Арабески, 1
Вот город: кружка пива, Гретхен, фауст,
то есть кулак мужицкий на столе.
Со шнапсом – schwеinbraten. Штраус –
с пирожным. Бриль на голове,
подгузник накрахмаленный, невольник
чести – подретузник, и – в чулках;
весь убранный цветами, как покойник,
весь – образцовый сон Безенчука.
Короче, Мюнхен. Административный
кивочек зеркалу – утехе короля
юродивого Людвига, детины,
охочего до псарен и бабья.
(Он утонул в корыте – тятя, тятя,–
в корыте с пивом, в сеточке интриг.
На площади стоит он. Сам. Без бляди.
Без пива. Истинный ариец. Бык.
И вдаль глядит гранитными очами
как человек, как мера всех вещей.)
Dеr Kriеg ist sehr schlеcht, Sergei. Скучаю. –
Мне пишет немец-фронтовик. Вообще,
при слове бухенвальд, Освенцим –
они рыдают, как бобры, свой путь
перебирая лапками, по-детски
беспомощно, и ищут грудь,
но непременно русскую, большую,
чтоб можно было душу отвести...
Не может немец немца обмишурить:
все держится – как мясо на кости –
на честности, порядочности, Ordnung
здесь во главе угла, а угол туп,
то есть охват широк. И правильные морды
отлитых львов на монолитах тумб.
В Баварии живут баварцы. Купно
и в розницу любую мелочь, блажь
там купишь. Им, баварам, недоступна
ни радость бурь, ни горький наш
удел – ходить наперевес с литературой.
У них иначе все. Вот, скажем, Томас Манн:
«Каnn ich mit dir, Genrich...» Генрих: «Дура,
naturlich ja, wenn du bist ein Маnn!»
Еще о пиве. Нет такого крана,
из коего бы пиво не текло.
В пинакотеке, с кружкой, Старший Кранах
стоит под деревом Познания. Тепло
обоим. Чокнется, утрется
младой листвой. И ночь над ним тиха.
Грехопаденье здесь не удастся
ввиду отсутствия понятия греха.
Немного о фольклоре. Хотя, лучше
не стоит. Он и в Африке фольклор.
Налей-ка, Маша, по стакану пунша,
не клеится сегодня разговор.
1992
Из сб.: Соловьев С. Пир. –
Николаев: Частная фирма «Академия»;
Симферополь: Таврия, 1993. – 320 с. –
Пер. 50.000 экз. – С. 275-276.
|