Шкатулкa Розы МираГлавная | Описание | Библиотека | Новости | Гостевая | Книга консультанта | Скифопедия
Main | Description | Library | News | For guests | Consultant’s book | Scythopedia
Шкатулкa Розы Мира
Я относился к поэтам казанского андерграунда, но и среди них из-за тематики своих стихов стоял особняком. Свой стиль я считаю неоромантизмом, хотя сейчас в моде другой термин – «метафизический реализм». Я написал не так уж много стихов, поскольку придерживался принципа «если можешь не писать – не пиши». За все прожитые годы мною создано 100 стихотворений, включая стихи на случай. В это число не входят несколько десятков стихов под общим заглавием «Улыбка Скифа», преимущественно юмористических, написанных в 1996 для газетной тусовки Посланцев; им я посвящу отдельный файл. А на этой веб-странице опубликованы 39 моих лучших стихотворений, которые могут представлять интерес не только для меня. Некоторые пребывают в том виде, как были написаны; другие я спустя десятки лет переделал, в ряде случаев радикально. К своим жемчужинам я отношу «Эльдорадо», «Искатель Эльдорадо» и «Эсхатологическое». Ну, а у читателей, конечно, могут быть другие предпочтения и оценки.
Процесс написания одного стихотворения обычно занимал от одного до нескольких часов. Необходимо хотя бы вкратце сказать и о «географии» написания моих стихов. Я не всё время жил в Казани. Ноябрь-декабрь 1962 и период с февраля по начало мая 1963 я провел в Саратове на преддипломной и дипломной практике. Январь-февраль 1964 я находился на армейской службе г. Купино Новосибирской области, после чего служил в Новосибирске до августа 1965. С декабря 1965 по январь 1968 жил и работал под Свердловском, в г. Березовском. Все перечисленные города упоминаются в датировочных подписях к моим стихотворениям.
|
То был Маиф! И четверо богинь, С эфирных тронов взор струили в синь, И лики их мне странно улыбались, И, золотясь, от губ лучилась инь. Утратившие родину в Энрофе Свидетели древнейшей катастрофы Чредой тысячелетий умудрялись И просветлялись Жертвою Голгофы… Я видел Дабб. Под куполом беззвонным Простерся храм, огромный и зловонный. Трещотки надрывались, и свивались Тьмы гадов, грязной жижей ослепленных. И, словно пузыри, там черепа вздувались, rfr И в жуткой глубине проклятья раздавались, И мертвечину жрал вверху седой паук, Над этим всем багрово усмехаясь. Август 1961, 17 августа 2009 |
|
Когда в шестнадцать лет я стал студентом, Мне в г олову впервые приходили Раздумья и вопросы обо многом. Я из-за них часами по ночам Ворочался бессонно на постели Наедине с молчащей темнотою Квартиры нашей и с глухой Казанью За окнами. Потом я засыпал. И мне однажды музыка приснилась. Она в ушах негромко и волшебно Вдруг зазвучала. Чистый голос с лаской И светлой грустью пел о красоте. Но чёрные тени внезапно возникли, Зловеще махая руками. И, вздрогнув, Умолкла мелодия. Тени всё ближе Меня обступали. Я с камнем на сердце Проснулся. Этот сон прологом был к событьям. Монтаж занятий в университете Волокся каждый день дорожкою избитой. И в перерыв текли к дверям буфета Студенты, лопоча. В их многоликой ленте Я тоже был влеком по коридорам К заветным пирожкам. Но мысль моя без лени Отъединялась, уносясь в просторы. Я не запомнил музыку из сна, Но, как она, мечты мои кропили Росою душу, в стиле волшебства. И я вкушал под этою эгидой В буфете пирожков и примыкал К ватаге однокурсников, сидящих На подоконнике. Здесь болтовня Переливалась фразами пустыми, Холодными и мерзкими на слух. Мне в разговор включаться приходилось, Гася мечты. И свору черных теней Я всё яснее видел среди нас. И тени бормотали, хохотали. Я машинально с ними вел беседу, Но мне кричать хотелось от досады, От ужаса, от их бездушных лиц! Потом звонок нас снова разливал В аудитории, в апофеоз науки... Но с каждым днем во мне росло смятенье. И было очень много этих дней. Ноябрь 1958, октябрь 1964 |
|
Я брызги звёзд через ресницы Цедил, вливая в светлый круг, Как вдруг, рассыпав все зарницы, Предстал весомо некий друг: «Идём из этих жалких хижин Со мной в далёкие шатры! Здесь сгорблен ты и Злом принижен, Там – негасимые костры. Разрежь стянувшие подпруги, Расправь согбенные плеча! Нас ждут там верные подруги, А здесь пускай чадит свеча». И я иду за ним, лиловым, И впереди мерцает Новь... «Твой друг растает лживым словом,– Твердит мне шепот за спиной. – Надёжны личные глазницы, А не лиловый некий друг. И снова звёздные зарницы Польются в возвращенный круг». Март 1961. Отред. 20 мая 2015. |
|
Троллейбус в ночь врезается, как скальпель. Гляжу в окно. Там, за рекой – огни. И, отразившись в стеклах, на асфальте Танцуют, невесомые, они. Тряхнут сиденье каверзные кочки – Качнётся мир, сей короб миража, И яркие, заманчивые точки Взметнутся и исчезнут, задрожав. Досаде не даю прорваться в слово. Пусть длится дальше тайный полусон. И вот в окне огни танцуют снова – Им нипочем густой лиловый фон. Они, не отставая, стайкой лёгкой Несутся рядом. Танец-то какой! Но светят неизменно и далёко Огни другие. Те, что за рекой. Октябрь 1960. Отред. 20 мая 2015. |
|
Ночью с пустынного брега морского В зеркало жутко застывших чернил Молча ступил я, стряхнувши оковы, Медленно в даль я поплыл. Глубь подо мною себя разверзала, В бездну маня погрузиться навек. С неба луна беспристрастно роняла Слабый серебряный свет. Холод пронзал леденящею дрожью. В трепете вскрикнуть хотела душа. Но молча плыл я вдоль лунной дорожки Дальше, свободно дыша. Осень 1959 |
|
Под гармошку горланят где-то. На скамейке сижу в саду. Догорает моя сигарета. Я один. Никого не жду. Сквозь просветы древесной сени Каплет медленно лунная слизь. А у ног, как собаки, тени, Глядя в душу мне, улеглись. Фонарей отраженья в лужах Расплескав, промчалось авто. В эту ночь ты кому-то нужен? В эту ночь тебе нужен кто? Май 1960 |
|
С бакона гляжу, как торчат кипарисы, Как город вечерний рассыпался рисом, И слышу, как берегу с нежною лаской Волна нашептала волшебную сказку. Но вдруг – Испуг, Словно кто-то чудовищной лапой Все грёзы сцапал. Это луна,
красная, как мясо, |
|
С тонкими восточными чертами, Воздавала жертву ты богам. В пагоде, в суровом древнем храме Воскуряла к небу фимиам. Преклонилась кротко ты и строго. Обратила свой покорный лик К изваянью дремлющего бога. Бог в тебя всочился и проник. Широко упали одеянья. Стыли плечи в благостной тиши. И незримо тайна мирозданья Всколыхнула глубь твоей души. Неземной овеянная тайной, Ты пошла в неведомую даль. Я, на землю опустясь случайно, Тающий твой образ увидал. Но тебя заволокли столетья, Осудив на дальний, скверный путь. И опять на новом этом свете Довелось мне на тебя взглянуть. Хмурый город выпил лик твой кроткий. Руки улиц тайну размели. Только крик твой, слабый и короткий, Оторваться хочет от земли... Хочет, но не может. Серебристо В безучастных он замёрз глазах. И в ночи, туманистой и мглистой, Замер иней в черных волосах. Ноябрь 1960 |
|
На крышах домов живут твари, Всевидящие, всеслышащие, С руками, могущими вытягиваться. Они прячутся за карнизами. Он знал и помнил о них всегда И ненавидел их. Но в этот раз он о них не помнит И не замечает, как они Щелкают пальцами Перед его глазами И перемигиваются, прыгая с крыши на крышу Следом за ним. Наконец, он вскричал троекратно: «В светлый перл душу как переплавить?!» Голос Брата ответил внятно: «Путь в Олирну от мук избавит. Улыбка Жизни там цветет. Там новой лаской греют вёсны, И нежно розовый восход Сияет утром через сосны. Там только лазурь, Там отдых от бурь…» И эти слова слова мудреца, В тьме Агра звуча И душу леча, Надеждой зажгли мертвеца. Ноябрь 1960, август 1961, отред. 18 августа 2009 |
|
За сутки маянный разум размазан. Заснуть? Истмата разгул трясет! Смуглая дева с голубым глазом В бессонницу свой поцелуй несет – То даймон мне шепчет таинственный код. О, сколько можно баллоном с избыточным Давленьем касаток, курантов, химер И заткнутым в горле снутри и завинченным Снаружи – стоять и взорваться не сметь? Суметь, сотворяя свою сублимацию, Самум сумасбродства смирить и спустить С цепи. Стенографией чувств обливаться. Довлея над доводами – говорить! Январь 1963; 5-я строка добавлена в 2004 |
|
– Дева, как ты смогла полюбить Колыханье кладбищенской мглы? Здесь в гробах мертвецам любым Каплет медленно тишь на лбы. – Здесь листвы повечерней рать Кротко шепчет имя Христа. Я всем сердцем хочу понять Этот тайный шелест листа. Май 1961 |
|
Был отпуск похож на побег из плена. Одышка вокзала и сдержанный стон Минут до отправки. Затем по вселенной Лесов и полей громыхает вагон. 04 До одури сон и причудливый слепок С примет проносящегося за окном Пейзажа. Наутро – как выход из склепа, Прибытие в город, до камня родной. Казань! Ты – сказанье о детстве, наследстве Всех лет, средь которых вращался в тебе. И каждая встреча с тобою – последствие Разлуки, подъем из провала в судьбе. И вновь хаотический бег по орбитам Старинных и близких знакомств. Но – нельзя! Еще мы увидимся с вами. Простите! Сейчас отпустите, прощайте, друзья!.. И ночью встает дебаркадер без звука. Теряясь, схожу я на берег примет, Плутаю и, в дверцу фанерную стукнув, Врываюсь в твой сон, исполняя обет. Потом равномерно теченье, свеченье Тех дней в окруженьи семьи и небес, И Волги великое круговращенье, Уха, за грибами нашествия в лес. Я голого слизня смахнул со свинушки Щелчком. Ослепительный день догорал, И голову солнце клонило к подушке Застывшего леса, в багровый провал. Сын спал. Ты сидела в тени, вечерея, Под кленом, легонько колыша эфир Тумблером «Спидолы». И мы, вечеряя, Встречали с тобою прохладу и мир. И так незаметно пришло возвращенье Во град, где свирепствует канцероген, В концлагерь забот повседневных, в скрещенье Людей, суматохи, оценок и цен. Осень 1967, г. Березовский Свердловской области |
|
Бульвар приморский выделан до лоска. Волнуется ультрамарин безбрежный. Алуштинские книжные киоски Замусорены Лениным и Брежневым. Как черви в падали, на пляже биомасса Колышется, жуя и покупая. 06 Курортники, сгоревшие до мяса, В безделии бездумном утопают. А вечером певица в ресторане Раздразнит секс «Москвою златоглавой». 07 Перед замлевшим стадом по экрану Гарцует бедный всадник, обезглавлен. Пульсирует курорт, качая денежки, И радио вещает благодарно, Как Сахарова банда академиков Клеймит за клевету на государство. Лето 1973 |
|
Памяти Даниила Андреева Гибнем. Погружаемся в Инферно Все плотней. 09 Мрачные исчадья Люцифера, Тьмы теней Скорбных, злобных (это катастрофа!) Кверху мчат. Так взмывает в небеса Энрофа Стратостат. Вот она, кармическая кара, Дьяволиный град, Низшие слои Шаданакара, Возвращенный ад. Здесь разгоряченный Азазелло На коне скакал. Здесь улыбка тонкая Вольтера Превращалась в кал. Здесь Василий Розанов проверил: Тяжек «Темный лик» – Авторам в Инферно непомерен Груз греховных книг. 10 Здесь вторично вешалась Марина (Не желаю – быть!), Но попытка бытие отринуть Значит – слой сменить, В колесе бесовских инкарнаций Сгинуть на века, У нее не вышло – отказаться. 11 Надо привыкать. 1976 |
|
Актриса бело-зелёно-синяя Не то Аэлиту, не то Афродиту Играя, простерла мимо зенита Руку, шепча монолог (о спасении? Надежде? любви?); и её антураж Волокся, как месиво серой сумятицы, Как мир полузрячих, как пятна, как пятницы, Что на неделе бывают шесть раз. Тем временем, почти окачурившись От окатившей их недоумением Пьесы, с глазами, более-менее Равномерно выкаченными у всех, Но с задницами, как кобылы в овсе, Погрязшими в креслах, храня выраженье На лицах и задницах: «Я не хочу решать Задачи о смысле того, что на сцене»,– Сидели зрители, увы, не увидев (Потому не поняв и пьесы характер) Детали единственной, которую выдал На сером фоне декоратор. А я рассмотрел, как надо (ведь сам я Сидел на первом, внимание весь): То был макет устремленного ввысь Архитектурного ансамбля, Вмонтированный в кружок Размером с тарелку, не более, Он трубил, как победный рожок: «У истории кончились боли!» Он – дерзкий, стройный, современный – Стоял, как символ своевременный Победы политики и экономики! Полиэтиленовый, новенький, Он стоял на полу, У сцены в углу... Январь 1964, г. Купино Новосибирской области |
1Сырая кладовка, дырявый сортир…На лестницу выскочил кот-дезиртир. Достигнуть беглец не успел чердака – Кошачья ментура взяла за бока. За хвост приковали, судили тайком. Был кот с иностранкой-собачкой знаком, Писал ей сонеты; хранил, графоман, Изъятый цензурой собачий роман. Статьи безыдейные переводил, Был в армию призван – мышей не ловил, И там прославлял средь кошачьих солдат Такие-сякие картины поп-арт. За это кота укатали, чтоб знал, На каторгу в темный, далекий подвал. Обрили усы и поставили к чану Для пользы народа готовить сметану. В продаже ее не видали: наверно, Сметанка лилась на приемах премьера. Шли годы. Вдруг весть облетела весь мир – Премьер перестроить решился сортир. Июнь 1967; редактировалось в 1996 2Взялись за сортир, и – обрушился дом,И вскоре Кошград превратился в Содом. В стене крепостной зазияла дыра, На улицах дуют собачьи ветра. Хоть стар, но помилован кот-дезертир, Объявлен героем, пропущен в эфир. Забылся обидный ярлык «графоман», Издал он стихи и собачий роман. Как быстро учуял кошачий народ, Что «там» не гниенье, а наоборот! И заполонили Кошград почему-то Собачьи товары, собачья валюта… А кот гонорары пустил в оборот, Скопил кой-какие деньжата. Но вот – Нежданно-негаданно грянул дефолт, И кот с мидл-классом стал гол, как сокол. Кошачие граждане мрут с недоеда,– Сметаны для них, как и прежде, всё нету. Немногих впускала Собачья страна – Счастливчиков лаять учила она. А многим стал грезиться прежний их мир – Сырая кладовка, дырявый сортир. 3-4 января 2001 12 |
Эдгар По Летучая мышь прочертила крылом – Забылась эпоха волхвов, И крест колокольни исчез под холмом Обильного хлама веков. Всемирной деревнею стала Земля, Где сети паучьи прядут. Мессии, вожди похвалялись зазря, Что путь в Эльдорадо найдут. Не хапнуть тот край, не ворваться гуртом… «Будь стоек и будь одинок», – Безумный Эдгар холодеющим ртом Свое завещанье прорёк. Ищи – и раскроется скрытая даль В просвет облепивших тенет, И запахом луга развеяв печаль, В лицо Эльдорадо дохнет. Май 1961, поселок Займище; 1996 13 |
1. ПрозрениеЯ расстался с бессмысленной властью.Корабли полыхали в порту. В бухту, дрогнув, я бросил свой бластер И почувствовал сухость во рту. Бесшабашные толпы сновали. Перепившихся было не счесть. В ком-нибудь катаклизм едва ли Пробудил благородство и честь. Я искать ухожу Эльдорадо. Обреченный народ мой, прости – Вам не нужен теперь император, Ваши судьбы у Бога в горсти. 2. ПоискОставив трон, я после катастрофыПустился на неведомого зов. Мой дух в пути крепили ваши строфы, Вийон и Киплинг, По и Гумилев. Я видел мир в дремотном загниваньи, Бродя по пепелищам прежних стран. Не каждый сохранил в груди дыханье, Когда планета вскрикнула от ран. Остатки человечества дичали, Иссякла в них отрада прежних вер. На языке космической печали Молил я Небо отворить мне дверь, Которая от будничного зренья Укрыла Эльдорадо, край мечты, Рай, некогда в восторге вдохновенья Воздвигнутый Творцом из пустоты. 3. Страж ГугоИ мне во сне явился гномик Гуго.Он в нашей детской обитал за дверью – Никто из взрослых этому не верил. Я ж притворялся, будто бы напуган, Прошмыгивая в дверь. Немного жутко Мне было в самом деле. Гном смеялся. Но лет пяти я бросил эти шутки, И с той поры мой гном не появлялся. Теперь он молвил мне: «Снимайся с мели. Твоим поступкам сердце Гуго радо. Я – страж в гиперпространственном туннеле, Что от Земли проходит в Эльдорадо. Ты – бывший император. Властелинам, Увы, в наш край навеки путь заказан. Но он открыт поэтам, паладинам, Мечтателям и выдумщикам сказок, Пророкам, что поддерживали веру, Влюбленным, знавшим самоотреченье… В горах Кавказа ты найдешь пещеру. Тебя там ждут победа иль крушенье». 4. ГорыСловно смятый гигантской дубиной,Простирался Кавказ подо мной. Обвалились в ущелья вершины, И в долинах свирепствовал зной. Омертвели подъемные краны, Оплели их побеги вьюна. В фантастической той панораме Где пещера могла быть видна? Но, ведомый таинственной силой, Отыскал я затерянный вход, И мне влага лицо оросила, Когда полз я по лазу вперед. 5. Поэт и пророкВот я в пещере. Люди здесь скрывались,Забывшие божественный Завет. И блики свеч пугающе метались, И бледность лиц подчеркивал тот свет. Пространства здесь хватило, чтоб десятки Разноплеменных беженцев укрыть. Одни тоскливо выли, как бесята, Другие молча дрались у корыт. Но многие с надеждою смотрели. У них душа не погреблась в пыли. Им грезилось достичь какой-то цели. Узнал я прежних жителей Земли. Им, ищущим, я посвятил сонет И показал таинственные числа, Укутал их плетеньем слов и мыслей, Страстей и снов, плывущих в глубине. Чарующе вливались в мой завет Причудливые притчи и легенды: О том, как племя через пропасть шло Из мертвенного края в плодородный По лезвию ножа. О том, как сеть Закинув во вселенную, мужчины Мирами набивают свой кисет И, трубки закурив, невозмутимо Толкуют про улов. О том, как глаз Лишились те, кто ближнего увидев Закованным в тенета, ни одной Не пролили слезы, не пожалели… 1996 14 |
С. Липкин Одичавшая девушка бродит над выцветшим летом, Собирает опавшие звезды в дырявый подол И глядит в небеса, без Луны, оскудевшие светом, Ожидая, чтоб звезды Создатель еще ей подал. Звезды сыплются тихо – не с неба, сквозь дыры подола, Их теперь и на ощупь на сохлой траве не найти. Скоро ранний рассвет пробежит, холодея, по долу И печально откроет, что незачем дальше идти. На безлюдной Земле, что пустым небосводом прикрыта, Вдруг последнею Евой себя осознает она. За людские грехи чаша гнева планетой излита. Род погибший! тобой тяжесть кармы до края испита. В эту ночь неспроста с неба сыпались метеориты – То для жизни иной уж просыпал Творец семена. Май 1962; отред. в августе 1996 и 18 января 2004 15 |
В завершение «“Андреевского” цикла» воспроизвожу свой рисунок «Каравелла», сделанный 1 марта 1963 г. На нем можно увидеть и паука из «Полюсов Атлантиды», и падающие звезды из «Эсхатологического». Ну, а сама каравелла – это наша планета и плывущее на ней человечество: женщины и мужчины разных народов.
Б. Пастернак Мимо циркаАх, как стынет у них носок!Из-под купола в глаз,
в висок
или спать?.. |
|
На вас нет креста. На нас нет лица. Вы сделать хотите из песни скопца. Мы песню пытаемся спеть до конца. А что же нам больше делать? Вы выкинули из песни слова. Без слов наша песня и полужива. Мы песню мычим – аж хрустит голова. А что же нам больше делать? Над песней бессильна ваша грязца. Та песня – не почесть портрету «отца». И будем ее мы мычать. До конца. А что же нам больше делать? В той песне под пыткой правда про вас, И песня пребудет жива и права, Покуда у нас на плечах голова! А что же нам больше делать?! Март 1963, Саратов |
|
Когда ночь односвязно сопит, Кто-то свой полустанок проспит И, сойдя не на том, аккуратно Зашагает по шпалам обратно. И кривляются километры. И молчат. Наверху – завал Звезд. А сбоку – смылись приметы. Кто сюда тебя, милый, звал?.. Январь 1963 |
|
Аморфность жизни и смуту мгновений, Тупую цикличность и дней, и дел, Стучащийся голос прибоя Вселенной В искусстве никто передать не сумел. Да и не должен был. Эмпирически Данного разгребая завал, Художник оформил его, эстетически Преобразил и организовал. И личность творца, страдая безмерно, Вступает в этот магический круг И трансформированной химерой К нам из него возвращается вдруг. 12 ноября 1972 |
Б. Пастернак ПредощущениеЧтоб мы от сказать и делать нечегоЛуну разыграли в чет и нечет, Клубилась тропок абракадабра, И ночь была, как линейная алгебра. Чтоб мне показать равновесие мига, Светало, и ты дремала, как книга. Пятнали тишь петухи, паровозы, И сад за окном вычислял прогнозы. Ноябрь 1962 |
|
Бабка охала и рыгала, Выпив водки, сала сглотив. Взвыли стекла: барьер звуковой Проскочил самолет. В восковой Мгле избы чах скупой мотив Старых ходиков. Мы слагали Чаши, души, как ствол, обхватив Нашу радость. А днями ниже Чувства вскрылись, как на духу. И смотрел семимудрый Ницше На картофельную шелуху. Июнь 1963 |
|
Вот и выбрались. Воля зрима. Можно месяц – чего еще? – Жить без города, жить без грима. Этот месяц мелькнул, угощен Нашим всем: забавлялись ельником; Постигали, чего не след; Взяли Волгу к себе в бездельники; По тропинкам, метафор нет Для которых, шатались вечность Ввечеру; дурили; домой На рассвете впускали ветки… Этот месяц был страшный мот. Июнь 1963 |
|
Но сил не очень в рассудке, смыслах… Вносила осень рассвет коромыслом, Хозяйка кряхтела. Нас счастье будило, И вскачь оголтелое сердце бузило. Обязанность – в гроб. Пропускалось утро… Но лес зазывал. Мы тянулись за. Мы слушали, как говорил Заратустра, И ласково лесу лизали глаза. Карманы картошкой зайчьей забивши,– Забава: жарить ее 16, забывши, Как сосны славили наши дуэты; И жрать, улыбаясь, как идолы, дети; И четки дней-ночей не считать… Любовь – усыпили! Пришла нищета. Октябрь 1962 |
|
И нет тебя. И будешь ли? Была ли Ты в декабре, когда с высот в глаза Тянулись, тешась, по диагонали Неоновые буквы, и пылали, И отчужденно прыгали назад; И город плыл в пыланьи полчищ света; И падали прохожие на льду; И лед смолкал, песком заглушен сверху, И морщился, и не давал ответа? И где, когда теперь тебя найду? Где встретимся? И встретимся ль? И так ли Мы встретимся, как надо? И тогда, В том декабре была ли ты? По таксе Взимало ль одиночество, спектакли Ежевечерне повторяя? Да, – Оно взимало, холодно и точно. И улица под буквами плыла. И лед прохожих методом поточным Валил, и молк, и морщился, и очень Большую таксу брал. И ты была. Март 1963, Саратов |
|
Комар ползет по клеверу. Над ним Береза бредит тихо и невнятно И бередит во мне, проклятая, Ту память, где с тобою мы одни. В аэродромной роще тишина Качается под дальний шум турбины. Поправ стопою ношу муравьиную, Губой ласкает облако она. Транзитники спешат к ней под каблук Из стен аэропортовского зданья, Фланируют, томимы ожиданьем, И будят память наших всех разлук. А я валяюсь, смяв своей тоской Солому, что набросана под деревом, И неуверенно, Как безразличием подсунутый мне ребус, Читаю тут же чьею-то рукой Швырнутую инструкцию, как требу- ется стирать «Дедерон»-чулки. (Написано на диком русском). Чувствую, как в тисках тоски Сердце готово хрустнуть. Хрустнет соломинка подо мной. Проходя, матюгнется внуковский летчик. Припомню на стуле твоей рукой Швырнутый дома чулочек. Сейчас ты в Казани сына спать Уложила. Слушаешь «Голос Америки»? И тоска моя принялась шагать, Твой дом размеренно меряя. Ползет под рубашкою муравей. Напившись, комар взмыл с запястья. Знаю: тоска одних кровей С безмолвствующим несчастьем. О, как мы часто в разных городах! Береза, спит, уж не шепча бессмыслиц. Но тоска моя всё не спит, бродя Под ручку с такими мыслями: «ТОСКА РАЗЛИТА ПО ВСЕЙ ВСЕЛЕННОЙ Жду вылета. Взмоет, напившись, ТУ. Еще не увидеться нам изрядно. Иллюминатор темноту Будет показывать мне злорадно. Пронзив раскаленный тор мотора, Тоска за бортом опоясает ночь. На тучу усядется – слушать истории, Что вспомнить я для нее не прочь. ______________ Я восемь лет назад в Симферопольском Аэропорте видел два мака, Дико растущих алым проблеском У скамейки. Рассвет заплакал, Когда их толпа пассажиров втоптала, Но это даже не было странно, Так же как Гирину не было странно Убийство апсары Тиллоттамы.
Итальянский актер Амадео Нацари –
прототип Гирина в плане внешности.
Справа – примечание И.А. Ефремова: «Хотя и в шутливой форме,
но верное изображение идеи фигуры Тиллоттамы».
И над ней
так |
Лось сел у приёмного аппарата, надел слуховой шлем. Стрелка часов ползла. О время,– таинственные сроки, удары сердца, ледяное пространство вселенной, где летят эти развёрнутые времена!
И вот, медленный шопот раздался под шлемом в его ушах. Лось сейчас же закрыл глаза. Снова – повторился отдалённый тревожный, медленный шопот. Повторялось какое-то странное слово. Лось напряг слух. Словно тихая молния пронзил его неистовое сердце далёкий голос, повторявший печально на неземном языке:
– Где ты, где ты, где ты?
Голос замолк. Лось глядел перед собой побелевшими, расширенными глазами… Голос Аэлиты, любви, вечности, голос тоски, летит по всей вселенной, зовя, призывая, клича,– где ты, где ты, любовь?..
В павильоне стояла странная скульптура – огромный лев, занесший правую лапу над женщиной, присевшей передним на корточки и с мольбой или отчаянием поднявшей лицо и обе руки к нависшей над ней голове чудовища. Лев, сделанный в средневековой традиции, круто изгибал переднюю часть тела и шею, пружиня задними, готовыми к прыжку лапами. Нижняя челюсть разверстой пасти была отбита, и вместо нее зияла широкая дыра. Казалось, что лев раскатисто хохочет над женщиной.
Небо подернулось сероватой мглой, и солнце жгло немилосердно на гладких каменных плитах, заливая светом весь портик. После прохлады галереи храма Даярам шел, щурясь, и не сразу заметил в портике женщину, ставшую на колени перед львом. Она застыла, закинув лицо вверх. Ее черная коса в руку толщиной легла полукольцом на плиту у цоколя статуи.
– Как же вы попали в кино?
– Мой повелитель был уже стар и счел более выгодным, чтобы я танцевала в ночном клубе. Меня увидел режиссер Хазруд и привел продюсера. Тот решил, что я очень пригожусь для «специальных» фильмов, уплатил еще более крупную сумму, чем та, которую отдали за меня хозяйке, и вот я здесь. Звезда специальных фильмов, безыменная и несвободная, фактически – рабыня…
– Специальных – это значит, простите меня, порнографических?
– Что ж, это правда!
– О боги, о боги! Как же так! В наше время! – Даярам заметался в отчаянье.
Гирин уставился пристальным, тяжелым, точно свинец, взглядом на Ахмеда. Пакистанец умолк, опустил руку, потом и глаза. Дикое напряжение его тела ослабло, кинжал звякнул об асфальт.
я впервые остро почувствовал, как рядом с великой любовью всегда тянется черная бездна. Очень верен образ звезды, упавшей во мрак. Это немилосердная несправедливость жизни в нашем мире. Человек озаряется и возвеличивается светом и теплом большой любви, но одновременно появляется чувство бездны потери. Не страх, он более конкретен и узок, а нечто гораздо большее, паника чудовищной утраты смысла всей жизни, когда впереди останется лишь непроглядная тьма.
|
Любимая! Я весь дрожу от стужи, Внезапно мир твой охватившей. Какая тишь! Аж заложило уши! Но это – ложное затишье. Уже недолго – тишина прервется, Уже недолго – страшно лязгнут зубы! Пронзит с телеэкрана взгляд Тускуба – И жизнь на Марсе оборвется!
Тускуб, диктатор Марса |
|
Крича, вломились в затхлое подземелье. Хватали ружья, уже позеленелые. Глазки старика запрыгали отчаянно. Шамкал: «За последствия я не отвечаю». Утром тучи изумленно свистнули, Пялясь в красные озера пред жилищами: Там руки спящих безжизненно свисли, Кровью склеившись с голенищами. Июнь 1962 |
|
Когда мы бороздили всю Казань, Бредя в ночи и долго не прощаясь, Вселенная медлительно вращалась, Но не могла ни слова нам сказать. Она молчала, говорили мы: О тяжком послесталинском похмелье, О недостатках, коих вскрылись тьмы, И об идеях, обнаживших мели. И – злость вставала дерзко в частокол, И – в сеть утопий связывались планы... Пусть дельность действий даться не смогла нам – Тебя я славлю, лучшая из школ! О, школа этих уличных миграций! Ты заповедь в нас вбила: «Не молчи, Когда в шкафах истории стремятся Припрятать зло и потерять ключи. Не позабудь арестов, конфискаций, Когда был кровью чистый снег прошит, И спины зэков снег запорошил, И правосудья не могло искаться, И страх мешал свободным высылаться! Молчали осторожно остолопы. Застыли остроухие остроги. Ослы в погонах били, сатанея, Советским сапогом людей советских... Еще немного – вся страна была б Превращена в один большой концлагерь! Еще мы пятна многих грязных лап Так долго не отмоем с русских флагов!». 8 сентября 1968 |
|
…И вот уносятся поезда, С близкими нас разлучив. Взамен их дыхания и тепла Нам остается грусть. И вот уносятся в темный провал Поезда наших странных снов. В закрытых вагонах с пломбой они Увозят неясные мысли, На крышах вагонов увозят женщин, Которых не надо любить. А стук колес остается в ушах Надолго, порой навсегда… Апрель 1964, Новосибирск |
|
– Мне мозги заплевал туман, И за горло душит рубашка… – Ах, поэтик, ты просто пьян! Ну-ка, дай мне губы, милашка! Обещай, что не будешь пить, Будешь умный, хороший мальчик… – Тише, тише… Здесь Ужас спит, Распластав холодные пальцы. Не буди. На воротах Мрак Молча звезды лижет власами… – Ах, дружок, ты – пьяный дурак! Что в окно уперся глазами? Ну, идем. Провожу домой. Потолкуем завтра с тобою… – Чей-то крик прозвучал и смолк От удара пляшущей Боли… Кто ты, дева? Зачем ты здесь? Да, быть может, есть в тебе легкость – Но ползет по ланитам плеснь, Оттенив бесстыдную блеклость; Но свисает по персям гниль… …………………………………. Упадай скорее, Завеса! Своих бедных детей Рахиль Снова, плача, кличет из леса…
Рахиль (2006). Художник Ольга Алексеевна Прохорова
Бумага, карандаш, 65x 50 см. |
1Я жил. В меня исподтишка,Да и в упор вперяли очи: Kак рост, одежда, рожа, как Причесан – очень иль не очень? Шеф выжимал идеи. В грудь Со стетоскопом врач вторгался. Но в череп, вскрывши, заглянуть Почти никто но догадался. 2Он грел Вселенную. ВминалВ жилищах, поездах, казармах Подушки. Все запоминал. Смотрел то зло, то лучезарно. Бывало, в холод и в жару Bpащался он, скрипя, на вые. Теперь в нем черви фосфор жрут, Сочатся воды грунтовые. 3Зачем зарыли? Гамлет, где ты?Достань, потомок, вытри пыль. В часы, как нет электросвета, Зат?пли в черепе фитиль. Здесь некогда надежды тлели! Готовь, как соберешь гостей, В сем черепе из вин коктейли. Здесь мыслей пенился коктейль! 4Да, в мой череп вмещалось многое:Интеграл, перламутр, Пер-Лашез. Он венчал существо двуногое, Несчастливое позарез. Лишь теперь, под землей холодея, Приобрел он достойный вес: Ведь в гортань проросла орхидея, А в глазницу пролез эдельвейс. 5«Этот череп пробит свинцом,–Скажет эксперт, погладив ляжку. – Интересно, кто был подлецом – Обладатель или стрелявший?» «Не ответить на сей вопрос... Может быть, стрелял обладатель?» – Сунув палец задумчиво в нос, Изречет коллега-приятель. 2-8 февраля 1967, г. Березовский Свердловской области |
|
Не для потери и пропития – Храни, как авторское око! Средь всенародного нежития Пегас приподнимал высоко. И со страниц подуло юностью, Священный страх власы подъемлет… Плоды из завязей проклюнутся, Когда соломой ляжем в землю. 12 мая 1984 |
|
Дремлет лес во мгле густой, Только совы не устали: Распорядок зная свой, Веки темные подняли. И, нахохлясь, чуют вдруг: Что-то вдалеке неладно. Совушек берет испуг – Слышат звуки канонады. Всё грохочет и гремит В ночь сорок второго года, И уже зверье не спит, Растревожена природа. Мчат снаряды на восток. Нашу землю враг поганит,– Только здесь, в глуши лесов, Белорусы партизанят. Нам фашист ярмо наметил, Но в тылу не спят заводы, И куется всем народом Для захватчиков возмездье. Перед Пасхой 1984 |
|
Моим 11-ти внукам и внучкам посвящается Здравствуйте, милые дети! Жил-был Дед Мороз на свете – Старенький, добрый, седой, с бородой, Да с внучкой Снегурочкой – вот какой!
|
|
Мутило пляж от марева жары. Курортники, томясь, играли в префер… И в «Анти-Дюринг» выкатив шары, Ты втайне ждал: когда ж задует ветер, Неся телам прохладу?! Я зубрил Английскую грамматику, скучая. Как вдруг, шатавшийся меж лежаков, К нам подошёл неторопливо сторож. Присел. Висели рыжие усы. В груди хрипело. Он казался старым. И лишь в глазах – неистовость грозы, И кожа – под неистовым загаром. Он бросил взгляд на энгельсовский том. Потом, воззрившись в море, возвестил нам: «Есть сотни книг, как строить коммунизм, А надо бы лишь тонкую тетрадку. Сейчас идёт мне сорок первый год. Я с удивленьем озираю мир свой... А в тот далёкий, сорок первый год Попал на Колыму за дезертирство: Из ФЗУ забрали нас на фронт, На станции отстал от эшелона – И дали мне десятку... А потом Раз в месяц сплавщиков встречал на Лене. Я жил один, сгорая от тоски, Под плеск волны, под шум листвы таёжной. В два ящика набил свои стихи И в землю их зарыл перед отъездом. С холодных мест махнул сюда, в Алушту: Чахотка у меня. Стихи не взял: Не рукописей груз тащить, а душу По жизни нам приходится, друзья!» 8 сентября 1968 |
01 Когда в 1974 г. я прочитал «Розу Мира», я понял, что среди моих стихов можно выделить «андреевский» цикл, то есть стихи «околоандреевской» тематики. А иногда и прямо-таки андреевской; например, о тварях на крышах домов «с руками, могущими вытягиваться» («Среди волгр») я написал в 1960-м, задолго не только до прочтения «Розы Мира», но и «Карлсона, живущего на крыше». В том же году я живописал лунную слизь («Чары Воглеа»), еще ничего не зная о конденсации эйфоса в Дуггуре. Андреевская терминология была добавлена мною в 2004–2009 гг., в большинстве случаев только на уровне заголовков стихотворений, и лишь в трех случаях я ввел ее в текст самих стихотворений («Полюса Атлантиды», «Среди волгр» и «Оборвать молчание»). Единственным стихотворением, использующим андреевские образы и терминологию и написанным по прочтении «Розы Мира», является «Низвержение».
02 Нурия Муллаева, которой посвящено стихотворение, в 1960 была первокурсницей историко-филологического факультета Казанского государственного педагогического института, начинающей поэтессой, участницей Литературно-творческого кружка при институтской газете «За педагогические кадры» И. На одно из собраний этого кружка меня пригласил В.П. Смирнов. Тогда-то я и видел единственный раз Нурию, и, возможно, даймон мне подсказал сюжет «Инкарнации». Информации о дальнейшей судьбе Муллаевой в Интернете разыскать не удалось, даже на казанских сайтах. Но сам факт отсутствия такой информации позволяет предположить, что занятия поэзией не принесли ей известности и, возможно, были прекращены.
03 Здесь описано, как действительно происходил процесс моего творчества. Предощущение стиха гарантировало мне бессонную ночь. Только в молодости я бдел, сидя за бумажным листом или прогуливаясь по комнате, а в пожилом возрасте лежал и сочинял в уме, а утром записывал на бумагу. Мне хотелось, чтобы просветлявший меня поцелуй даймона заронил свет высших миров и в душу читателя.
04 Чтобы присоединиться к жене и сыну (см. комментарий к «Пересадке во Внукове») и провести на Волге отпуск, описанный в данном стихотворении, я еду поездом из Свердловска в Казань, а по завершении отпуска возвращаюсь в Свердловск, «где свирепствует канцероген».
05 Приходилось слышать, что мои стихи, в частности, и это, якобы отражают инфернальный опыт. Но «Дыхание Дуггуро-Крыма» отражает лишь такого рода инфернальный (дуггуровский) опыт, который знаком каждому жителю крупного города или курорта. Другое дело – притоны Дуггуро-Сан-Франциско. Тут инфернальный опыт несомненен. И привел меня в этот мир, увы, не даймон, не «Вергилий спящих» Достоевский. Прорыв был вызван не от меня зависившим вудо-темнооккультным приемом другого человека, хотя результат своего поступка он не осознавал и до сих пор о нем не знает.
06 «Как черви в падали, на пляже биомасса…» Метафора не предполагала аналогий с человекочервями Буствича. Но паралели, аналогии между инфернальными мирами и базовыми территориями метакультур в Энрофе, видимо, были заложены при сотворении тех и других. Скривнус весьма схож со сталинскими лагерями. О подобных же аналогиях рассуждают герои пелевинского романа «Чапаев и пустота».
Что с чего копировалось? Не совсем корректный вопрос, если иметь ввиду психические и ментальные взаимосвязи между Энрофом и трансфизическими мирами. Демоны посылали людям – изобретателям лагерей их «архитектурные образы». Но есть и обратная связь – объекты и субъекты Энрофа влияют на Инферно. Психоэнергетические человеческие излучения великодержавности, страданий, похоти не только кормят инфернальных чудовищ, но, думаю, подсказывают им идеи. Строительные познания волгр – не от Энрофа ли?
07 «А вечером певица в ресторане…» Один поэт-розамировец заметил: «Когда я придумывал стишки на ту же тему, то и у меня возник такой же образ – певец на пляже». Ничего удивительного – сходные энергоинформационные поля (эгрегоры) пронизывают всех нас, а к нам, представителям братства розамировцев, возможно, приставлены одни и те же даймоны. Удивительно ли, что порой случаются совпадения? Не забудем и про юнговский эффект синхронистичности.
08 Написано сразу по первом прочтении «Розы Мира», причем на одном дыхании. Хотя это стихотворение и описывает Инферно, ни с каким исключительным инфернальным опытом оно не связано. Только опыт темного воздействия Третьего Жругра, влекущего державу к гибели.
09 «Гибнем. Погружаемся в Инферно…» – это ведь предчувствие российских катаклизмов, начавшихся в 1989 г. Естественен и переход к размышлениям о посмертных судьбах некоторых философов, писателей и поэтов.
10 «Здесь Василий Розанов измерил…» Хватил ли я через край, описывая посмертие Розанова? Розанов умер, примирившись не только с церковью, но и с евреями, у которых письменно попросил прощения за всё, им написанное против них, и благословил их на долгую жизнь. Вроде бы должно быть по Есенину: «Примирись лишь в сердце со врагом, и тебя блаженством ошафранит». Такое примирение, однако, лишь облегчает кармический груз, но не избавляет от него. Я думаю, что покаяние существенно облегчило вину Василия Васильевича.
Но ведь до 1917 г. редко кто в России умирал без покаяния, соборования и причастия, а ведь многие все равно шли в миры возмездия. У писателя же карма особая: Существует нечто вроде «души» лирического произведения – песни, романса, гимна (конечно, я имею в виду лишь небольшое их число: критерий – значительность и талантливость). Эти тонкоматериальные сгущения пребывают в различных слоях, в зависимости от своего содержания. Ни малейшей антропоморфности, разумеется, в их облике нет; скорее, они близки к волокнам тумана различных оттенков и музыкального звучания. Для них возможно просветление, совершающееся параллельно просветлению их творцов; впоследствии они включаются в объем его личности. Те же из них, которые лучезарны с самой минуты их создания, воздействуют озаряющим и поднимающим образом и на того, кто их создал, и на тех, кто их воспринял. Но стихи, исполненные уныния и отчаяния либо взывающие к низшим инстинктам похоти, зависти, ненависти, ничем не озаренной чувственности, не только понижают душевный уровень многих из тех, кто их воспринял, но и становятся проклятием для их творца. На его пути неизбежны будут такие излучины, когда эти души стихов, мутные, сладострастные, злобные и липкие, обступят клубами его собственную душу, заслоняя от нее всякий свет и требуя в нее допуска для своих извивающихся и присасывающихся волокон. Строки Блока в поздний период его жизни:
|
Молчите, проклятые книги! Я вас не писал никогда! – |
Есть все основания полагать, что тонкоматериальные сгущения имеются не только у лирических, но и у философских произведений таких авторов, как Ницше или Розанов, которые по праву можно назвать лирико-философскими. А теперь представьте талантливое произведение этого жанра, которое пытается убедить читателей, что у Логоса Шаданакара – «темный лик», как в одноименной книге Розанова или в «Антихристианине» Ницше. Для игв или люциферитов, с их миром перевернутых представлений, это так и есть.
Путь к покаянию и спасению никому не закрыт, но покаяние не спасает от кармы, связанной с «душой» произведения. «Исправить написанное» отчасти возможно, но очень трудно. О том, как сложно было Розанову развязать кармический узел «Темного лика», можно отчасти судить в свете информации о метапрообразах художественных произведений: Изображение Репиным убийства Грозным своего сына завязало такой узел, которого Репин не развязал до сих пор; развязывать его приходится в Друккарге <…>, где Грозный находится сейчас как пленник и раб.
Еще хуже с «Поверженным Демоном» Врубеля – поразительнейшим, уникальным случаем демонического инфрапортрета. Для развязывания этого узла Врубель вынужден был спускаться в Гашшарву, к ангелам мрака. Страшно выговорить, но, может быть, было бы лучше, несмотря на гениальность этого творения, если бы оно погибло в Энрофе. <…>
После смерти в Энрофе художника-творца метапрообразы его творений в Жераме видят его, встречаются с ним и общаются, ибо карма художественного творчества влечет его к ним. Многим, очень многим гениям искусства приходится в своем посмертии помогать прообразам их героев в их восхождении. Достоевский потратил громадное количество времени и сил на поднимание своих метапрообразов, так как самоубийство Ставрогина и Свидригайлова, творчески и метамагически продиктованное им, сбросило пра-Ставрогина и пра-Свидригайлова в Урм (2: 147-148).
Конечно, «чисто по-человечески жаль Розанова», жаль многих ниспавших в чистилища и магмы. Какие люди были брошены туда на посмертную муку! И сколько мучений они успели принять в жизни земной! Мне было их жаль уже при первом чтении «Розы Мира», но Духовидец убедительно показал, кто такой великий мучитель и как он утяжелил кармические законы.
11 «У нее не вышло – отказаться…» Цветаеву я не столько люблю, хотя и это есть, сколько безмерно уважаю. Но она была просто обречена на ниспадение в ад, поскольку, по моему мнению, происходила из человечества титанов. У меня не было, конечно, трансфизической встречи с нею. Но мне говорят об этом ее стихи и особенно признания в ее прозе об отношении к христианству. Гагтунгр сумел вызвать их <титанов> бунт против Промысла. Идея их заключалась в том, что они – семя и ядро нового мирового начала, третьего, противостоящего и Богу, и демонам. Они жаждали абсолютной свободы своих Я, но жестокость и злобу демонов ненавидели (2: 96). Блок и за меньшее попал в Агр.
Ошибочно мнение, что у титана должно быть супер-произведение, как, например, у Гете, которого Андреев называет среди людей, некогда инкарнировавшихся в титанов: Теперь большинство из них совершают свой путь среди человечества, выделяясь на общем фоне масштабом своей личности и особым сумрачным, хотя отнюдь не темным ее колоритом. Их творчество отмечено смутным воспоминанием богоборческого подвига, как бы опалено древним огнем и поражает своею мощью. От демонических монад их дух отличен порывом к Свету, презрением к низменному и жаждой божественной любви (там же). Супер-произведения у Цветаевой нет, но нет его и у Ибсена, Лермонтова, которых Духовидец тоже упоминает среди бывших титанов.
Из «Розы Мира» известно, что пола они <титаны> были лишены (там же). А могут ли их перевоплощения, подобно Цветаевой, изливать свои увства к любовнику/це на бумагу? По-видимому, человеческая любовь становится понятна титанам в процессе дальнейших воплощений – ведь создал же и восславил Ибсен бессмертный образ Сольвейг! При этом я не думаю, что Марина Ивановна ниспала в Дуггур, даже несмотря на лесбийский роман с Софией Парнок. Она – возвышенней духом. Дуггур, пожалуй, точно светил Арцыбашеву, Ф. Сологубу, М. Кузмину. В Дуггуро-Сан-Франциско я видел Ахматову. Не утверждаю и не хочу верить, что это была именно она – ее облик могла принять демоница. Но и исключить на 100% не могу.
Цветаева, конечно, «йотой счастлива, яств иных не ведала», кроме радости творчества и общения с такими людьми, как Рильке и Пастернак. Но в плане житейском судьба всю жизнь сыпала на нее удары – один за другим. Пока не загнала в смерть. Не прибегни она к петле – поехала бы в телячьем вагоне туда, где много лет своей жизни потеряли Ариадна и Анастасия. В отличие от них, она бы ИТЛ не вынесла, и она это знала. Она даже не смогла бы дожить до своей смерти в лагере, как Мандельштам. И вот такой человек попадает, скажем, хотя бы в Скривнус. Происходит то, о чем написано в «Низвержении». Самоубийство, совершенное уже в демонических слоях (во всех, кроме Дуггура), вменяется в грех, и к неизбытой карме энрофовского самоубийства добавляется новый кармический груз, влекущий еще ниже.
12 Это символическое описание нашей новейшей истории долгое время не дерзал напечатать ни один редактор ни на родине, ни в США.
13 Написано в 1961 году 19-летним юношей, но это были только две строфы (в окончательной версии ставшие первой и заключительной четвертой). Прямой увязки с завещанием Э. По не было. Но уже был образ распахивающейся «скрытой дали», явленный мне как светлое виде́ние. Были и «облепившие тенета», но они лишь предвосхитили, явились ассоциацией-намеком на то, что обрело историческое бытие значительно позже – на всемирную паутину интернета и глобальные заговоры. Окончательный вид, со второй и третьей строфами, стихотворение обрело в 1996-м, когда, подобно рыцарю Эдгара По, «уж стала видна на висках седина» и мне стал яснее собственный замысел.
Вера в существование края Эльдорадо (архетипа светлых миров, описанных Андреевым), выраженная в моем поэтическом откровении, призвана одарить родственные читательские сердца светлыми эмоциями и надеждами. Кстати, у Д. Андреева, как я выяснил после выхода собрания его сочинений, тоже есть стихотворение «Эльдорадо» (1: 375).
14 Этот цикл неоромантических баллад написан целиком в 1996, примерно с недельными перерывами между составившими его опусами. Но в нем использованы отдельные метафоры и рифмы моей ранней поэмы «Путь» (август 1961), которую в целом я считаю весьма неудачной. Лишь «Страж Гуго» свободен от этих автозаимствований.
В «Искателе Эльдорадо», как и в следующем за ним «Эсхатологическом», затронута тема глобальной катастрофы, но при этом главный персонаж несет светлое начало. В этом образе смешалось многое – и будущий, «технологический» вариант Александра I (самодержца, согласно одной из исторических версий, которую подтвердил и Д. Андреев, оставившего трон), и своеобразное переосмысление судьбы Николая II («Вам не нужен теперь император. / Ваши судьбы у Бога в горсти»), и черты мужественных героев Киплинга и Гумилева (мой ответ на восклицание последнего: «Где теперь эти крепкие руки, эти души горящие где?»; сравните с воспоминанием А. Андреевой о том, как гумилевские «Капитаны» оказались в лагере нужнее хлеба (ПНК: 159)), и автобиографические переживания. Светел и образ гнома Гуго, который трансплантирован в цикл из моего реального детства. По «Розе Мира», гномы – представители пестрого населения слоя Рон. Однако, мой Гуго стоит ближе к домовым, живущим в слое Манику.
Притчи, которыми заканчивается «Поэт и пророк», а с ним и весь цикл, были мне рассказаны сторожем пляжа в Алуште в 1959 году. Он отбыл за дезертирство десять лет в лагере на Колыме, потом был лесником на Лене. Там и записал свои притчи, а когда ранняя старость (в 40 лет он выглядел на 60) и чахотка заставили его податься на юг, закопал рукописи, остерегаясь второго срока. Он жил в каморке под деревянной лестницей, по которой курортники спускались с бульвара на пляж, не подозревая, что топчут крышу человеческого жилища. Я лишь придал его притчам лаконизм и поэтическую форму. Его меткому уму принадлежит также оригинальная метафора, представляющая коммунизм как гору, которую двое едят с разных сторон, но глотки у них неодинаковые (см. «Зачем был нужен российский “размах”?»). Этому человеку посвящено мое стихотворение «Сторож».
Я намеренно оставил цикл как бы незавершенным. Искатель Эльдорадо «заработал» пропуск в эту страну, Гуго ждет его, но читателю предоставляется домыслить, дочувствовать, пойдет ли туда Искатель, или останется с «прежними жителями Земли».
15 В 1962 были написаны первые две строфы этого стихотворения. Мне самому странно, как эти образы вышли из-под пера 20-летнего студента физического факультета, по возрасту и жизненным интересам довольно далекого от эсхатологических проблем. Я и самого слова «эсхатология» тогда не знал, и долгое время стихотворение называлось сначала «Девушка со звездами», потом «Видение». Понимание того, что на самом деле было мне явлено в 1962-м, осознание героини этого стихотворения как «последней Евы» и третья строфа появились лишь в 1996.
Говоря об эсхатологическом, я, по самому определению этого термина, коснулся темы конца света. Но я не затрагивал весьма опасную проблему художественного изображения антихриста. Антихрист (всемирная тирания) – лишь одна из двух величайших опасностей, грозящих человечеству. Вторая и весьма реальная – всемирная катастрофа. Моя эсхатология есть версия экологической, ядерной либо геологической катастрофы – причины энрофовские, хотя, конечно, на поведение человечества влияют инфернальные миры, а на геологию – специфические стихиали. До антихриста человечеству можно ведь попросту не дожить, ибо даже Гагтунгр не в состоянии полностью контролировать действия уицраоров, велг и темных эгрегоров. Всё это четко изложено у Андреева, и об опасности ядерной войны он тревожится уже в первых строках «Розы Мира».
Подзаголовок «Видение» я дал своему стихотворению потому, что необычные образы и картины этого поэтического произведения были (как я осознал позже, прочитав «Розу Мира») навеяны даймоном. Да и концовка о новых семенах жизни, просыпанных Творцом, оптимистична. Ушли из Энрофа титаны, ушло лунное человечество, исчезла планета Дайя, может уйти человечество,– но жизнь как милость Господа продолжается.
16 «Заячья картошка» – гриб, разновидность дождевиков. У дождевиков нет ни ножек, ни шляпок. Поверхностный слой – двойной: внешняя кожура то голая и гладкая, то усыпанная бородавками или шипами. Внутренняя оболочка – перепончато-кожистая. Мякоть – чистая, снежно-белая, плотного пористого строения. В молодости дождевики мясистые, упруго-тугие, а в старости – пухлые, ссохшиеся. Дети любят наступать на них и производить «взрывы», с облачком горчичного цвета, выпуская на волю несметное количество спор и способствуя размножению этих грибов. Иногда вместо облачка получается «каша» желтоватого цвета. А в свежем, молодом грибке – абсолютно белое вещество, издающее очень приятный запах. И даже не все взрослые знают, что в детстве топтали съедобные, деликатесные грибы, которые, к примеру, в Италии ценятся дороже шампиньонов. В мире известно около 520 разновидностей дождевиков, и многие растут в России. «Заячья картошка» напоминает по форме грушу, но только по поверхности густо исполосованную сетью бороздок и желобков вкупе с задиринками. Плодоносит очень обильно, но грибники, как правило, обходят его стороной. Между тем гриб этот превосходит по вкусу, питательности и витаминам и настоящий картофель, и даже гриб-боровик. И1, И2
Некоторые из помещенных в этой ветке стихов были опубликованы ранее в газетах и научных изданиях:
1. Белгородский М. Мятеж // Березовский рабочий. – 1966. – <Дата и номер выпуска у меня не сохранились>. # Это единственное стихотворение из представленных в данной ветке, которое было опубликовано в советское время. Видимо, цензура в тот момент моргнула своим недреманным оком. А если серьезно, это стихотворение опубликовала Алла Чугунина. Вот что вспоминает о ней поэт Иван Малахеев, с которым я приятельствовал в период проживания в г. Березовском:
После окончания университета в 1969 году я был приглашен на работу в газету «Березовский рабочий», конечно же, в промышленный отдел. Заведовала отделом выпускница нашего журфака А. Чугунина, она к тому же писала стихи и руководила литературным объединением при редакции. Чуткая, эмоциональная и энергичная по духу, Алла внешне выглядела женщиной хрупкой. Но каким она пользовалась авторитетом у руководителей, главных специалистов предприятий, у секретарей и завотделами горкома партии!
2. Белгородский М. Низвержение // В составе его же статьи «Вторая реальность». – Наука. – Казань, 1989. – 11 сент., № 29. – С. 3. – (Сова Минервы).
3. Белгородский М. «Плоды из завязей проклюнутся…»: <Стихи> / Предисл. <Ю.П. Алаева> // Советская Татария. – 1989. – 17 сентября, № 214. – С. 3. – (Литература и искусство). # В подборку вошли стихотворения: Мятеж; К другу Валерию Альбицкому; Вечный зов; Зигмунду Фрейду; Отпуск; «Бульвар приморский выделан до лоска…»; Надпись на сборнике стихов «Завязь».
4. Белгородский М. Уроки Пастернака: <Стихи> // Советская Татария. – 1990. – 2 октября. – С. 3. # В подборку вошли стихотворения: Мимо цирка; Оборвать молчание; Наша песня; По шпалам; «Вот и выбрались. Воля зрима…»; Саратовские страдания.
5. Бондарева Г., директор музея химзавода им. Л.Я. Карпова. «О безумие! Пастернак!»: <Статья о моем творчестве>; Белгородский М. Мимо цирка; Уроки любви // Менделеевский вестник: Менделеевская районная газета. – 1992. – 23 апреля, № 49. – С. 2.
6. Скиф. Предощущение; Видение, Эльдорадо; Искатель Эльдорадо // Из рук в руки: Газета. – Казань, 1996–1997. # Роспись по конкретным номерам газеты сделаю позже.
7. Белгородский М.Н. Эльдорадо // В составе его же статьи «Человечество в третьем тысячелетии: духовное пробуждение или всеобщая катастрофа?» – Республика Татарстан. – 1998. – 17 янв., № 10-11. – С. 6-7. – (Институт человека).
8. Белгородский М.Н. Эльдорадо; Искатель Эльдорадо // Феномены Природы и Экология Человека: Сборник научных трудов и материалов Четвертого Международного Симпозиума (Казань, 24-27 мая 2004 г.): В 3-х т. – Казань: ООО «Эксклюзив», 2004. – Т. 2. 260 с. – С. 74-77.
9. Белгородский М.Н. Новости из Кошачьего города // Феномены Природы и Экология Человека: Сборник научных трудов и материалов Пятого Международного симпозиума (Казань, 26-28 мая 2008 г.): В 2-х т. / Под общей редакцией академика Р.Л. Исхакова. – Казань: Хэтер, 2008. – Т. 2. 244 с. – С. 226-228.
10. Белгородский М. Эльдорадо: Мои стихи. – 2009, 17 августа. – http://forum.rozamira.org/index.php?showtopic=1983 # Предшествующая редакция данной подборки стихов, с меньшим количеством иллюстраций.
