Августин
Роман в стихах
– А волосы у меня были,– продолжал он,
отхлебывая чай из блюдца,–
вот до́ сих…–
И он бил себя по пояснице. –
Однажды, когда я оступился и летел в пропасть,
они зацепились, запутавшись, за колючку.
Так я и выбрался невредимым.
…В восемь лет он был увезен матерью в горы,
где пострижен в мантию с именем Августин
отшельником-старцем.
После смерти матери и блаженного старца
спустился возле Сухуми.
На деньги тайных монашек, живших при церкви,
приехал в Лавру.
Там его не приняли без документов.
Он подался в Печоры.
Ему сказали: если бы у него был паспорт,
его бы взяли на послушанье,
а так – и нечего думать.
– Если они займутся выясненьем, кто я,
они потребуют показать, где жил я:
вызовут свидетелей, заведут дело…
А это значит – показать им тропы,
указать Верхнюю и Нижнюю Пустынь,
выдать старцев.
Многие там живут без паспорта, нелегально,–
власти дорого бы заплатили,
чтоб до них добраться.
…Тот, кто поручил мне Августина,
говорил – каждое действие
определяется не точкой его приложенья,
а тем, во имя чего оно совершалось.
– А если сказать – жил отшельником,
никого там нету,
ничего не видел и – в полную несознанку?..
У меня сидел врач-психиатр –
друг моего детства,
писатель-детективист с юридическим образованьем
и отец Антоний – священник из Подмосковья.
– Тогда его пребывание в психбольнице
затянется на неопределенное время:
на нем будут защищать диссертации,
делать карьеры;
целые отделы за него будут получать зарплату.
Материал-то какой богатый,
какой чистый случай:
человек, выросший вне цивилизации,
маугли по-советски.
…Тот, кто поручил мне Августина,
говорил – доброе дело
определяется не его содержаньем,
а свидетельством славы Божьей.
– Были у нас улейки – тридцать штук,
две коровки – они там маленькие, почти как козы,
были яблони, груши, смоковница, кукуруза.
Были грядки с морковкой…
От грызунов и от хищных птиц
их охраняли кошки.
А вот с греками, которые считали себя
хозяевами этой земли, не было сладу:
они то и дело захаживали за оброком
и очень жестоко нас обирали,
иногда – подчистую.
С документами была неразрешимая сложность.
Августину было уже двадцать лет, и ему грозило:
а) статья за нарушение паспортного режима;
б) статья за уклонение от воинской службы;
в) статья за бродяжничество,
к тому же:
– Его будут прокручивать по каждому
нераскрытому уголовному делу,
имевшему место на всем Кавказе,
а для местных властей соблазнительно освободиться
кое от каких нерасследованных преступлений.
Горы – такой случай: ни алиби, ни свидетельств,
каждый подозрителен,
каждый берется на мушку.
К тому же у юноши, кажется, нет родни,–
предположительно, что не будет ходатайств и
апелляций.
– А в дереве – там каждый бук в шестнадцать обхватов –
была выдолблена у меня келья,
по примеру первых горных монахов.
Что я делал зимой? Ну, во-первых, катал свечи,
во-вторых, варил ладан, глядел на небо.
Благовонный дым долго лежал в ущельях.
Мой духовный отец – новоафонский старец,–
когда монастырь его разогнали,
долго шел через горы –
больше двухсот километров,
и так несколько раз,
пока не перенес в эту Пустынь
архиерейское золотое кадило,
Евангелие в драгоценной ризе,
Богослужебные книги,
кресты, мощевик, иконы.
Там он построил небольшую часовню,
в которой мы и молились.
…Тот, кто поручил мне Августина,
говорил – только личный подвиг
определяет духовность жизни.
– К тому же, если он сдастся на милость властей,
его тут же
приведут к военной присяге,
а ему как монаху,
по постановлению одного из Соборов –
не помню, простите, какого –
держать оружие запрещается,–
так как быть с этим?
– А осенью начинались ливни.
Они шли с вечера до утра и с утра до ночи,
и, казалось, ничего не высохнет там вовеки –
все к земле прибьется, втопчется в землю.
Ближе к зиме монахи из Верхней Пустыни
чуть-чуть спускались
и оказывались около Нижней Пустыни – совсем близко.
Иногда мы ходили к ним –
особенно, если что-нибудь нужно – соль, спички…
Там был один такой замечательный – отец Авель.
Им же – оттуда было удобней спускаться
к Сухумской церкви.
…Тот, кто поручил мне Августина,
говорил – только по чистоте жизни
можно судить об истинности чудотворца.
Тот, кто поручил мне Августина,
говорил – истинное чудотворение
всегда сопровождается покаянным чувством.
– Где ты взяла такого? –
спрашивал писатель-детективист, не скрывая восторга.
– Что ты с ним будешь делать? –
спрашивал врач-психиатр довольно мрачно.
– Ну что, кажется, не очень дикий,–
улыбался отец Антоний, как всегда благодушно.
– По ночам, случалось, выли шакалы,
и медведи бродили по горным тропам,
и особенно чудесно светлячки мелькали,
туда-сюда летая перед глазами.
Ну и конечно – цикады, конечно – птицы:
соловей, пока он семьей не обзаводился.
…Тот, кто поручил мне Августина,
говорил – а при всем при этом –
не за наши подвиги и молитвы,
не за наши добрые дела и жертвы –
лишь по Божественной милости,
по любви Его крестной
нам открываются врата Царства.
Наконец, все решили – для спасения Августина
необходим покровитель,
который бы проследил, как движется дело,
и, возможно, своими связями бы добился,
чтобы все прошло безболезненно, мирно, гладко:
чтобы дали паспорт молодому монаху,
освободили от военной службы,
позволили бы работать при монастыре или церкви,
возносить пустыннические молитвы
о земле православной Российской,
о властях и воинстве ее огромном,
и он, избежав допросов, благодарил бы Бога.
…Тот, кто поручил мне Августина,
говорил – человек может сломаться
под тяжестью слишком рано исполненного желанья.
Тот, кто поручил мне Августина,
говорил – любого новоначального,
пытающегося забраться в небо,
надо схватить за ноги и сдернуть на землю.
Тот, кто поручил мне Августина,
говорил – даже прокаженный,
подходя к Господу, просил:
«Если хочешь, Господи, можешь меня очистить».
– А причащаться мы ходили в Сухумскую церковь.
Ну а так – вечерние, утренние молитвы,
монашеское правило: три канона,
акафист, кафизмы, Евангелие, Апостол.
И конечно – Иисусова молитва.
И вообще – подвиг молчанья.
Засыпая, я думала – как же ты все-таки, жизнь,
удивительна, баснословна,
все в тебе перемешано, все три дороги,
никаких указателей – направо, налево, прямо.
Еще вчера, считай, я грела глупое тело
на камнях Сухуми,
а может, завтра взберусь на какую-то там вершину,
и тяжелый клобук надену,
и завернусь в трудную рясу.
– Так вот,– продолжал Августин,
устраиваясь поудобней,–
этот отец Авель сидел дважды:
первый раз за то, что крестил в Черном море
пионерский лагерь;
второй – за царицу Тамару.
Какой-то полковник в его присутствии
обозвал ее нецензурным словом,
а отец Авель был крепкий, сильный,
под два метра ростом.
Пришлось полковнику извиниться,
отцу Авелю же – прогуляться
по сибирским просторам.
…Тот, кто поручил мне Августина,
говорил – лучше прогневить человека,
чем прогневать Бога.
Назавтра Знаменитый Писатель,
выбранный в покровители,
защитник, неожиданная надежда,
уезжал в Гватемалу, потом – в Гонолулу и еще куда-то.
Сегодня у него был единственный вечер,
да и тот был занят:
он задавал ужин в Дубовом зале
в честь классика английской литературы.
– Ты хоть знаешь, что он написал? –
спрашивал Знаменитый Писатель,
ведя меня лабиринтами к ресторану.
– Кажется, «Алые паруса»,– отвечала я, смеясь
собственному остроумью,
ибо чувствовала, что все началось отлично.
Каждый вечер до самой глубокой ночи
мы с Августином разжигали кадило,
ходили по комнатам, распевая молитвы,
и я больше всего боялась сфальшивить,
но в конце концов вдохновение побеждало.
В доме уже все спали:
чиновники и поэты, лауреаты и кандидаты,
якобинцы и гугеноты,
и кадильный дым окутывал их сновиденья –
хронику века, программу «Время»,
акции, баталии и реформы,
семейные неурядицы, мировые войны,
общественные нагрузки, неприятности на работе.
– Мы немножко посидим на банкете,–
сказал Знаменитый Писатель,–
а потом поговорим по твоему делу.–
И я так загадочно ему кивнула,
что он не выдержал и спросил почти сразу:
– Ну, вкратце, что у тебя такое?
– Августин,– говорила я,– дай-ка скуфью примерить,
ну, как – идет мне?
А теперь еще, пожалуйста, и мантию с рясой.–
Я вертелась перед зеркалом то так, то этак.
В конце концов я выпросила у него и клобук.
– Настоящая матушка,–
отвешивал он монашеские комплименты.
– А почему ты никогда не встречалась со мной
бескорыстно? –
спрашивал Знаменитый Писатель.–
Почему никогда не задавала вопроса –
что это я бегаю от депрессии по утрам
в тренировочных шароварах?
Слушай, зачем это все тебе –
какие-то, извини, попы, монахи?
…Тот, кто поручил мне Августина,
говорил – можно и в миру вести монашеский образ жизни:
необязательно облачаться во вретище, давать обеты.
Тот, кто поручил мне Августина,
очень меня ругал за мои ночные примерки.
– Получается,– настоятельно повторяла я,–
либо предательство старцев,
либо психушка по всем статьям,
либо тюрьма со штрафбатом.
– М-да,– тянул Знаменитый Писатель,–
зачем это все тебе – тюрьма, психушка?
А классик английской литературы,
о котором временно все забыли,
делал вид, что ему и так очень приятно:
вот – поэты разговорились, разгорячились,
у них ведь столько проблем – ускорение, перестройка…
– А подложный паспорт? – спросила я.
И тут же немного скривила рот, как в шпионском фильме.
– Подложный паспорт? – спросил Знаменитый Писатель
тоном заправского революционера
на конспиративной квартире где-нибудь в Женеве.
– Ну да,– небрежно кинула я,
как сотрудница ЦРУ в Московском парке.
– Слушай,– он вдруг по-ковбойски заиграл оливковыми
желваками,–
он что, никак не пойму, твой любовник?
…Тот, кто поручил мне Августина,
говорил – то, что в мире называют любовью,
это все – страсти, страсти…
Тот, кто поручил мне Августина,
говорил – истинная любовь изгоняет пристрастья,
как Христос – бесов.
Тот, кто поручил мне Августина,
говорил: лишь любящий Христа – свободен.
Тот, кто поручил мне Августина,
был угоден Богу, свободен и беспристрастен.
– А ведь у меня есть,– сказал врач-психиатр,–
друг моего детства –
один кореш-уголовник,
если он уже вышел, так для него
сделать подложный паспорт –
плевое дело!
– Ого! – отозвался писатель-детективист с юридическим
образованьем
и назвал статью, в которой был обозначен срок,
и весьма немалый.
– Между прочим,– заметил отец Антоний, меняя тему,–
существует поверье,
по которому тот, кто хоть раз примерял
монашеский клобук,
непременно станет монахом.
– А однажды,– продолжал Августин,
расхаживая туда-обратно,–
поднялся к отцу Авелю в Верхнюю Пустынь
какой-то странник.
«Батюшка,– говорит,– смилуйся, поисповедуй…»
Был он вертолетчиком, когда с гор сгоняли монахов.
Был приказ доставлять их вниз живых или мертвых.
Гнал он так двух пустынников – те прытко от него бежали.
Но вертолетчикам с высоты было далеко видно,
и было им видно то, что пустынники бегут к краю ущелья.
А пустынникам уже, наверное, начинало казаться,
что они отрываются от погони, что спасенье близко.
И вдруг за деревьями перед ними открылась пропасть.
Они, как вкопанные, как пораженные громом,
пред нею остановились.
Тут-то и подлетели жадные вертолеты,
закружились, как хищные птицы над обреченной жертвой.
И тогда пустынники трижды перекрестились
и по воздуху, по воздуху, как по ровной дороге,
бездну перебежали и скрылись где-то.
И вертолетчики содрогнулись.
– Августин,– неожиданно проговорил кто-то,–
почему тебе обратно-то не вернуться?
Отец Антоний обычно долго откашливался и начинал
медленно, с расстановкой:
– Одного монаха поманила птичка.
«Какое-то необычное,– подумал он,– у нее оперенье,
голос…»
И пошел за ней и всего-то на полчаса вышел из кельи.
А когда вернулся назад, в обитель,
видит – игумен уже другой и братия ему незнакома.
Стал он спрашивать про своего духовного старца.
Все ему отвечают с недоуменьем, пожимают плечами –
мол, и видом не видывали, и слыхом не слыхивали
про такого!
Наконец, отыскался отец библиотекарь –
человек, сведущий во всяких разных вопросах.
Он сказал, что действительно –
назад лет этак полтораста,
жил в монастыре названный старец,
и даже вызвался отыскать
древнюю его могилку.
Эта осень была особенно щедрой.
На кухне в большой прозрачной вазе стояли желтые
кленовые листья
и оранжевые сухие цветы,–
Августина поразило, что их у нас называют
«китайский фонарик».
Он трогал их удивленно и осторожно
и радовался: «Надо же – и не вянут!»
На массивном блюде лежали багровые разрезанные арбузы,
мокрый виноград, черные сливы,
разноцветные перцы, крепкие зеленые груши.
Темнело рано, и было радостно зажигать мягкий свет,
ставить на плиту чайник,
творить перед едой молитвы:
«Благослови ястие и питие рабом Твоим…» и так далее…
…Тот, кто поручил мне Августина,
говорил – на всяком месте достойно славить
Господа Бога.
Августин начинал уже заметно томиться,
находясь под домашним арестом.
Целыми днями он свешивался с балкона
и громко обсуждал прохожих.
– Августин,– говорила я,– не высовывайся
или надень мирскую одежду.
Ты привлекаешь внимание милиционеров:
они охраняют «Березку» и тоже, томясь, глазеют.
– Снять подрясник? – вскрикивал Августин.–
Ни за что на свете! –
Каждое утро он его бережно чистил щеткой
и подолгу гляделся в зеркало,
стягивая светлые волосы
черной галантерейной резинкой.
Отец Антоний складывал на коленях смирные руки
и начинал, покашливая:
– Среди русских сказок
очень много притч – вот одна такая.
Жили-были старик со старухой,
и пригрели они у себя уточку-хромоножку.
А она, когда они уходили, превращалась в деву,
убирала избу, варила похлебку.
И старик со старухой были очень довольны, однако,
эта тайна не давала им никакого покоя.
И решили они утолить любопытство,
притворяясь, будто уходят.
Сами же – притаились в сенцах и ждут, что будет.
И когда уточка скинула с себя оперенье,
сделалась девой,
им захотелось присвоить плоды своего откровенья:
сожгли они теплые перья и встали победоносно.
И тогда сказала им дева:
– Увы! – за то, что
вы своей волей нарушили весь ход жизни,
лишили меня покрова и облаченья,
должна я теперь вас, несмысленные, покинуть
и тридцать лет и три года мыкаться на чужбине.
…Тот, кто поручил мне Августина,
говорил – преждевременное прозренье
может исказить су́дьбы Божьи.
Тот, кто поручил мне Августина,
говорил – можно и от всех земных встреч отказаться
во имя встречи небесной…
Постепенно деревья начинали терять листья,
и земля стала до черноты обнажаться,
и разоблачались кусты, и леса редели,
и земля готовилась к холоду, к испытаньям.
Если смотреть Августину в глаза,
он вдруг как-то застенчиво усмехался и опускал их,
а щеки его покрывались девичьим румянцем.
К нам приходили монахи и монашествующие молодые люди:
– Не у вас ли живет старец с Кавказа? –
И он выходил навстречу.
Занимаясь в другой комнате своими делами,
можно было услышать:
– А волосы у меня были – вот до́ сих…
…Тот, кто поручил мне Августина,
говорил – настоящему христианину
не следует ждать осязаемых результатов
в устроении земной жизни.
Тот, кто поручил мне Августина,
говорил – истинному христианину
отчаиваться не должно от видимого поражения
в этом мире.
Тот, кто поручил мне Августина,
говорил – надо любить не себя, но свое призванье…
Решено было отправить Августина
к Грузинскому Католикосу.
– В конце концов, Кавказские горы – его владенья.
Может, он,– ободряли мы
испугавшегося вдруг Августина,–
согласится за тебя поручиться.
– И прожил раскаявшийся вертолетчик у отца Авеля
целый месяц в непрестанном плаче.
И простил ему отец Авель все его согрешенья
и благословил до самой его кончины
прислуживать в церкви на самых черных работах.
Тот с радостью обещал грузить уголь для храма
да зимой и летом
то мести дворик церковный, то лед сколачивать ломом.
Грузинский Католикос и подложный паспорт.
Знаменитый Писатель и Фонд культуры.
ЮНЕСКО. Патриархия. ООН.
Красный Крест. Какой-то там Полумесяц…
…Тот, кто поручил мне Августина,
говорил – ничего не стоит просить у Бога,
кроме как покаянья.
Тот, кто поручил мне Августина,
говорил – ничего не стоит просить у Бога,
кроме как помилованья и прощенья.
Тот, кто поручил мне Августина,
говорил – тот, кто хоть раз солгал,
рискует не поверить и Божественному Глаголу.
На пороге стоял отец Антоний.
Из-за его спины выглядывал маленький человек
с длинной седой бородою.
– А это подарок нашему Августину – его старый знакомец:
монах Елеазар, он его знает с детства. –
Монах Елеазар сиял, кивал головою,
глаза у него блестели:
– Кто же мог ведать, что я в Москве его встречу!
Вот истинно неисповедимы пути Господни!
Вот милость Божья!
– Августин! Августин! – закричала я. – Выходи скорее.
Тут тебе прекрасный сюрприз, желанные гости. –
Слышно было, как самозабвенно он пел
под шум низвергающегося душа.
– Сподобил меня Господь в начале прошлой зимы
посетить Нижнюю Пустынь,–
начал Елеазар, часто-часто моргая, совсем по-детски. –
Пришел, а там матушку Августина отпевают в часовне.
Смиренная была женщина, высокой жизни.
Августин говорил, что за целых полгода
Господь ей открыл сроки ее кончины.
И еще говорил, что, давая ему последние наставленья,
благословила она его материнским благословеньем
с гор никогда не спускаться, да, видно, что-то
приключилось с ним, раз он, смиренный,
молчаливый, кроткий,– здесь оказался.
Для меня ж, окаянного, его увидеть –
утешение в скорби, благоволенье Божье.
Он с нетерпением поглядывал на дверь ванной.
…Тот, кто поручил мне Августина,
говорил – в духовной жизни
все совершается не «потому что»,
а «ввиду того что»…
Наконец, дверь отворилась,
и на пороге появился раскрасневшийся Августин,
растрепанный, с улыбкой блаженства:
– Ну, какой там еще сюрприз? А, отец Антоний!
Здравствуйте. – Он поклонился Елеазару, смотревшему
остолбенело.
Образовалась пауза, и я сказала:
– А это наш Августин, очень ли изменился
от бестолковой московской жизни?
– Это не Августин,– ответил Елеазар,
почему-то пятясь и озираясь.
– Как это не Августин? А кто же это? –
Я почувствовала вдруг, что наш новый гость
какой-то несимпатичный.
– А может, это другой Августин? –
спросил отец Антоний, краснея и заикаясь.
– Это не тот Августин, не с Кавказских гор.
А кто он – Бог его знает.
…Тот, кто поручил мне Августина,
говорил – Господь может наслать на человека
временное ослепленье,
если зрение мешает совершению путей Божьих.
Тот, кто поручил мне Августина,
говорил – надо оставаться свободным
от всего «своего» –
даже от всякого предположенья.
Тот, кто поручил мне Августина,
говорил – каждая встреча
уготована нам свыше.
И тогда они ушли в комнату
и от меня закрылись.
Они сидели там долго – часа четыре.
Мне очень хотелось подслушать,
о чем они говорили,
но я не решалась.
И только когда я просунула туда голову,
предлагая ужин,
я успела ухватить обрывок фразы:
– Ничего, ничего ей не говорите! –
Наконец, из комнаты вышли Елеазар и отец Антоний.
Елеазар, который снял сапоги в прихожей,
казался совсем маленьким, совсем тщедушным.
Августин ужинать отказался.
– Вынужден тебя огорчить,– голос отца Антония
звучал торжественно и очень мягко,–
ты должна знать, кого у себя скрываешь.
Августин – это не «другой Августин»,
а Петушков Саша.
Сбежал из армии в Кавказские горы спасаться.
Жил несколько месяцев у отца Авеля
и подлинного Августина.
Просил, чтобы его постригли в монахи,
его же благословляли
спускаться в мир, сдаваться в часть,
продолжать службу.
А он, по его словам, так уже к ним прилепился,
так прижился,
что не мог ни глаз, ни рук оторвать
от креста, кадила и облаченья,
прихватив их с собою в мир
на молитвенную долгую память.
Ну а дальше – дальше ты знаешь.
…Тот, кто поручил мне Августина,
говорил – выпрошенный у Бога крест –
самый тяжелый.
Тот, кто поручил мне Августина,
говорил – тот, кто выходит на проповедь,
а Господь его на это не посылает,
умножает лишь своеволие и претит Богу.
Тот, кто поручил мне Августина,
говорил – каждый человек
нам поручен Богом.
– Я предчувствовал, предчувствовал! – ликовал
писатель-детективист, потирая руки.
– Надо еще проверить,– настаивал врач-психиатр,–
может, у него оружие там, в портфеле.
– Ничего, ничего,– поглаживал по плечу Августина
монах Елеазар и прибавлял: – Сердешный,
покаешься, пострадаешь – Господь тебя не оставит!
Все, что Августин украл, было возвращено обратно.
Он сначала три дня молчал, забившись в угол.
Потом – несколько дней проплакал под дождем на балконе.
Я делала вид, будто ничего не знаю.
Возможно, я, на всякий случай, сама боялась
какого-то разоблаченья.
…Тот, кто поручил мне Августина,
говорил – осуждающий своего брата
сам вскоре впадает в подобное прегрешенье.
Тот, кто поручил мне Августина,
говорил – надо бояться не людей
и каких-то там обстоятельств,
а только греха и Бога.
Тот, кто поручил мне Августина,
говорил – надо бояться Бога
так, как боится любящий человек,
что возлюбленный от него отвернется.
– Можно ли мне после наказанья вернуться в церковь? –
Августину ответили утвердительно, радостно, хором.
– А стать монахом?
– Это уж как на то будет воля Божья.–
И все стали долго прощаться друг с другом
и по нескольку раз просить друг у друга прощенья.
И уже первый снег пошел,
и по нему расходились все по разным дорогам.
Елеазар садился в Сухумский поезд.
Отец Антоний входил в холодную электричку.
Наверное, пока он к себе доберется,
снег уже заметет его деревянную келью.
Только дым из трубы будет долго виться над полем,
будет долго гореть свеча в домике над рекою –
за весь этот свет,
за весь этот мир,
за настоящего и вымышленного Августина,
за всех нас, грешных.
…Тот, кто поручил мне Августина,
говорил – кроме любви,
нет в жизни иного смысла.
Тот, кто поручил мне Августина,
говорил – кроме славы Божьей,
нет у жизни иного предназначенья.
Тот, кто поручил мне Августина,
говорил – нет иного права у христианина,
кроме права прощать всем сердцем.
Вскоре уезжал и Августин – Петушков Саша –
в военную часть сдаваться.
На нем был серый румынский костюм – бесформенный
и унылый.
Он был пострижен, побрит, выглядел жалко.
Ручаюсь – жальче всего было ему расстаться
не с золотым наперсным крестом,
не с архиерейским кадилом,
но с самим Августином – желанной чужой судьбою,
с ангельским его облаченьем –
со строгим подрясником,
с бархатною скуфьею,
с мантией, развевающейся по ветру,
с клобуком – этой таинственной легкой лодкой
о двух узких веслах,
на которой, по преданию, после смерти
отправляются вниз по большой и властной реке монахи.
И это уже – навеки!
– Опускай глаза,– говорила я, ведя его по вокзалу,–
миродержители века сего по глазам узнают жертву.
Не хватает еще, чтоб они в последний момент
тебя изловили!
– Я вот только не знаю,– сказал он вдруг на перроне,–
кончилась моя жизнь, началась ли… –
Всё вокруг в летящем снегу терялось.
– Поцелуемся на прощанье,– сказал он кротко,–
кто знает – увидимся ли еще, нет ли…
…Тот, кто поручил мне Августина,
говорил – каждое испытанье
надо пройти насквозь,
и путь этот – наикратчайший.
Убирая комнату, где жил Августин,
у его изголовья
я нашла сложенную в четыре раза бумажку.
Там было написано неграмотно и прилежно:
«Сыне, отдай Мне сердце!»
Далее шел непонятный текст –
то ли какой-то гимн,
то ли воображаемого Августина вдохновенное
сочиненье:
«Доверься руке Моей, уверуй в Промысел Мой.
Ибо Мое попечение о тебе простирается от земли до небес.
И каждое дерево, провожающее тебя,
посажено от Моих семян,
и каждый источник, обгоняющий тебя,
выплеснут из Моих глубин.
И если враг одолевает тебя,
это Я послал его победить терзающую тебя змею.
И если обессиливает тебя болезнь,
это Я послал ее иссушить опаляющий тебя соблазн.
И если сума натирает тебе плечо,
это Я жернова навесил на грабителя твоей души.
И если тюрьма заковывает тебя в кандалы,
это Я посадил на цепь безумный замысел твой».
Возможно, было какое-то продолженье,
но второго листка так и не удалось обнаружить.
И только оранжевый китайский сухой фонарик
горел красноватым светом, покрывался пылью,
тускнел, выцветал, но держался долго –
почти целую зиму.
1987–1989
Здесь, с. 104-124.
|
