самосознания. В себе она и не сомневалась с тех пор, как в ней пробудилось софийное ее самосознание. Соловьева же она для себя открыла: из смутного теоретического постулата, или только возможности, земное воплощение ее «Возлюбленного» стало конкретной действительностью, «геометрическое место точек» наполнилось реальным содержанием, и небесный «Возлюбленный» слился с определенным лицом, которое прописано по полицейскому паспорту доктором философии Владимиром Сергеевичем Соловьевым. Для этого он обладает и соответствующим мистическим паспортом. Таким удовлетворительным документом, устанавливающим особые мистические приметы, в глазах А.Н. Шмидт прежде всего являлось то, что оглашено было для всего читающего мира самим Владимиром Соловьевым в его стихотворениях и соответственным образом освещено было и в его философии. Имела ли основание А.Н. Шмидт ссылаться на эти самосвидетельства Вл. Соловьева для подтверждения своих странных к нему притязаний, или же она возвела здесь на него напраслину? Содержится ли в соответственных его нечто совсем иное по сравнению с тем, что она в них вычитала, или же ничего другого и на самом деле вычитать нельзя, если только читать с открытыми глазами и без всякой предвзятости? Теперь, после посмертного выступления А.Н. Шмидт, вопрос этот о действительном смысле и значении соловьевских стихотворений приобретает новую остроту и исключительную важность, а вместе с тем становится страшно ответственным и трудным. И

однако от попытки посильно разобраться в этом вопросе не имеет уже права уклониться никто из тех, кто только придает серьезное значение жизненному делу Соловьева и чувствует себя интимно с ним связанным. Поэтому, хотя окончательный ответ на вопрос о действительном смысле мистических событий, происшедших в жизни Соловьева и записанных им в стихотворениях, может быть дан только через религиозный опыт, однако нельзя уже нам не ставить для себя этого вопроса. Пусть тот, кто будет смущен или шокирован щекотливостью этой темы, знает, что в самих этих вопрошаниях выражается во всяком случае больше доверия, уважения и любви к Вл. Соловьеву, нежели в робком замалчивании опасных тем. Итак, что же рассказывает о себе Вл. Соловьев в опреде¬ленной группе стихотворений софийно-эротического цикла?

Прежде всего надлежит здесь установить, что речь идет в них о романе, хотя и мистическом «сублимированном», отнесенном в трансцендентную область: одновременно и земном, и небесном романе. Можно сказать в духе Платона и самого Вл. Соловьева, что таков и всякий роман, в котором достойным образом переживается любовь с ее окрыленностью и ясновидением. Имеются в поэтическом дневнике Вл. Соловьева записи и о земных романах, вернее о романических эпизодах, доступных каждому смертному. Однако не об этих романах человеческих, но лишь об одном, – Романе , – сверхчеловеческом, хотим мы запечатлеть здесь свои наблюдения.
Сам Вл. Соловьев в очерке о поэзии Полонского (Сочинения, VI, 618-9) говорит следующее по интересующему нас вопросу: «Самый вдохновенный из английских поэтов Шелли так говорит о начале своего творчества:

Но и невидимая в своем собственном образе, она давала себя чувствовать поэту во всем, что было от нее:

Все истинные поэты так или иначе знали или чувствовали эту “женственную Тень”, но немногие так ясно говорят о ней; из наших яснее всех – Я.П. Полонский... Никто после Шелли не указал с такой ясностью на сверхчеловеческий, “запредельный” и вместе с тем совершенно действительный и даже как бы личный источник чистой поэзии.

Ясно (прибавляет Соловьев), что поэт здесь искренен, что это его настоящая вера, хотя бы порою он и колебался в ней... Для его лучшего сознания красота и поэзия не могли уже быть пустым обманом, он, как и Шелли, знал, что это – существо и истинная сущность всех существ, и если она и является как тень, то не от земных предметов.»
Мы привели, вместе с Соловьевым, свидетельства обоих поэтов, которые, по его мнению, были особыми избранниками «женского существа». Из них один, величайший, признается, что он, во всем чувствуя эту «женственную тень», однако лицом к лицу ее все же не увидал, другой же, хотя и был ею отличен печатью «поцелуя», однако навсегда остался в вечном лишь ожидании Царь-Девицы. Иначе говоря, оба поэта ведали Софию не в личном, а в космическом аспекте, будучи причастны софийности твари^* ее красе. Теперь сопоставим с этими признаниями записи самого Соловьева.
К сожалению, мы не имеем возможности дать точный биографический комментарий к его любовным стихотворениям за отсутствием полных

_____________________
^* Я пользуюсь здесь, как готовыми, понятиями, точный смысл которых дастся в моей книге «Свет Нсвечсрний. Созерцания и умозрения». 1917. Москва. «Путь».

данных. Более того, есть ряд стихотворений, относительно которых приходится колебаться, имеют ли они отношение к какому-либо определенному объекту или же к «женственной тени» из «запредельного» мира, или, наконец, сразу к обоим. Так двоится в наших глазах напр. следующее, тонко завуалированное, стихотворение (1892):

Преднамеренно, быть может, двойственным по значению является и следующее, тоже важное для нашей цели, стихотворение (1892).

Нельзя также с полной уверенностью определить предмет и следующего стихотворения (1892):

_____________________
^* Заслуживает внимания, что для А.Н. Шмидт смысл как этого, так и других, не менее загадочных стихотворений отнюдь не представляется сомнительным: «обратите внимание (пишет она В. А. Т-ву), что он всю жизнь угадывал и ждал неизвестное лицо, где-то живущее свое женское alter ego, с двойным естеством, двойным духом, земным и небесным. Это особенно ясно в стихотворении. Не по воле судьбы, Вижу очи твои изумрудные, Зачем слова?»

Наконец, также не поддается точному определению предмет и следующего, столь значительного и загадочного, какого-то астрального, стихотворения (также 1892 г.)

Как ни странно, но такою же двусмысленностью отличается и мистический пейзаж «На Сайме зимой», хотя оно имеет определенный объект, не принадлежащий притом к человеческому миру. По своей манере зашучивать и отшучиваться в самых интимных вопросах Вл. Соловьев даже особо удостоверил в предисловии к 3-му изданию стихотворений, в ответе на подозрительность некоторых моралистов, что здесь имеется в виду лишь «одно северное озеро, небезызвестное в географии и полюбившееся мне en tout bien tout bonneur». А между тем вслушаемся в это стихотворение (1894): конечно, речь в нем идет не об одном озере.

Относительно всех приведенных стихотворений, хотя и нельзя с уверенностью сказать, что они относятся действительно к земному объекту, но во всяком случае можно это предполагать. Однако есть у В л. Соловьева и такие эротические вдохновения, относительно которых и сама эта возможность как будто заранее исключена. Теоретически сам философ таким образом судит об этом (в очерке «Смысл любви»): «Предмет истинной любви не прост, а двойствен; мы любим, во-первых, то идеальное (не в смысле отвлеченном, а в смысле принадлежности к другой, высшей сфере бытия) существо, которое мы должны ввести в наш идеальный мир, и, во-вторых, мы любим то природное человеческое существо, которое дает живой личный материал для этой реализации... Таким образом, истинная любовь есть нераздельно и восходящая, и нисходящая (amor ascendens и amor descendens), или те две Афродиты, которых Платон хорошо различал, но дурно разделял

_____________________
^* Интересно, что на том же листке, на котором написано стихотворение «Близко, далеко», имеется и список задуманных стихотворений. Одно из них (2) называется Софии Урании. (Стихотворения Вл. Соловьева, 6-е издание, примечания, стр. 350).

Итак речь идет о троекратном видении «вечной подруги», которая в мире языческом именуется Афродита Урания, в христианском же богословии, по крайней мере, в понимании самого Соловьева – божественная София. «Свидания» датированы в стихотворении совершенно точно: Москва – Лондон – Египет – 1862 – 75 – 76. Первое явление еще 9-летнему отроку произошло в церкви во время пения Херувимской^**

И замечательно, что детская любовь с ее «страстными муками», в результате этого видения, ему «чужою стала», amor descendens вытеснен был через amor ascendens.
Второе свидание в Британском Музее в Лондоне сопровождалось тем, что в сущности Соловьев ее вызвал, после того, как ощущал ее близость в течение продолжительного времени своих занятий, направляемых «тайными силами» (при этом дело было и не без ревности, потому что, в случае непослушания молодого адепта, «такие тут истории бывали, что я в смущенья уходил домой»). И вот однажды к осени

_____________________
^* Какое самосознание!
^** Род переписки с Софией!
Интересно, что первое явление «Возлюбленного» А.Н. Шмидт также имело место, согласно ее дневнику, в церкви или в часовне.

Однако видеть только одно лицо теперь уже показалось мало, последовала просьба и о большем:

Ответом был зов в Египет, где и произошло третье свидание в пустыне, описанное такими чертами: приехав в Египет,

Далее следует юмористическое описание путешествия в пустыню, над которым «смеялась, верно, ты», а с нею вместе и автор:

Ночь в пустыне. Холод и звезды, – в борьбе со сном

Стихотворение заканчивается снова обращением к ней:

Уместно спросить, о каком же еще наименовании «вечной подруги» может идти речь, после того, как даны все признаки, явлен ее полный мистический паспорт? Если это имя есть София, Премудрость Божия, то оно названо десятки раз Соловьевым в его сочинениях, да к тому же разве это есть имя? Или же, наряду с ним, речь идет еще о собственном, личном имени описываемого женского лица, которое можно назвать или не назвать? Недоуменный вопрос так и остается без ответа, но на него по своему ответствует А.Н. Шмидт: это имя – «Анна Маргарита».
В Трех Свиданиях дано наиболее явное, не подлежащее никакому перетолкованию повествование об особом, личном характере отношений, существовавших у Владимира Соловьева к Вечной Женственности, принимавшей для него черты ипостасной женщины. Повторные свидетельства о том мы находим в ряде его стихотворений. В виду важности вопроса приведем важнейшие из них полностью, или в отрывках.
Одно из первых мест занимает здесь недавно опубликованная (в 6-м издании стихов) пьеса, очевидно, из ранних (конца 70-х годов?).

О какой «богине» здесь идет речь и о какой «отчизне»? Быть может, еще некоторый свет прольют стихотворения (тоже 70-х годов) о «царице». В первом, более кратком, звучит воспоминание о свидании в Египте.

А вот какова эта «царица»:

Не ясно ли, что здесь дается прямой перифраз библейского текста о Премудрости Божией: «Премудрость созда себе дом и утверди столпов седмь» (Притчей Солом, 9, 1). Такая символика принята и в иконографии, именно в Киевской Софии. Тем поучительнее становится продолжение и особенно заключение этого стихотворения:

Итак, любовь здесь взаимна, и «друг» находится под неусыпной, ревнивой, заботливой охраной «царицы». Вслушаемся далее в признания 1884 г:

А вот запись от 1886 года:

И еще более знаменательная запись 1898 года:

Лишь забудешься днем, иль проснешься в полночи,– Кто-то здесь... Мы вдвоем,– Прямо в душу глядят лучезарные очи Темной ночью и днем. Тает лед, расплываются хмурые тучи, Расцветают цветы... И в прозрачной тиши неподвижных созвучий Отражаешься ты...

На протяжении всей сознательной жизни Соловьева тянутся эти записи поэтического дневника о том, как избраннику «блещут очи одни».

<Главки 2 и следующая 3 по недосмотру издателей не проставлены в тексте «петропольского» издания. Я помечаю их, основываясь исключительно на смысловых нюансах булгаковского текста, не имея пока возможности свериться с первоисточником. – Примечание М. Белгородского>.

Итак, несомненно здесь описывается любовь, личная взаимная, подающая порой любящим поводы к ревнивым сетованиям и венчающая их нездешним блаженством. Героя этого романа внешне мы знаем: это автор стихотворений, в земной и смертной своей оболочке д-р философии Владимир Соловьев. Героиня же – по мистической сущности своей есть сама Вечная Женственность, Душа Мира, София; имеет ли она еще и земную оболочку, этого из стихотворений прямо не следует. Впрочем, возможность эта, быть может, и не исключается, так будет об этом уверять героя романа А.Н. Шмидт. Сам же он этого как будто не думает, хотя некоторый повод к иному заключению могут подать глухие намеки в таких двойственных и неясных по существу стихотворениях, как «О, что значит», «Вижу очи твои», «Зачем слова», «Не по воле судьбы», т. е. тех именно, которыми впоследствии подтверждала свои притязания А.Н. Шмидт, утверждая. что речь в них идет именно о ней самой, как женском alter ego Соловьева. Во всяком случае в первую очередь героиней «романа» здесь является сама Душа Мира, с этим фактом и надлежит иметь дело прежде всего при анализе.
В истории поэзии, мистики, умозрения Владимир Соловьев является единственным, который не только имел поэтические и философские созерцания относительно Софии, но приписывал себе еще и личные к ней отношения, принимающие эротический характер, разумеется, в самом возвышенном смысле. Поэтому земную любовь он ощущал для себя, в общем, как некоторое падение или измену. Он не мог сделаться отцом или мужем, ибо чувствовал себя как бы обрученным (об этом косвенно свидетельствуют и статьи о «Смысле любви»). Конечно, здесь было нечто совсем другое, чем то, что описано в загадочной поэме Пушкина «Бедный рыцарь»^*: не M.D., a S. было начертано на щите у Соловьева, и разница здесь не в инициалах, а в мистических сущностях. Благодаря внесению этого момента, – в свете этой, так сказать, эротической гносеологии, у Вл. Соловьева София впервые является не только метафизической сущностью, но и ипостасью, конкретною женскою личностью, которая может назначать свидания, писать записочки (видевшие говорят, что в Соловьевском архиве можно найти таковые, написанные через «автоматическое» письмо) и вообще «возиться» с своими адептами, по фамильярному выражению Вл. Соловьева^**.
Своеобразие и в своем роде единственность мистического опыта

_____________________
^* Это сопоставление встречается в очерке П.П. Кудрявцева. «Идея св. Софии» (Христ. Мысль, 1916, IХ-Х, 1917, I). Здесь указана отличительная черта поэзии Соловьева, – ее обращенность к Софии.
^** «Все трое (Гихтель, Арнольд и Пордэдж) имели личный опыт, почти такой же как и мой, и это самое интересное... Я думаю, София возилась с ними больше за их невинность, чем за что-нибудь другое». (Письма В.С. Соловьева, II, 200).

Вл. Соловьева с наглядностью выступает при его сопоставлении с корифеями в этой области, к числу которых относится прежде всего Яков Бёме. София, несмотря на свое наименование ewige Jungfrau, в сущности вовсе не является у Беме началом вечной женственности^* и уж тем более не есть лицо, которое могло бы быть «вечной подругой» и назначать хотя бы и мистические «свидания». Это есть принцип мироздания или совокупность творческих энергий в божестве. Если ее, с большими натяжками, еще и можно назвать Девой, то скорее для обозначения противоположности женщине. Вспомним, что руководящая мысль Беме сводится не к предвечности половой полярности, но к ее преодолению в сверхполом андрогине «mannliche Jungfrau». Таковым до грехопадения и был Адам, коего целостный образ восстановил в себе Христос. Ева же, начало женское, имеет лишь временное значение и подлежит преодолению, как связанное с грехом. Поэтому София в системе Беме имеет значение метафизического принципа, выраженного на мистическом языке. Также и в личном опыте Беме, насколько он поведан им самим и просвечивает через сложные его построения, нет ничего, что сближало бы его с Соловьевским. Напротив, возможность мистического «романа» здесь также исключена, как напр. у Гегеля с его идеей, представляющей собой метафизический коррелат Бемовской Софии. Сближение Беме и Вл. Соловьева возможно лишь на одном определенном моменте, по миновании которого внутренняя диалектика уводит их в разные стороны. Тоже самое приходится повторить по поводу таких мыслителей, как Пордэдж, Сэн-Мартен, Баадер, которые в вопросе о Софии и прямо исходят из Беме, или же его воспроизводят и ни в каком культе вечной женственности или мистическом романе с Софией они неповинны. Останавливаться на частностях их учений нам здесь нет нужды^**.
О вечной женственности заговорили новейшие поэты, имеющие родоначальников в Данте и Петрарке. Это – Шелли, Гёте, Новалис. Но ни в одном из них мы не замечаем черт, присущих эротике Соловьева. И менее всего Данте с его апофеозом любви в образе Беатриче (как и

_____________________
^* Доказательства и подтверждения см. в моей книге «Свет Невечерний», особый экскурс в отделе II: Jungfrau Sophie у Беме.
^** Особое место в этом вопросе занимает еврейская Кабала, которая, впрочем, является не индивидуальным произведением, но сокровищницей вековой мистической мудрости. Шехина, соответствуяженскому началу в Божестве, есть, так сказать, субстанция женственности, которую благочестивый иудей имеет в своей жене и через жену. Мужчина, собственно говоря, имеет две подруги: небесную и земную (Zohar, trad. de J. de Pauly, 1, 290). «Тайна эта состоит в том, что верующие люди должны направлять свою душу и мысли к небесной подруге в момент соединения с дольней, потому что это есть образ той». Шехина не оставляет дома вследствие присутствия в нем жены, но остается там. «Таким образом, мужчина здесь внизу окружен двумя женщинами по примеру высшего». Поэтому Кабала дает апофеоз земного брака и священного деторождения, между тем как мистическая эротика Соловьева отвращает от того и другого.

Петрарка с Лаурой). Беатриче (как и Лаура) есть определенная земная женщина, отошедшая из этого мира и раскрывшая верующей любви ее небесное содержание. Эта любовь – софийна в высочайшей степени, Беатриче есть для Данте воплощение или лик Софии, и однако все же не есть София. Она имеет определенную земную биографию, которая продолжается на небесах.
Чем является женственность у Шелли, мы уже знаем по характеристике самого Соловьева: здесь различие еще глубже. С новою силой о «вечно женственном» заговорил Гёте в мистическом эпилоге к Фаусту. Этой речью он заворожил даже тех, кто и не хотел бы его любить. И, однако, как же он заговорил? то не она, но оно, das ewig weibliche, принцип софийности, женское начало. Это лучше, чем скрытое под маской «андрогинизма» Бёмовское женоненавистничество, но это все-таки только «das», а не «sie». Конечно, и то есть уже мистико-поэтическое обретение, в свете которого осмысливаются по новому и образ Маргариты, и женские сущности высших сфер около престола Богоматери. Здесь очерчивается сфера Софии, – софийность, но в ней сливаются неразличенными оба ее центра: Богоматерь и София. В изображении Гёте именно Богоматерь, Mater gloriosa, есть центр «вечно женственного», к которому притягиваются мужские и женские сущности, в числе их и Una poenitentium, sonst Gretchen genannt, а за нею влечется и Фауст (любопытно при этом, что Гёте повторяет здесь мистическую аберрацию Пушкинского «Бедного Рыцаря», сделавшего также «А. М. D.» центром мистической эротики). Хотя это слияние Софии и Богоматери в известном смысле и имеет для себя достаточные основания, но на таких же основаниях требуется и различение, отсутствие которого не проходит безнаказанно. Следует упомянуть здесь, что различение это с безукоризненной четкостью и притом вполне в духе учения Соловьева было произведено А.Н. Шмидт в одной из «экзотерических» ее статей^*. Соловьев же не только твердо различал оба мистические центра в своем философствовании, но совершенно ясно разделял их и в своей поэзии: свидетельством тому является, наряду с известными нам стихотворениями софийного цикла, его же великолепное переводное произведение: «Хвалы и моления Пресвятой Деве» (из Петрарки). Итак, приходится признать, что великий германский поэт в вопросе о вечной женственности превзойден и оставлен позади нашим созерцателем. И той, с кем имел «свидания» Вл. Соловьев, Гёте ни поэтически, ни мистически не знал. Не знал ее и Новалис. «Голубая роза» немецкого романтизма, софийность женщины, просвечивающая через Сонечку благодаря любви, это напоминает Данте и Беатриче и стоит во всяком случае ближе к Гёте, чем к Вл. Соловьеву. И у русских певцов вечной женственности, – у

_____________________
^* «Замечание по поводу одной теософской статьи.» (Из рукописей А.Н. Шмидт, стр. 16-21).

Лермонтова, а из наших современных поэтов у прежнего А. Блока и Вяч. Иванова отсутствует совпадение с Соловьевым в этом решающем пункте. Они созвучны с ним, поскольку дело идет о вечной женственности под разными ликами: о небесной лазури, о прекрасной даме или незнакомке, о пышной мистической розе, но они чужды этого личного устремления непосредственно к «Софии Урании». Случай Соловьева пока остается все же единственным, по крайней мере, в литературе.
Чтобы положить последний штрих в этой характеристике, подвергнем интересующий нас мотив поэзии Соловьева самому острому реактиву, который вообще имеется в нашем распоряжении. Его дает нам все тот же Пушкин с его чудесным прозорливством. Не прошел он и мимо мистической эротики: сам ей внутренно оставаясь чуждым, он сумел как бы мимоходом, с легкостью и грацией, ему одному присущими, в уклоне, свойственном средневековому католичеству, опознать глубокую мистическую проблему. Говорю я здесь, конечно, о «Бедном Рыцаре» в его первоначальной, неотделанной, но зато более обширной редакции. Здесь читаем:

Оставляя в стороне многосмысленный конец, могущий подать к разным истолкованиям, мы видим, что здесь описан мистический роман, правда, направленный к недолжному объекту, но зато и без притязаний на взаимность. В случае Соловьева мы имеем подобный же мистический роман, только направленный на иной объект. А о том, каков этот объект, это явствует из всего учения самого Соловьева, а в частности и из следующего определения: «человечество, соединенное с Богом в Святой Деве, во Христе, в Церкви, есть реализация существенной Премудрости или абсолютной субстанции Бога... принимающая имя Марии в своем женском олицетворении, Иисуса в своем мужском олицетворении и сохраняющая свое собственное имя для своего полного и всемирного явления в совершенной Церкви будущего, Невесте и жене Слова Божьего».^* Но если «вечная подруга», душа мира, есть Премудрость Божия, обращенная к становящемуся космосу и человечеству, то Соловьев, в отличие от Бедного Рыцаря, ни на что не притязавшего, кое на что притязал, так что и сам чувствовал потребность оградиться от возможных по этому поводу упреков. В предисловии к 3-му изданию своих стихотворений он говорит, что два произведения: «Das ewig weibliche» и «Три свидания» – «могут подать повод к обвинению меня в пагубном лжеучении. Не вносится ли здесь женское начало в самое Божество1? Не входя в разбор этого теософского вопроса по существу», Соловьев заявляет что ни с «перенесением плотских животно-человеческих отношений в область сверхчеловеческую», ни с «поклонением женской природе самой по себе», «ничего общего с этой глупостью и тою мерзостью не имеет истинное почитание вечной женственности, как действительно от века восприявшей силу Божества, действительно вместившей полноту добра и истины, а через них нетленное сияние красоты». Под этим при

_____________________
^* Вл. Соловьев. Россия и вселенская церковь, 369.

знанием мог бы вполне подписаться и Бедный Рыцарь, тем более, что и он отвращался как от того, так и от другого, пребывая в созерцании «вечной женственности», «восприявшей силу Божества». А в этом чувстве он допустил не только величайшее кощунство, на котором и хотел изловить его бес, (и был прощен, быть может, только за чистоту своих мотивов), но и определенно вышел за пределы человеческого, отрицаясь всякой человеческой любви не во имя подвига отсечения, а из брезгливого высокомерия или же горделивого чувства своего избранничества- Во всяком случае, если отвлечься от конкретного содержания, можно сказать, что Пушкин в «Бедном Рыцаре» дал формальную схему мистического романа^*. Соловьеву же надо было бы давать объяснения, если уж пошло дело на объяснения, не о «теософском вопросе» о перенесении женского начала в Божество, но о характере и значении своего личного отношения к этому началу, о себе, как своего рода «Бедном Рыцаре». Однако, он предпочел обойти молчанием этот щекотливый вопрос и не облегчил нам разгадыванья тревожащей теперь загадки.

Несомненно, «Бедный Рыцарь» прегрешил, помимо дерзновенности эротического отношения к Божеству, тем, что он воспылал этим чувством к Матери Божией, Коей Материнское сердце пламенеет любовью ко всему человечеству. Она есть и Матерь всех, к Ней припадающих, в Ней раскрывается Материнство Церкви, и грехом мистического Эдипа является это извращение чувства у Бедного Рыцаря. В таком грехе не повинен Соловьев. (Впрочем не следует забывать, что и то существо, которое он называл своею «вечною подругой», как Церковь, есть тоже в ином смысле всеобщая Мать чад своих, а в том числе и Владимира).
Как известно, учение Софии, хотя и намеченное только в самых общих контурах, является безусловно наиболее оригинальной чертой философствования Соловьева. Чем же является София по смыслу его учения? Кроме ранее уже приведенного определения, припомним следующее:
«В божественном организме Христа действующее единящее начало, начало, выражающее собой единство безусловно-сущего, очевидно есть Слово или Логос Единство второго рода, единство произведенное, в

_____________________
^* Любопытно, что сам Пушкин в окончательной и сокращенной редакции «Бедного Рыцаря», введенного в качестве песенки в «Сцены из рыцарских времен», чрезвычайно упростил первоначальный замысел. '«Бедный рыцарь» стал символом платонической любая к «прекрасной даме», к так он воспрянет был даже Ф.М. Достоевским, который дал ему соответственное место в Идиоте для характеристики кн. Мышкнаа (причем Аглая при чтении допускает даже безвкусную замену инициалов на щите А. М. D. другими;, – именем Настасьи Филипповны). Во всяком случае вся мистическая острота этого замысла осталась скрыта и незамечена. И только теперь, после того как в 1887 году опубликован был полностью червой набросок, мы постигаем, куда действительно здесь метил Пушкин, хотя, может быть, окончательная его мысль осталась и не вполне ясна даже и для него самого (почему он и отказался от первоначальной, усложненной, редакции).

христианской теософии носит название Софии... которая таким образом есть выраженная, осуществленная идея. София есть тело Божие, материя Божества, проникнутая началом божественного единства. Осуществляющий в себе или носящий это единство Христос, как цельный божественный организм, универсальный и индивидуальный вместе, есть и Логос и София» (Соч. III 106). Далее, это «второе, произведенное единство, которому мы дали мистическое имя Софии, есть начало человечества... идеальное, совершенное человечество, вечно заключающееся в цельном божественном существе или Христе» (III), «организм всечеловеческий, как вечное тело Божие и вечная душа мира» (116). Изъясняя значение новгородской Софии, Соловьев говорит: «это великое, царственное и женственное Существо, которое, не будучи ни Богом, ни вечным Сыном Божьим, ни ангелом, ни святым человеком, принимает почитание и от завершителя Ветхого Завета и от родоначальницы Нового, -кто же оно, как не само истинное, чистое и полное человечество, высшая и всеобъемлющая форма и живая душа природы и вселенной, вечно соединенная и во временном процессе соединяющаяся с Божеством и соединяющая с Ним все, что есть. Несомненно, что в этом полный смысл Великого Существа, наполовину почувствованный и сознанный Контом, но вовсе не сознанный нашими предками, благочестивыми строителями Софийских храмов» (VIII, 241). «Бог, как единый, различая от себя свое другое, т. е. все, что не Он сам, соединяет с собой это все, представляя ей себе вместе зараз, в абсолютно совершенной форме, следовательно, как единое. Это другое... есть относительно Бога единство пассивное, женское... оно истинно есть как предмет любви Божией, как Его вечное другое... Для Бога Его другое (т. е. вселенная) имеет от века образ совершенной женственности, но Он хочет, чтобы этот образ был не только для Него, но чтобы он реализовался и воплотился для каждого индивидуального существа, способного с ним соединиться. К такой же реализации и воплощению стремится и сама вечная Женственность, которая не есть только бездейственный образ в уме Божием, а живое духовное существо, обладающее всею полнотою сил и действий». (VI, 404-5). Несомненно, о том же самом вопросе идет речь и в первом письме Вл. Соловьева к А.Н. Шмидт, которая прислала ему изложение своего учения. Хотя мы и не имеем подлинного ее письма, но по ее словам там речь шла «обо всех новых верованиях» ее, среди которых учение о церкви занимает центральное место. «Прочитав с величайшим вниманием Ваше письмо, я рад был видеть, как близко подошли Вы к истине по вопросу величайшей важности, заложенному в самой сущности христианства, но еще не поставленному отчетливо ни в церковном, ни в общефилософском сознании, хотя отдельные теософы и говорят об этой стороне христианства... Мне приходилось много раз, соблюдая должную осторожностью, касаться этого вопроса в публичных чтениях, статьях и книгах. Думаю на основании многих данных, что широкое раскрытие этой истины в сознании и жизни христианства и всего человечества предстоит в ближайшем будущем, и Ваше появление кажется мне очень важным

и знаменательным». Это заявление Соловьева получает надлежащий смысл лишь при сопоставлении с идеями Шмидт, которая, впрочем, и прямо заявляет, что «о Духе Св. и Церкви устно и в письмах подтвердил». Во всяком случае учение Шмидт является здесь острым реактивом, разлагающим пленку уклончивости и позволяющим читать многое между строк. Приходится сказать, в результате этого экскурса, что, вследствие ли «должной осторожности» или других причин, учение Соловьева о Софии, хотя и является несомненным по общему смыслу, однако, остается незаконченным и недоговоренным. Зато в поэзии своей он оставляет «осторожность» и договаривает: София оказывается не только душой мира, но и ... «вечной подругой». Своим стихам он мог спокойно вверять свои мистические тайны, уверенно расчитывая остаться непонятым. Этот одинокий и замкнутый человек внешне легко сходился, имел много приятелей в разных кругах и на разные, так сказать, специальности, но друга сердца он, кажется, не имел, да и вряд ли чувствовал потребность иметь. Мог ли он расчитывать здесь на понимание в самом основном и интимном? Думается, не раз он с горьким смехом слышал над собой приговор: «конечно, ум дает права на глупость», или «Володенька, ах, слишком он глюпа!» Таково, ведь, только и могло быть, конечно, стилизованное общественное мнение относительно его автобиографии, которая, как не без коварной иронии замечает Соловьев, «понравилась (!) некоторым поэтам и некоторым дамам». Ну, самое большее, могло произойти недоразумение, над которым Соловьев так весело посмеялся по поводу озера Сайма: иные не поверили бы, что «хорошенькая женская головка» состоит только из световых лучей, а не находится в кровном родстве – хотя бы с теми бедуинами, которые сначала думали убить незнакомца, а затем приняли его цилиндр и крылатку за атрибуты божества. Или же легче всего было принять все это за «поэтический вымысел», рассказ «о том, чего никогда не бывает». Я не замечал, по крайней мере, чтобы кто-либо из соловьевистов серьезно запнулся об этот порог и почувствовал себя в некотором смущении по поводу того, о чем же это, наконец, рассказывает в стихах «сей неисправленный чудак»? В любви объясняется озеру? О, понимаем, это – космическое чувство, как у Шелли, у Тютчева. Романы свои рассказывает? – Тоже понимаем, философ не был недоступен нежной страсти. Беседует с «отшедшими»?.. тоже понимаем, хотя и находим, что эти беседы слишком живы для одних лишь воспоминаний. С чертями беседует? Понимаем! мы, мистики, все понимаем, пусть смеются над этим рационалисты, не признающие личного характера зла; это указывает лишь на мистическую одаренность философа, и разве не полны этим прологи и четьи-минеи, да и в катехизисе это твердо признано. Ну, а насчет свиданий с «вечной подругой», романа «бедного рыцаря» с Софией? Что сказано об этом в прологах и минеях-четьих, в житиях пустынножителей, подвизавшихся в этой же Фиваиде, имеются ли о сем указания у Филарета? Этого вопроса не заметили. А интересно было бы видеть, какую мину состроили бы духовные отцы в Загребе и Риме, где торжествовали по

поводу католических симпатий молодого философа, или те из ревнителей православия, которые не прочь были бы видеть «бедного рыцаря» в монашеском клобуке.
Итак, всей единственности этого вопроса о действительном смысле и значении Соловьевских свиданий при жизни его, невидимому, никто не заметил и не оценил. Но лишь за несколько месяцев до его смерти с ним встретилась А.Н. Шмидт, которая все заметила и по своему поняла Она и от Соловьева потребовала окончательных выводов из факта Загадочные отношения эти прервались скорой его смертью. Во всяком случае тайна Соловьева была угадана, хотя и одним всего женским существом, слово произнесено. В странной своей корреспондентке он встретил, действительно, как бы женское alter ego. Нельзя отделаться от мысли, что встреча эта должна была обострить в нем его собственное самосознание. Последний год он и без того живет уже в предчувствии скорой смерти (см. предисл. к «Трем разговорам»), и А.Н. Шмидт оказалась для него ангелом смерти, ибо спросила его о последнем, о чем спрашивает только смерть...

_____________________
^* К числу таких прозорливых, хотя и не любовью подсказанных, а потому и однобоких о нем суждений относятся беглые строки В.В. Розанова: Соловьев

«весь был блестящий, холодный, стальной. Может быть, было в нем “божественное”, как он претендовал, или, по моему определению, глубоко демоническое, именно преисподнее: но ничего или очень мало в нем было человеческого. “Сына человеческого” (по житейскому) в нем даже не начиналось, – и, казалось, сюда относится вечное оплакивание им себя, что я в нем непрерывно чувствовал во время личного знакомства. Соловьев был странный, многоодаренный и страшный человек. Несомненно, что он себя считал и чувствовал выше всех окружающих людей, выше России, ее Церкви, всех тех “странников” и “мудрецов Пансофов”, которых выводил в “Антихристе” и которыми стучал как костяшками на шахматной доске своей литературы... Пошлое, побежавшее по улицам прозвище его “Антихристом”, “красивым брюнетом Антихристом”, не так пошло и собственно сказалось в улице под неодолимым впечатлением от личности и от всего в совокупности... Он собственно не был “запамятовавший, где яживу”, философ; а был человек, которому с человеками не о чем было поговорить, который “говорил только с Богом”. Тут он невольно пошатнулся, т. е. натура пошатнула его в сторону “самосознания в себе пророка”, которое не было ни деланным, ни притворным» и т.д. (В.В. Розанов. Литературные изгнанники, т. I. Спб. 1913 г., 142-3).
_____________

А.Н. Шмидт дала свое истолкование мистическому опыту Соловьева, она посмотрела на него в связи со своим собственным, сродным опытом, в свете своего самосознания отнесшись к рассказу о «Трех свиданиях» положительно и с полной верой, она решила, что тот, кто удостоен был такого избранничества Софии, очевидно, и есть в каком-то, подлежащем ближайшему определению, смысле воплощение Логоса, ибо только ему соответствует таковое отношение к Софии, как это следует, между прочим, и из построений самого Соловьева. Это она и выразила прямо в известной своей прибавке к символу веры в 7-м члене. И во всяком случае она потребовала от Соловьева всех окончательных выводов относительно его собственного самосознания из факта его личного общения с Софией: кто правомерно может на это притязать? И по впечатлению от переписки нельзя не сказать, что Соловьев, кажется смущенным, уклоняется, отшучивается, что однако было не так легко в виду настойчивости его alter ego. Едва ли кто-либо из близких подозревал о всей значительности для него этой встречи^*: ну, еще одна поклонница, притом в образе Наины! Да разве мало психопаток, способных увлечься философом и возвести его в какой угодно ранг? Навязчивая, маниакальная психопатка? Может быть, но одаренная гениальной мистической проницательностью, а при этом, когда нужно, трезвая, нечуждая невинного лукавства репортерша провинциальной газеты. А главное она имела слишком достаточно оснований для своего исключительного отношения к Соловьеву. Ведь его поэтических самосвидетельств она же не сочинила и не могла сочинить, как не сочинила она и своего собственного мистического опыта, какова бы ни оказалась его религиозная

_____________________
^* На похоронах В.С. Соловьева А.Н. Шмидт, по свидетельству М.А. Новоселова, оказалась неизвестна, даже брату его М.С. Соловьеву.

ценность. Она не без основания пришла к тому заключению, что опыт обоих в существе сроден, если только не прямо тожественен. Можно составить такую мистическую пропорцию:

Иначе говоря, вопрос о героине мистического романа В. Соловьева и о герое мистического же романа А.Н. Шмидт есть один и тот же вопрос или о том же. Правда, то или иное решение этого общего вопроса еще не предполагает личного тожества обоих персонажей, т. е. этим еще не устанавливается непременно, что В.С. Соловьеву являлось лицо, в каком-то смысле единосущное А.Н. Шмидт, а последней – лицо, единосущное Вл. Соловьеву. Однако, говоря по совести, в случае положительного решения общего вопроса трудно уклониться и от дальнейшего, чисто персонального сближения. Всю эту цепь мистических силлогизмов и проделала А.Н. Шмидт при составлении своего общего с Вл. Соловьевым мистического паспорта, и нельзя отрицать, что логика ее отличается здесь железной последовательностью, и вообще ее мышлению свойственной, – это менее всего каприз психопатки. Отвергнуть вывод можно лишь устранивши посылки, одну или же обе сразу, т.е. признать «прелестью» видения того или другого лица. Можно предположить, что такого мнения придерживался и сам В. Соловьев относительно мистической своей партнерши, а также придерживаются и перетревоженные соловьевцы, спасающие философа от мистического иска нижегородской сивиллы: для них видения Вл. Соловьева сохраняют и подлинность, и мистическую доброкачественность, и лишь А.Н. Шмидт считают они жертвой прелести. Сама же эта мнимая или действительная жертва так инкорпорировала Соловьевскую мистику в состав своей собственной, что разъединить их, жертвуя одной в пользу другой, становится уже невозможно. Сказать правду, и на самом деле трудно рассечь этот общий вопрос и произнести раздельный приговор, потому что не чувствуется серьезных оснований, мистических и религиозных, особенно противопоставлять опыт Вл. Соловьева и А.Н. Шмидт, в сущности одинаково рискованный и представляющий в равной степени новшество с точки зрения догматики. Ведь если выразить догматически то, о чем в шуточной форме рассказывается в «Трех Свиданиях», то как раз и получится 9-ый член символа веры в изложении А.Н. Шмидт (т.е. о церкви как женском лице), а затем и 7-ой член у нее же (т. е. о воплощении Христа во Вл. Соловьева). И почему же из двух свидетельств об одном и том же первое считать подлинным, а второе заподозривать? Нет, чем больше вдумываешься в «дело» Вл. Соловьева и А.Н. Шмидт, тем более постигается вся несокрушимость и единственность этого И. Не знаю в истории мировой мысли другого явления, столь же загадочного и своеобразного.

же написаны, значит?.. Здесь получается роковая и как будто неисходная мистическая антиномия: невозможно принять, невозможно и отвергнуть.
Остается, «родной земли спасая честь», перевести вопрос в иную плоскость и этим апологетическим смягчить его остроту и поискать выхода из апории. Можно допустить, что смертному, как единосущному с Господом в Его человечестве, в моменты благодатного озарения дано такое общение с Христом, которое позволяет зреть лицом к лицу и божественную Софию. Здесь приходится скользить на туго натянутом канате, при чем малейшее неверное движение грозит падением: охристосование в таинствах церкви, наипаче же в св. приобщении, непреходимой гранью отделяется от хлыстовства с его притязанием на ипостасное слияние со Христом. Итак, можно утверждать, что Вл. Соловьев в своих стихах большего, чем это озарение, себе и не приписывает (как ни трудно защищать эту мысль на основе их текста). Некоторые наведения или аналогии, благоприятствующие такому истолкованию, могут быть приведены и из истории, по преимуществу из женской мистики. Напр. известно, что в христианское письменности нередко девственница именуется невестой Христовой посвящающей себя небесному Жениху^*. Известно также, что с такими же чертами изображаются обычно девственницы и мученицы в православной литургике^**. Если брать это не метафорически, но реально-мистически (а именно так и надо понимать), то ведь можно сказать, чтс этим угодившим Богу девам присваивается отожествление с Софией в

_____________________
^* Этот мотив уже вполне определенно выражен в творении св. Мефодш Патарского (III в.) «Пир десяти дев или о девстве»; он же повторяется в различных комментариях на Песнь Песней.
^** Вот наудачу несколько примеров. Из службы великомуч. Варваре (4 дек.), канон песнь 3: «уязвляема любовию Твоею яко жениховой, Владыко, неодержны» стремлением страстотерпица Варвара, все отеческое безбожие возненавиде. Ни сладости красота, ни цвет доброты, ни богатство же, ни сладости юностны: услад иша тя, Варваре славная, Христу уневестившуяся, добрая дево». Преп. Ксении (24 янв.) церковь поет (канон, песнь 5,8): «яко юница, желающи пасгыр: божественную доброту, взывала еси: где ныне пасеши, Женише? где почиваеши рцы ми? желаю Твое видети преизящное видение, и распаляются всюду. – “Рачительная доброты Моея, вопиет Жених, ищущи, честная, добродетельными облиставшися, в небесах Мя смотри: тамо пасу Аз, и Мои призываю всегда овцы”. – Душа моя в след Тебе прилепися, Христе, вопияла еси любовию: яко земл жаждущая, тя воду живу ищу, Господи, Тебе тучи приношу слез, Твоея любве струею напой мя, Спасе, во вся веки». Муч. Агафий (5 февр.) церковь поет: «Агница Твоя, Иисусе, зовет велиим гласом: Тебе, Женише мой, люблю, и Тебе ищущи страдальствую и сраспинаюся, и спогребаюся крещению Твоему, и стражду Тебе ради, яко да царствую в Тебе, и умираю за Тя, да и живу с Тобою». Если в православии выражения таких чувств сохраняют целомудренную трезвенность, то в католичестве эти же мотивы окрашиваются нередко в чувственную страстность.

отношении к Небесному Жениху, здесь мы имеем софийную многоипостасность при единосущии. В Церкви и всякая душа обращена женской, восириемлющей своей стороной к творческому и активному началу Логоса ( в этом смысле во Христе Иисусе нет ни мужского пола, ни женского, ибо Церковь имеет только женственную природу как в мужском, так и в женском поле). И лишь таким путем, через отражения и поляризацию, опознаем мы и мужскую стихию души, благодаря коей ощущаем и женственную душу мира, зрим его софийность и влечемся к ней в священноэротическом экстазе. Особенность Соловьева и в этом отношении состоит в том, что он непосредственно из мужского центра души и от своего лица обращается к Софии, самоопределяясь тем самым как Логос, и этот примат мужского начала выделяет его из ряда других ясновидцев. Здесь нельзя привести на аналогию, напр., явления Богоматери преп. Сергию или преп. Серафиму и другим святым. Эти явления свидетельствовали о святости, о причислении их к некоему святому роду («он из нашего рода», сказано было о преп. Серафиме), но не об единоличном избранничестве со стороны «вечной подруги» при взаимном к ней влечении. Стало быть, как бы ни ограничивать силу и степень соловьевского перевоплощения, все же его опыт остается единственным в своем роде, как это сознает он и сам. А потому, хотя бы в смягченной форме, снова возвращается наш прежний вопрос о том, как же сознавал Вл. Соловьев себя в качестве избранника Софии.
Чтобы спастись от этого мучительного вопроса, можно допустить еще одно истолкование происшествия в пустыне, представляющее собой уже в известной степени его развенчивание. У Вл. Соловьева на самом деле мог быть астральный роман, так что здесь произошло смешение оккультного с мистическим. Таким предположением снимались бы дальнейшие вопросы, а жертва такого смешения обреклась бы на иллюзии и недоразумения. По смыслу такого предположения Вл. Соловьев видел как бы в астральном зеркале самого же себя со своими чувствами, которые при этом индуцировали ответный ток в сооответст-венным образом установленном аппарате (каковым, между прочим, обладала и А.Н. Шмидт). Известная сгущенность астральной атмосферы около Вл. Соловьева говорит в пользу такого предположения^*, эта астральная облачность и непрозрачность атмосферы, ее нечистота не могла

_____________________
^* Одним из бравирующих выражений такого астрального флирта является стихотворный фарс о Софии «Белая Лилия», граничащий с мистической порнографией и, всместе с тем, включающий в себя вполне серьезные и вдохновенные софийные стихотворения. Это одно из самых двухсмысленных и неприятных произведений Соловьева. Быть может, сюда же относится и болезненная склонность Соловьева к скабрезности, притом иногда около самых рискованных тем, как это свидетельствуется воспоминаниями лиц, его знавших.

не служить препятствием для ясности мистического зрения. Однако довольствоваться только этим объяснением означает уклоняться от ответа и отражать самый вопрос.
Косвенную проверку Соловьевского опыта дала бы собственная мистика А.Н. Шмидт, если принять ее буквально. Однако и здесь возможно думать, что она, по духовной или философской неопытности, или же в состоянии «прелести», свою женскую мистику, имеющую имманентно человеческое антропологическое значение, неправомерно и без достаточной критики проэцировала в область трансцендентного. Обладая софийною гениальностью, себя она превращала в самое Софию. А соответственно определилась и ее христология: там, где следовало зреть действие или осенение благодатью Христовой, она видела уже Христа, почему Вл. Соловьев оказался в ее глазах Его воплощением. Это смешение планов и перспектив отличает и всю ее систему, почему и возможна ее обратная интерпретация, перевод с трансцендентного на имманентное: через это мистика ее отнюдь не утрачивает своей объективности, хотя и теряет значение «третьего завета», вообще нового, «откровения», очеловечивается. Такая тоже, конечно, влечет известное развенчание обоих героев мистического романа, как личностей, хотя и не устраняет всей серьезности и значения этих переживаний. Если опуститься еще ступенью ниже в этом развенчивании, то останется и переживания А.Н. Шмидт рассматривать исключительно как некоторое астральное приключение, не без участия Вл. Соловьева в качестве астрального jeune premier и чародея. Формально возможно такое предположение, только оно мало убедительно. Однако, в таком трудном и ответственном случае лучше предвидеть все пути и исчерпать все способы рассмотрения, т. е. религиозный, мистический и оккультный. Чисто психологическое или психиатрическое истолкование, принимающее все за иллюзии или галлюцинации, плод воображения и настроения, мы совершенно отметаем как поверхностное и неубедительное: в нем речь идет только о психологическом механизме, не о что, но о как, между тем как здесь интересует только первое.
Итак, мы перебрали все возможности, какие предвидели при разрешении вопроса, каждая из них имеет свои сильные и слабые стороны. Но не чувствуем в себе силы всецело присоединиться к одной из них и тем признать вопрос для себя решенным. «Мудрый Эдип! разреши». Однако думается, что ответ и не может быть найден или выдуман, а только дан, дан свыше. «Ищите и обрящете». Но надо искать, для этого же ставить вопрос в беспощадной остроте, не уклоняясь и не закрываясь. Думается, что и для духа почившего философа, как и женского его alter ego, лучше рассеивать мистическую мглу, около них клубящуюся. Если они оба, действительно, попали в сети тонкого самообмана, его

обличение нужно и для соблазненных ими и для них самих, честно и искренно заблуждавшихся. Если же они являются провозвестниками новой истины, грядущей в мир, то следует уравнивать пути для нее.
Такова оставленная миру тайна, общая тайна Вл. С. Соловьева и А.Н. Шмидт, которую нам приходится теперь разгадывать.
VI. 1916 – I.1918.

² Якоб Бёме (1575–1624) – сапожник, отец шестерых детей, мистик гностического типа, комплементарного интроспективной мистике Мейстера Экхарта (1260–1327), с которым они – «две вершины, но и два полюса германского религиозного творчества». Труды Бёме углубленно изучал Исаак Ньютон, романтики Германии и Англии превозносили его до небес, система Гегеля и особенно Шеллинга впитали его взгляды, Маркс и Энгельс в молодости проявляли к нему интерес . «С ликующей природой, поднявшейся на вершину своего бытия и радостно изумляющейся своей собственной сути, вот с чем можно сравнить ту музыку, которая звучит в произведениях Горлицкого башмачника, Якоба Бёма» – писал в начале века Р. Штейнер, включая Бёме в число десяти величайших мистиков человечества. А в число также немногочисленных обладателей «космического сознания» включает Бёме и проф. Р.М. Бёкк.
Пордедж Джон (1625-1698) – медик, английский натуралист, мистик кабалистического типа. В молодости был под большим влиянием ясновидящей Жанны Леаде, которая была известна своим особым культом Софии. Знакомство русского читателя с Пордеджем состоялось по крайней мере в 1787 г., когда в тайной масонской типографии была отпечатана «Божественная и истинная метафизика или Дивное и опытом приобретенное ведение невидимых и вечных вещей, открытое через Д.И.П.».
Эммануил Сведенборг (1688–1772) – известный шведский ученый, философ и мистик (одновременно и последовательно). На русском языке издавался в конце прошлого и в начале нашего века: 1863 г. – «О небесах, о мире духов и об аде», 1872 г. – «Избранные сочинения», 1905 г, –

«О божественной любви и мудрости», 1906 г. – «Апокалипсис (Гл. 1) по смыслу духовному», 1910 г. – «О сообщении души и тела», 1914 г. – «Увеселения премудрости о любви супружеской».

³ Основные материалы данной книги вошли в настоящее издание: «Третий Завет» – см. основной текст, письма Вл. С. Соловьева к А.Н. Шмидт – прилож. 2, «Биографический очерк» – прилож 1.

⁴ Буквально: «особое мнение: вопрос неясен» (последнее словосочетание является юридической формулой, которой судья воздерживается от какого-либо суждения).

⁵ Художественный литературный перевод:
Не обитаем мы в аду, на небесах не восседаем, Но дух, живущий в нас, везде свободно проникает.

⁶ Н. Бердяев «Повесть о небесном роде». В январе 1916 г. в редакцию журнала «Русская Мысль» для ознакомления поступила только что изданная книга «Из рукописей А.Н. Шмидт» и уже в мартовском номере этого журнала на нее появилась данная рецензия Бердяева. Кому же как не «апостолу Третьего Завета» (как называли Бердяева потом в эмиграции) и рецензировать «Третий Завет» А.Н. Шмидт. Одновременно , в том же 1916 г., в своем «Смысле творчества» Бердяев и сам говорит о необходимости выхода за рамки Ветхого и Нового Завета, при этом возможность подлинного творчества он связывает с новой эпохой – эпохой Святого Духа. А сам термин «Третий Завет» и идею трехчленности мирового исторического процесса Бердяев использовал еще в 1911 г. в «Философии свободы».

⁷ К уже сказанному о Якобе Бёме необходимо добавить, что путь его произведений к русскому читателю не закончен и теперь: его самая первая работа, «Аврора, или Утренняя заря в восхождении», после «ручных списков» начала ХIХ в. (вот где корни советского «самиздата») была издана в 1914 г. в количестве 2012 экз. и репринтно воспроизведена только в 1990 г., его же «Христософия или Путь к Христу», изданная стараниями масонских кругов в 1815 г., уже к концу XIX в значилась как «крайне редкая», а имеющийся 22-х (!) томный рукописный перевод сочинений Бёме за свое почти двухвековое существование так и не был востребован к изданию.
Перемещение Сведенборга с третьего места у Булгакова на второе место у Бердяева не случайно: безусловно, экзегетико-ментальный (почти наукообразный) тип мистики Сведенборга ближе Бердяеву, чем Булгакову.
Луи Клод де Сен-Мартен (1743–1803) – мистик с ярко выраженной антропологической направленностью (что и привлекло к нему Бердяева), который «считал человека прототипом всей природы, которую и

полагал возможным объяснить посредством человека»; или словами самого Сен-Мартена: «От скольких бы страданий и заблуждений избавили нас ложные учителя, если бы искали истину не во внешних выражениях чувственной природы, а отважились бы войти в самих себя; если бы захотели объяснять вещи человеком, а не человека вещами». Сен-Мартен всегда был противником пассивного медиумизма, видя в такого рода явлениях утрату именно самого ценного в человеке – его сознания и воли, что и привлекло к нему Н.И. Новикова, И.В. Лопухина и их друзей, т.е. русские масонские круги XVIII–ХIХ вв., силами которых и была в 1785 г. издана на русском языке книга Сен-Мартена «О заблуждениях и Истине или воззвание человеческого рода ко всеобщему началу знания»; выход же в свет этого перевода произвел сильное впечатление на читающую публику. Духовный авторитет Сен-Мартена был столь велик, что со временем и в Европе и в России знаменитое учение «мартинизм», основанное учителем Сен-Мартена – Мартинецом Пасквалисом, стали возводить к самому Сен-Мартену. В середине прошлого века о Сен-Мартене писали, что он «представляет замечательное явление в веке, провозглашавшем теории материалистов (так называемый век “энциклопедистов-просветителей” – прим. ред.). Среди заблуждений своего века, он сохранил полное и безграничное обожание Божества». Безусловного далеко не последней причиной «популярности» Сен-Мартена (по крайней мере в начале нашего века) было и то, что он «обращается именно к тем, кто, так сказать, искалечил свой мозг материалистическим образом мышления, но для кого этот мозг все же остается единственным орудием познавания».

⁸ Блаженная Анжела из Фолиньо (ок. 1265 – 1309) – простая малообразованная итальянка, потерявшая практически сразу мать, мужа и детей и посвятившая себя служению Богу. «Анжела поражает не только глубиною и красотою отдельных своих откровений. – Она дает исключительный по силе, величию и стройности синтез, систему мистического богословия. Такой системы нет ни у Бонавентуры, ни у викторианцев, ни у Бернарда, и только еретическое учение Эриутены стройностью, целостностью своей приближается к ней», – писал в 1918 г. Л.П. Карсавин во введении к переведенным им «Откровениям блаженной Анжелы». А объединяет всю её мистико-богословскую систему старая, но своеобразно пережитая мистическая идея преображения души в Бога через преображение её в Христа. Воистину, еще находясь телом на земле духом своим она уже принадлежала Богу: «вижу я Богочеловека, и влечет он душу с такой нежностью, что иногда говорит мне: “Ты – Я, а Я – ты”».
Тереза Авильская (1515–1582) – испанская монахиня, основательница ордена босоногих кармелиток, в европейской религиозной традиции чтится как великий христианский мистик, в 1970 г. официальными церковными кругами признана как «Учитель Церкви».

Гюйон Жанна Бувье де ля Мот (1648–1717) – известная французская писательница, основательница квиетизма во Франции, последовательница испанского мистика Мигеля Молиноса, который проповедовал необходимость чистой любви к Богу и непосредственного созерцания Его. На русском языке книг Гюйон было издано немало, а в 1801–1827 гг. они даже рассылались по монастырям для обязательной покупки, по циркулярному предписанию синодального оберпрокурора А.Н. Голицына, и даже после антимистической компании 40-х годов XIX в. её книги сохранились и были в почете у читающей публики.

⁹ Достаточно новым или, по крайней мере, по-новому переосмысленным, явилось учение о ЛИЧНОСТНОЙ природе Церкви. Это учение не просто предуказует «фемининную» природу Св. Духа (что делалось многими, кончая Н.Ф. Федоровым), но идет дальше, делая из этого самые последние и конкретные выводы. А наибольшим новшеством является её учение о новом воплощении Христа, или, как не совсем удачно выражается П. Флоренский, о «перевоплощениях Христа» (наст. изд. – прилож. 1).

¹⁰ См. приложение 2 настоящего издания.

¹¹ Согласно современным данным авторами анонимного предисловия к «Рукописям» были С.Н. Булгаков и П.А. Флоренский, основатели широкоизвестной теперь софиологии. Так что интуиция Бердяева об «авторе предисловия», как мы видим вполне подтвердилась.

¹² А.Н. Шмидт «Третий Завет». Исходя из того, что сегодня известно об А.Н. Шмидт, можно утверждать, что центральное место в ее рукописном наследии занимает именно «Третий Завет», который и составлял ⁴/₅-ых книги «Из рукописей А.Н. Шмидт», изданной П. Флоренским и С. Булгаковым в 1916 г. Кроме того имеются: 1) «Дневник» – записки автобиографического характера с включениями пояснений отдельных мест из «Третьего Завета»; 2) «Мысли по поводу сочинений Вл. Соловьева» и перевод нескольких его работ, изданных на французском языке; 3) личная переписка.
Настоящее издание «Третьего Завета» для целостного и самостоятельного его восприятия по ходу текста не комментируется.

Приложение 1.

¹³ Данный биографический очерк предварял книгу «Из рукописей А.Н. Шмидт», изданную в 1916 г. Очерк не был подписан и, как установлено теперь, его авторами являются П. Флоренский и С. Булгаков.

¹⁴ Это – не вошедшая в биографический очерк вторая часть статьи А. Уманского «К кончине А.Н. Шмидт».

Приложение 2.

¹⁵ Соловьев не был профессором ни Московского, ни какого-либо другого университета, что заметно понижало его официальный статус в глазах чиновников. С Московским Университетом его отношения завершились в 1877 г., откуда он ушел в звании приват-доцента.

¹⁶ Датировка первого из известных нам писем Шмидт к Соловьеву указывает на то, что попытка завязать отношения между ними была предпринята нижегородской журналисткой не в начале марта 1900 г., на что указывает сама Анна Шмидт в своем дневнике, а значительно раньше – в октябре. «В 1900 г., дочитав до конца Три разговора Вл.С. Соловьева, я почувствовала такое состояние, точно меня что-то подымало от земли. Родственность его духа и его идей с моими была мне очевидна. Я написала ему 16 страниц, где изложила вкратце, но сполна, мои верования и чаяния, и полученное мною от Бога учение. Он получил мое письмо 7-го марта, а ответил уже 8-го» (С. 264). Из даты этого письма следует, что Шмидт взяла Соловьева на заметку еще до чтений об антихристе и третьего издания стихотворений. Впрочем, это еще не означает, что сразу же ею предписывалось личности и мысли Соловьева столь исключительное значение, как в 1900 году. Как указывал С.Н. Булгаков, впервые опубликовавший письма Соловьева к Шмидт в приложении к тому «Из рукописей…», в ее бумагах были обнаружены почтовые квитанции на 26 писем, одну посылку и 5 телеграмм, отправленных Соловьеву (заметим, что Соловьев требовал от всех своих корреспондентов неукоснительного исполнения одного правила – посылать корреспонденции только заказной почтой). Однако даты публикуемых нами фрагментов писем свидетельствуют о том, что этими письмами дело не ограничилось и их было больше. Не случайно Шмидт упоминала в дневнике о том, что писала Соловьеву «много и часто, почти каждый день».

¹⁷ Пикантность ситуации в том, что А. Шмидт перепутала имя отца – Сергея и старшего брата – Всеволода, известного исторического романиста и одно время сотрудника Блаватской. Между братьями были крайне неприязненные отношения, сложившиеся в результате семейной ревности и непростых имущественных отношений по разделу наследства отца.

¹⁸ Таинственный господин явился Шмидт 4 января 1885 г. и по всей видимости косвенно инициировал ее мистический опыт (она видела в нем первое явление Возлюбленного). О своем письме Соловьеву по этому поводу Шмидт писала в Дневнике: «Вскоре я надумала спросить его, не знает ли он одного человека, с инициалами I.P., не тот ли это Пансофий, о котором говорится в его лекции? При этом я написала ему об эпизоде, случившимся со мной в первые времена моих откровений, в одной часовне образа Спаса Нерукотворного, и о том, что некто I.P., неизвестный мне, оказал мне щедрую помощь по газетной заметке, в которой я молила о помощи добрых людей при ужасном бедствии...» (С. 265).

¹⁹ Это письмо, вероятно, предпоследнее со стороны Анны Николаевны в этом эпистолярном романе (Булгаков приводит дату на последней почтовой квитанции – 24 июня). Она приедет уже к смертельно больному Соловьеву в Узкое, пробудет возле него 3 суток, но допущена будет лишь раз – к спящему.

²⁰ Речь идет о китайском восстании боксеров, создавшем угрозу для введения немецкой военной миссии в Китай для обеспечения безопасности сотрудников дипкорпуса. Соловьевым оно было воспринято как преддверие схватки Запада и Востока, напророченной в «Трех разговорах» и нашло отражение в стихотворении «Зигфриду (Дракон)» и статье «По поводу последних событий, письмо в Редакцию» (Вестник Европы. – 1900. – № 9).

²¹ Из стихотворения Вл. Соловьева «Нет, силой не поднять тяжелого покрова...» (1897).

²² Розанов В.В. На границах поэзии и философии // Новое Время. – 1900. – 9 июня, № 8721. – С. 2. Непростые отношения между Розановым и Соловьевым, не раз испытавшие крутые повороты от дружбы и духовного сближения до взаимной подозрительности и упреков в печати (см. об этом : Голлербах Э.Ф. В.В. Розанов. Жизнь и творчество. – Пб., 1922), окончательно пресеклись к 1897 г. Розанов, критиковавший философскую и эстетическую позицию Соловьева, тем не менее высоко ценил его как поэта, подтверждением чего является данная рецензия – последняя, из написанных Розановым о Соловьеве при его жизни. Приводим фрагмент рецензии, вызвавший наибольшее смущение Анны Шмидт:

«В “царстве страданий и смерти” живем мы, рожденные и рождающие, и смысл этих строк совпадает с “Послесловием” к “Крейцеровой сонате”, которое тоже указывает людям “выйти из круга рождения и страдания” , не отвергая, по крайней мере, не убивая женственности и существа женщины. Грешный человек, ничего в этом не понимая, – живя, страдая и рождая, – я оставлю эти темы для философствования и богословствования современным Платонам и платоникам, которые пусть уж сочетают

как это устроял и наш московский самодержец, когда в Александровской слободе клал поклоны, а Басманов ему подзванивал:

как его характеризовал гр. Алекс. Толстой. “Змеиная эта душа” немного напоминает “древнего змея”, о коем поет не без звучности и Влад. Соловьев, по крайней мере, напоминает термином. По нашему же, по-простому, змей всегда есть зло, как древний, так и самые новенькие, последнего выводка».

²³ Краснов Пл. На высокие темы // Книжки «Недели». – 1900. – № 6.

²⁴ Данная работа С. Булгакова состоит из трех частей, появившихся в разное время: первая часть впервые была опубликована в феврале 1916 г., вторая – 29 дек. 1915 г. (11 января 1916), и только третья была написана в 1918 г. для включения ее вместе с двумя предыдущими в сборник статей С. Булгакова.