Гипертекстовое
собрание сочинений Даниила и Аллы Андреевой
   в
Шкатулке Розы Мира

На этой веб-странице в качестве предисловия ко всему нашему «Собранию сочинений Даниила и Аллы Андреевой» воспроизводится статья В.И. Грушецкого «Сказание о мире истинном» по юбилейному изданию: Андреев Д.Л. Избранные произведения: В 2-х т. Т. 2. – М.: Арда; Сфера, 2006. – С. 7-18.

Далее следуют главы 1-3 книги «Русские боги» Даниила Андреева и примечания Б.Н. Романова к ним. Текст и пагинация соответствуют полиграфическому изданию: Андреев Д.Л. Собрание сочинений. Т. 1. – М.: Моск. рабочий; Фирма Алеся, 1993. – С. 27-100, 446-450.

Завершают страницу примечания к этим же главам В.И. Грушецкого, воспроизводимые по вышеуказанному юбилейному изданию: Т. 2. С. 26-27, 46, 75-76, и примечания М.Н. Белгородского, публикуемые впервые.

Гипертекст во всех этих материалах организован как гиперссылки на различные статьи «Андреевской энциклопедии», размещенной в этой же электронной библиотке.

Создание данной страницы еще не завершено. Продолжается работа над точным воспроизведением графики стихов Д. Андреева, расстановкой гиперссылок на примечания и на статьи «Андреевской энциклопедии».

В.И. Грушецкий. Сказание о мире истинном.

Д.Л. Андреев. Русские боги: Поэтический ансамбль. Текст этой книги

в настоящем собрании распределен на 6 веб-страниц. Нижеследующие

ссылки на отдельные главы охватывают все эти страницы.

От автора.
Вступление.
Глава первая. Святые камни.
Глава вторая. Симфония городского дня.
Глава третья. Темное видение. Лирические стихотворения.
Глава четвертая. Миры просветления. Цикл стихотворений.
Глава пятая. Из маленькой комнаты. Цикл стихотворений.
Глава шестая. Ленинградский апокалипсис. Поэма.
Глава седьмая. Изнанка мира. Поэма в прозе.
Глава восьмая. Навна. Поэма.
Глава девятая. Сказание о Яросвете. Цикл стихотворений.
Глава десятая. Голубая свеча.
Глава одиннадцатая. Святорусские духи. Цикл стихотворений.
Глава двенадцатая. Гибель Грозного. Поэма.
Глава тринадцатая. Рух. Симфония о великом Смутном времени.
Глава четырнадцатая. Александр.
Глава пятнадцатая. У демонов возмездия. Поэма.
Глава шестнадцатая. Предварения.
Глава семнадцатая. Сквозь природу. Цикл стихотворений.
Глава восемнадцатая. Босиком. Цикл стихотворений.
Глава девятнадцатая. Плаванье к Небесному Кремлю.
Глава двадцатая. Солнечная симфония.
Б.Н. Романов. «Русские боги» Даниила Андреева. Это послесловие,

находящееся на 6-й веб-странице, после 20-й главы «Русских богов».
Примечания к главам 1-3 книги «Русские боги».

Примечания Б.Н. Романова.

Примечания В.И. Грушецкого. Пока не добавлены.

Примечания М.Н. Белгородского. Пока не перенесены
в этот раздел, а даны зеленым шрифтом в примечаниях Романова.

-7-

Владимир Грушецкий
Сказание о мире истинном

      «...И разумные будут сиять, как светила
на тверди, и обратившие многих к правде –
как звезды, во веки, навсегда. А ты, Даниил,
сокрой слова сии и запечатай книгу
сию до последнего времени; многие прочитают
ее, и умножится ведение».
Книга пророка Даниила. 12:3-4.

Искусство владеет удивительной преобразующей силой. Огромные напряжения, которые испытывают народы и страны в годы всеобщих бедствий, трагедии отдельных судеб, гигантские гекатомбы спустя время рождают произведения искусства, век за веком составляющие здание общемировой культуры. На его постройку идут самые лучшие, особой закалки кирпичи. Время от времени в злободневности публицистики нет-нет, да и прозвучит голос, возвращающий литературу к своим основным обязанностям. «Задачи писателя касаются вопросов общих и вечных. Они касаются тайн человеческого сердца и совести, столкновения жизни и смерти, преодоления душевного горя и тех законов протяженного человечества, которые зародились в незапамятной глуби тысячелетий и прекратятся лишь тогда, когда погаснет солнце». Эти слова А.И. Солженицына вполне можно отнести к творчеству Даниила Андреева. Да и вообще в судьбах и творчестве двух этих писателей второй половины XX века есть нечто общее, а именно: духовное одинокое противостояние чудовищной .мощи катящегося колеса государственности, лишенного даже признаков благости. Кажется, все на его пути будет сметено и раздавлено, но вот на наших глазах колесо начинает скрежетать и разваливаться само, а книги, картины, музыка, создававшиеся в духовном подполье, сияют во славе. Их немного, их всегда было немного, но именно из них строится здание... Таковы книги Андреева.

Вдохновенный талант поэта и могучий ум мыслителя явились в самое темное в истории культуры России время. Из выжженных десятилетий полной бездуховности пробились к нам живая мысль и живое слово и принесли странное и новое, требующее от нас, читателей, однозначного выбора: либо, пожав плечами, отложить книги Андреева и постараться навсегда забыть об их существовании, либо принять их со всей сложностью и многозначностью символов, совершенно неожиданных идей и подходов к решению фундаментальнейших вопросов бытия.

Крах мировоззрения – одна из самых страшных катастроф, которые могут приключиться с нацией. На протяжении многих десятилетий

-8-

миллионы людей в нашей огромной стране, передоверив труд создания собственной точки зрения на мир и свое место в нем монструозному государству, жили кое-как, и вдруг, очнувшись, обнаружили руины старых догм, не выдержавших испытания временем, и ощутили растерянность, давно разучившись и даже изгнав из повседневного сознания сколь-нибудь абстрактную мыслительную деятельность. Но очень скоро выяснилось, что даже повседневная жизнь «без руля и без ветрил» невозможна, пришлось возвращаться к моменту, предшествующему «нашествию гуннов», восстанавливать утраченные взаимосвязи, наводить мосты с массивом культуры, на котором взросло лучшее в России – ее художники, поэты, писатели, философы, и вот здесь возникает очевидное затруднение. Их труд на ниве культуры основывался на некоем мировоззрении, достаточно целостном, чтобы давать силы душе трудиться, какового мировоззрения мы сегодня трагическим образом лишены. А без него заполнение восьмидесятилетней пропасти становится делом чрезвычайно трудным, а преемственность понимания и душевного труда – проблематичной. И если бы в духовном подполье, куда неминуемо оказалась загнанной жизнь духа, не продолжалась смертельно опасная работа, нам, сегодняшним, едва ли удалось бы обрести почву под ногами и ощутить себя наследниками немалого культурного богатства, завещанного предками.

Одним из тех, без чьей помощи не обойтись сегодня в переосмыслении взаимоотношений человека и мира, стал Даниил Андреев. «Настоящая биография писателя – в его книгах, а не в фактах жизненного бытия»,– это простое утверждение полностью применимо к биографии Даниила Леонидовича Андреева. Ее вехи просты и невыразительны, но под тонкой внешней канвой раскинулась настоящая горная страна с заоблачными пиками, увенчанными блистающими снегами, и мрачными ущельями, дно которых никогда не видело солнца.

Даниил Андреев родился 2 ноября 1906 года в Берлине, в семье знаменитого русского писателя Леонида Андреева. Мать его, А.М. Велигорская, умерла спустя несколько дней от родовой горячки. Так с первых дней жизни завязался трагический узел в судьбе новорожденного человечка. Леонид Андреев безумно любил жену, и потеря потрясла его настолько, что современники вспоминают о попытках самоубийства. Невольный виновник этого горя едва ли понимал, какая трещина прорезала их отношения с отцом. И, тем не менее, детство его прошло счастливо в семье тетки, Елизаветы Михайловны, и ее мужа, московского врача Филиппа Александровича Доброва. Последующая женитьба Леонида Андреева и сложная, несколько гнетущая атмосфера отцовского дома на Черной Речке позволяют предположить, что так было даже лучше.

Видимо, полной, достаточно глубокой биографии Даниила Андреева мы не увидим никогда. Писать ее уже поздно. Страшное время выжгло и людей и документы, но вехи жизни еще отчетливо видны.

-9-

На глазах одиннадцатилетнего мальчика гибнет один мир, и на его обломках начинают, в дыму и грохоте гражданской войны, подниматься контуры мира нового, во многом, если не во всем враждебного тому, к которому успел привязаться маленький Даня. В 1919 году издалека, из вынужденной эмиграции, в которой оказалась сразу после Октябрьского переворота семья Леонида Андреева, пришла весть о смерти отца. Можно предположить, что большой роли известие не сыграло, – они не были близки. Даниил жил в Москве, в 1923 году окончил школу (начинал он учиться в частной гимназии Репмана), а в 1929 году – Высшие литературные курсы. Путь в университет был закрыт «непролетарским происхождением». Более чем скромный заработок доставляла профессия художника-оформителя, и до начала войны никаких особых вех мы в его жизни отметить не можем. Разве что едва наметившееся в 1931 году знакомство с Максимилианом Волошиным, к сожалению, не получившее развития из-за смерти знаменитого поэта в 1932 году. О поэтических трудах знают только самые близкие друзья. Впрочем, это даже не труды, а лавина, бурлящий, сверкающий поток творчества, настоящий дар, быстро и уверенно обретающий форму талантливого поэтического слова. И ни одной опубликованной строки!

О 30-х годах XX века России написано много, и нет нужды объяснять, почему темы, избираемые поэтом, не могли быть не только приняты к публикации, но даже предложены какому-либо издательству. Это было бы равносильно попытке самоубийства. Бережное, равноуважительное отношение к разным странам и народам с их историей духовного строительства общечеловеческой культуры, настойчивый интерес к общечеловеческому мифу, история России, великая и трагическая, образы любимой Москвы, переживающей ужасное крушение духа, наконец, совершенно пантеистическое отношение к Природе вкупе с постоянно возникающими странными, не имеющими аналогов образами, да еще на фоне спокойной глубокой религиозности – трудно представить менее подходящее мировоззрение для периода победившего соцреализма. Откуда все это у молодого человека, чье становление совпало со становлением первого в мире атеистического государства? Об источниках своего вдохновения лучше всего говорит сам автор. Извинюсь перед читателем за обширное цитирование и передам слово.

«Мои книги... зиждутся на личном опыте метаисторического познания... Откуда я взял эти образы? кто и как внушил мне эти идеи?.. Первое событие... произошло в августе 1921 года... в Москве... <Оно> открыло передо мной или, вернее, надо мной такой бушующий, ослепляющий, непостижимый мир, охватывающий историческую действительность России в странном единстве с чем-то незримо большим над ней, что много лет я внутренне питался образами и идеями, постоянно наплывавшими оттуда в круг сознания...» («Роза Мира», кн. II, гл. 1).

И образы живого золота
В мой дух и жизнь вторгаться стали...

-10-

Еще множество аналогичных мест встретит читатель впереди, для наших целей довольно и этого. Да, в случае с Даниилом Андреевым мы имеем дело с редчайшей, но очень значимой разновидностью рода человеческого – с визионером, а по-русски лучше сказать – с духовидцем, с вестником инобытия, т.е. с человеком, жизнь которого обращена в осознанную миссию благодаря восхи́щению в высочайшие слои духовного планетарного космоса. Категорически не применимы испуганные попытки истолкователей заретушировать этот факт «поэтической образностью», «игрой фантазии, создающей мифологическую вселенную»,– эти попытки наталкиваются на твердую, бескомпромиссную позицию автора, предвидевшего возможность подобных интерпретаций.

... Язвящее простое горе я
Изведаю в тот день далекий,
Когда прочтут вот эти строки
Глаза потомков, и – не весть,
Но мертвенную аллегорию
Усмотрят в образе гиганта.
Он есть! Он тверже адаманта,
Реальней нас! Он был! Он есть!

Это – в поэме «Ленинградский апокалипсис» – о демоне великодержавной государственности.

«...меня томит тупая тоска от того, что в наши дни другие не могут мне верить. Когда же это подтвердит, после медленного подползания, после недоверчивого ощупывания, метод науки, меня, вероятно, уже не будет здесь... Быть может, поверит один из миллионов, быть может, один из тысячи. И тогда будет оправдано мое существование на Земле».

Это из поэмы в прозе «Изнанка мира». У читателя есть только два выхода: либо признать истинность личного опыта автора, либо отвергнуть все, созданное им, по причине неверия в существование миров инобытия и возможности их воздействия на мир обитания человека и человечества.

Для читателя, впервые сталкивающегося с работой визионера, следует сказать только, что такое уже бывало в истории человеческой культуры не единожды. Редкая, но непрерывная цепь этих странных людей с открытым духовным слухом и духовным зрением, протянулась из глубины времен, начинаясь совершенно легендарными Ману и Гермесом Трисмегистом, продолжаясь почти историческими Орфеем и Сократом, совершенно историческими Экхартом, Данте, Беме, Сведенборгом и завершаясь в России Вл. Соловьевым, и вот теперь – Даниилом Андреевым. Мы намеренно не упоминаем представителей самых разных религиозных конфессий, свидетельствовавших о мирах иных – их было великое множество.

Интересно, например, привести слова Якоба Беме (1575–1634), немецкого философа-мистика, сапожника по профессии: «...заявляю перед лицом Божиим, что я сам не знаю, каким образом происходит это во мне, помимо моей воли. Я предварительно не знаю даже, что именно должен

-11-

писать. Я пишу потому лишь, что меня вдохновляет дух, сообщающий мне великое и дивное знание. Зачастую я не отдаю себе отчета даже в том, живу ли я духовно в здешнем, действительном мире, и я ли именно имею счастье обладать достоверным и непогрешимым знанием».

Таким образом, можно видеть, что у Андреева-визионера было довольно предшественников, а сам феномен духовидения существует достаточно давно и в доказательствах не нуждается.

Итак, мы покончили с вопросом об источниках вдохновения Даниила Андреева. Они – в надмирном, и сила их такова, что для иного в творчестве поэта просто не остается места.

Не заговорщик я, не бандит,
Я – вестник иного дня.
А тех, кто сегодняшнему кадит,
Довольно и без меня.

Так проходят тридцатые годы. Без забот о хлебе насущном, ибо потребности минимальны, без необходимости «внутреннего редактора», а по сути – цензора, ибо все равно ясно – публиковать такое немыслимо.

К сожалению, мы даже не можем достоверно сказать, что же именно написано в эти годы. Чудом уцелела лишь неоконченная баллада «Песнь о Монсальвате», датированная 1934–38 годами, да несколько стихотворений. Но вот в 1937 году в творчестве Андреева наступают перемены. Он принимается за роман «Странники ночи». Роман задумывается как эпопея духа и одновременно – портрет эпохи. В скрещении нескольких сюжетных линий, реальных и фантастических, уже возникали контуры мировоззренческой концепции, основанной на достоверном личном опыте общения с различными слоям планетарного космоса. А в стихи все чаще стали вторгаться тревожные ноты. Тяжкий дар многих визионеров – способность предвидения, не обошел Андреева. Ему ведомы гибельные масштабы надвигающейся катастрофы, но не поэтам, да еще работающим в духовном подполье, предотвращать нашествие мирового зла.

Другу ли скажешь – нахмурится, вздрогнет,
И оборвет с укором.
Если б он знал, что столько и дрог нет,
Сколько потребуют скоро...

Сегодня с трибуны слово простое
В громе оваций вождь говорил.
Завтра – обломки дамб и устоев
Жадно затянет медленный ил.

Шумные дети учатся в школах.
Завтра – не будет этих детей.
Завтра – дожди на равнинах голых,
Месиво из чугуна и костей...

Это – 1937 год. До войны еще четыре года, но тень ее уже нависла над миром. Еще есть место любимым брянским лесам, солнечному

-12-

Коктебелю, но цикл стихов «Янтари» уже почти соприкасается с грозным заревом мирового пожара. Лирика кончилась. Андреев продолжает работу над романом. Он торопится, пока «тьма войны непоправимым мраком мечущийся ум не залила...», но наступает 1941 год, а зимой 1942 поэт уходит на фронт.

Он вернется только в 1945 году, обогащенный новыми восхищениями, но невероятно усталый, измученный душевно и физически. Достанет неумело спрятанную и порядком испорченную рукопись романа и продолжит работу, подчинит ей все силы. И вот к 1947 году роман почти закончен... и закончен этап свободной (относительно свободной в тоталитарной стране) жизни.

В 1947 году начинается новая волна чудовищных репрессий. На этот раз обвинения выносятся уже откровенно нелепые, их все труднее выдумывать, а тут, вдруг, настоящий подарок для МГБ: заговор! с целью свержения! с разветвленной сетью участников! с фамилиями и адресами! Идут аресты. Арестованы поэт, его жена, их друзья, те, кто читал роман, те, кто слышал о романе. Следствие идет девятнадцать месяцев в надежде выявить всю организацию.

Следователи повергают в изумление арестованных, требуя назвать место и дату знакомства... с героями романа. Видимо, велика была изобразительная сила Андреева-романиста, заставившая МГБ выслеживать литературных героев. При обыске во время ареста изъято все: роман, стихи, поэмы, фронтовые письма, а заодно – и письма Леонида Андреева, изъято и уничтожено. На этот раз Воланда в Москве не случилось, и рукописи горели точно так же, как тысячи других рукописей и писем по стране. Это не вандализм. Это – точно рассчитанный удар демонического тарана в основание культуры завтрашнего дня.

А потом были приговоры. 25 лет тюрьмы получил Даниил Андреев, 25 лет лагерей получила его жена, Алла Александровна Андреева, немногим меньше досталось подельникам. 25-летние приговоры пришлись на короткое время отмены смертной казни... Дальше – тюрьма.

Владимирский изолятор. Увы, не в первый раз тема тюрьмы вплетается в тему русской культуры. Ничего экстраординарного в новом узнике не было. А то, что за спиной у него – уничтоженный труд всей жизни – так ведь и у других арестантов отняли все.

Для многих творческих личностей двадцатипятилетний приговор становился чугунной точкой в конце биографии. Но не для Андреева. Двойная звезда его судьбы не погасла. В первые дни жизни он потерял мать, но тут же обрел дом, ставший родным без всяких оговорок. Как сын «непролетарского» писателя, испытал поражение в правах, но был удостоен прав куда больших, чем могла дать специальность. И вот теперь – тюрьма, и возможность полного сосредоточения всех душевных сил для исполнения своей миссии. В камере Владимирской тюрьмы начинается новый этап творчества Даниила Андреева. В период с 1950 по 1956 годы им восстановлены (случай небывалый в истории отечественной поэзии) многие стихи, составившие позднее книгу «Русские боги». Поэтому в правильном издании часть стихотворений должна иметь двойную датировку,

-13-

которую следует расшифровывать так: например, 1936-1951 – написано в 1936, уничтожено в 1947, восстановлено в 1951. Начата и завершена в черновиках «Роза Мира», написана «Железная мистерия».

О том, как это происходило, осталось свидетельство сокамерника Даниила Андреева, академика В.В. Парина. Он вспоминает моменты, когда Андреев писал с удивительной быстротой, не прерываясь, словно торопясь записывать виденное и слышанное только им одним. Как жила (и выжила) «академическая» камера, говорит хотя бы такой штрих: трое друзей, физиолог В.В. Парин, историк Л.Л. Раков и поэт Д. Л. Андреев написали в тюрьме книгу «Новейший Плутарх» (М.: Московский рабочий. 1991) – сатирическое жизнеописание никогда не существовавших исторических деятелей. Это – так, между делом...

1956-й... XX съезд. Во Владимирской тюрьме работает хрущевская комиссия по пересмотру дел заключенных. Снова характерный штрих. Как и было положено, Даниил Леонидович пишет в адрес комиссии заявление, в котором извещает, что убивать никого и никогда не собирался (один из пунктов обвинения – участие в подготовке покушения на Сталина), но пока в обществе не будут признаны свобода слова, свобода печати и свобода совести, он, Д. Андреев, просит не считать его полностью советским человеком. Комиссия уважительно отнеслась к просьбе поэта и, вместо освобождения, сократила срок тюремного заключения до 10 лет.

В 1956 году вернулась из Мордовских лагерей жена поэта, А. А. Андреева. Начались хлопоты. Но только в 1957 году, отбыв «десятку от звонка до звонка», Даниил Андреев выходит на свободу. На свободу ли? В 1958 году он пишет в первой главе «Розы Мира»: «И все-таки последние страницы рукописи я прячу так же, как прятал первые, и не смею посвятить в ее содержание ни единую живую душу, и по-прежнему нет у меня уверенности, что книга не будет уничтожена...».

Назначенный в 1954 году начальником Владимирской тюрьмы Давид Иванович Крот в 1956 году передал А.А. Андреевой вещи вызванного в Москву на переследствие мужа. Он знал о том, что в арестантском мешке больше рукописей, чем вещей. Это – подвиг, или продолжение чуда, каковым была вся жизнь Даниила Андреева.

В 1957 году освобождение, в 1958 – реабилитация, а 30 марта 1959 года – смерть. Двадцать три месяца относительной свободы, свободы от имущества, свободы от собственного жилья, – и каждый день мог стать последним. Ни в «Розе Мира», ни в «Русских богах», ни в «Железной мистерии» мы не найдем и намека на страдания, на тяжелый инфаркт, настигший Андреева в 1954 году. Да и образ тюремной камеры мелькнет в стихах всего два-три раза. Некогда отвлекаться на досадные частности.

Здесь нам кажется уместным привести слова другого знаменитого визионера XIII века Майстера Экхарта. В его работе «Духовные проповеди и рассуждения» есть такой фрагмент: «Есть еще одна сила, которая бесплотна. Она истекает из духа, в духе пребывает, и вся – дух. В этой силе Бог беспрестанно горит и пламенеет во всем Своем избытке, во всей

-14-

Своей сладости и отраде. И отрада эта так велика, что никто не может в достаточной мере свидетельствовать и говорить о том но истине. Я только говорю: найдись один единственный человек, которому было бы дано бросить туда на одно мгновение взгляд, разумным, действительный взгляд в эту радость, в эту отраду, то все, что дано было бы ему выстрадать, и все страдание, которого потребовал бы от него Бог,– все это было бы для него пустяком, ничтожеством, и даже скажу более того: это было бы для него радостью и благодеянием».

К концу 1958 года закончен небывалый триптих: историософский трактат, поэтический ансамбль и огромная поэма. Впрочем, «Русские боги» остались незавершенными. Закончилась короткая жизнь поэта, а жизнь его произведений только начиналась. Нелегкая, непростая жизнь, как, впрочем, и жизнь автора. Вслед за автором книги ушли в подполье «Самиздата» и тридцать лет ходили по рукам, полустертые, десятки раз перепечатанные и, увы, часто с большим количеством ошибок.

Разговор о восприятии творчества Андреева неминуемо затрагивает неприятную тему читательской аудитории. Даже поверхностный анализ читательского спроса заставляет признать: профессионального читателя больше нет. Есть десятки, сотни, может быть, тысячи людей, сохранивших способность мыслить, анализировать прочитанное, а самое главное – сохранивших желание отдавать этому силы и время. Для массового читателя Андреев пока закрыт, недоступен по уровню образования, по необычайным, не укладывающимся ни в одну схему качествам визионера, но более всего – по суровому, предельно сосредоточенному и серьезному отношению к своей миссии. Последние 10 лет жизни поэта напоминают схимнический подвиг. Читать Андреева, видимо, будет мешать даже совесть, ибо подвижничество, его традиции, безусловно существовавшие в России, теперь – явление редкое, и когда мы все же встречаемся с ним, то испытываем укор за все свои компромиссы, мелкие измены и отступления при малейшей угрозе не жизни нашей, не свободе, а всего лишь комфортному существованию.

Бесславная политика руководства страны на протяжении последних десятков лет заставляет уже многих из нас вспоминать знаменитое «За державу обидно!». Люди вспоминают о человеческом достоинстве – и это очень немало, но недостаточно для осознанного принятия ответственности за творчество собственной жизни. Это еще впереди, и книги Андреева незаменимы на этом пути. В августе 1991 года люди стояли перед танками, взявшись за руки. Они были вместе. Андреев был один. Наверное, это почти невыносимо – осознавать себя первым, единственным носителем принципиально нового ви́дения мира истинного, знать, что в любой момент грандиозное знание может быть уничтожено без следа, что пройдут годы и годы, пока другой вестник примет «на рамена ярмо надежд и тяжкий груз свершений», что не удастся ни с кем поделиться увиденным, ужасным и прекрасным одновременно. Но, подобно мощам св. Серафима Саровского, чудесно обретенным в тяжкое для России время, являются не из забвения даже,

-15-

а просто из небытия эти странные, спасительные книги и свидетельствуют непреложно: история человечества имеет смысл, в ней есть логика, у нее есть перспективы, и в духовном планетарном космосе бдят над судьбами своих народов братья-демиурги, творя план Мирового Логоса.

Теперь, видимо, настало время кратко перечислить открытия, сделанные автором «Розы Мира» с помощью тех, кого он назвал «тайными друзьями сердца». Это: метагеография планетарного космоса; метаистория человечества с древнейших времен и до конца текущего зона; возможность изменения незыблемых, как принято было считать раньше, законов бытия, благодаря совместному творчеству иерархий и человека; гармоничный, кажущийся утопичным, но тем не менее возможный способ народоустройства; изначальная демонизированность института государства; миры стихиалей, придающие планете характер живой экосистемы и, наконец, возвращение утраченной шкалы ценностей, первейшее место в которой принадлежит совместно возводимому человечеством зданию мировой культуры. Это ли не ключ к новому мироощущению, вручаемый раздираемому проблемами человечеству чуть ли не на краю гибели?

Как это не странно, весьма точную характеристику Даниила Андреева – мыслителя и поэта, ненамеренно дал Максимилиан Волошин в «Corona Astralis» (1909):

Кто видит сны и помнит имена,
Кто слышит трав прерывистые речи,
Кому ясны идущих дней предтечи,
Кому поет влюбленная волна;
Тот, чья душа землей убелена,
Кто бремя дум, как плащ, принял на плечи...

«Кто видит сны и помнит имена...». Мы еще не умеем назвать состояния, в которых приходили к Андрееву образы, идеи, символы, доселе неизвестные. В какой-то мере, это – сны, но, пускаясь в странствия по их тропам, сновидец не теряет связи с реальностью и приносит из снов в явь золотую пыльцу знаний. Множество имен новых, никогда не слышанных, прозвучит со страниц «Розы Мира» и других андреевских произведений. Они ни в коем случае не являются неологизмами, а представляют собой героическую попытку передать с помощью привычного звукоряда слова на языках Синклита России и Синклита Мира, слышанные поэтом.

«Кто слышит трав прерывистые речи... Кому поет влюбленная волна...». Учение о стихиалях, душах живой природы, занимает в творчестве Андреева особое место.

И воздух, поющий ветрами,
И тихо щебечущий колос,
И воды, и свищущий пламень
Имеют свой явственный голос...
(«Русские боги», гл. 18)

-16-

«Кому ясны идущих дней предтечи...» – Развернутая Андреевым грандиозная картина метаистории человечества, восходящая к началу времен и теряющаяся в неразличимом сиянии времен последних, не имеет равных. Поэту ясны не только предтечи идущих дней, но и, как сказано в том же венке сонетов Волошина, «весь тайный строй сплетений, швов и скреп».

«Тот, чья душа землей убелена...» – Великая Стихиаль Земля, Мати, как называет ее Андреев, дала поэту редкостные ощущения живой связи с почвой. Андреев очень много ходил босиком, вернее, он ходил босиком при любой предоставляющейся возможности, уверяя, что земля, даже одетая в камень и бетон, отдает через подошвы ног человеку особого рода накопленную энергию. Босиком ходил Андреев и в тюрьме, даже на прогулках. В «Железной мистерии», ближе к финалу, появляется Международный Союз Босоножек, а одна из последних глав «Русских богов» так и называется «Босиком».

«Кто бремя дум, как плащ принял на плечи...» – Для читателя Андреева эта строка не требует никаких комментариев.

«Роза Мира» написана Андреевым дважды. Безусловно понимая, что читательская среда разделена на две части: внимающих языку прозы, и языку поэзии, все основные положения, все ключевые понятия и сведения, сообщенные в «Розе Мира», автор повторяет в «Русских богах» и в «Железной мистерии», что, впрочем, никак не умаляет их поэтических достоинств. В настоящем издании мы сосредоточились именно на этих ключевых произведениях и постарались показать их взаимосвязь.

Целостность поэтического и прозаического творчества Андреева уникальна. Только одна идея, одна задача владеет им всецело, и можно бы назвать поэта человеком ограниченным, когда бы эта задача не включала в себя буквально весь мир. У страстно любимого Андреевым Н. Гумилева есть строки:

Есть Бог, есть мир, они живут вовек,
А жизнь людей мгновенна и убога,
Но все в себе вмещает человек,
Который любит мир и верит в Бога.

Это – очень точно об Андрееве. Он любил мир до полного саморастворения в нем, создал никак не меньше, чем учение о живой Природе, точно обозначил место человека в мире; и он верил в Бога. С одной стороны, это была «легкая вера»,– слишком явлен был знак избранничества, с другой – для православного христианина не могло не быть трагическим осознание выхода за пределы канона – в ересь. Случалось в истории, и за меньшие провинности люди всходили на костер и отлучались от церкви. Пожалуй, только теперь, с некоторого отдаления, имея возможность охватить взглядом все наследие Андреева, мы можем видеть эту огромную глыбу камнем в фундаменте здания общечеловеческой культуры, той самой Аримойи, которая строится руками и духовным трудом создателей всех пяти человеческих Трансмифов.

-17-

Тадж Махал прекрасен вне зависимости от конфессиональной принадлежности его строителей, «Божественная комедия» – сокровище и для христианина, и для иудея, Лао-цзы одинаково интересен мусульманину и синтоисту.

Такое транснациональное и трансконфессиональное достояние представляют собой и книги Андреева.

Нельзя пройти мимо еще одного аспекта этого героического творчества. Одинокий заключенный Владимирской тюрьмы вышел на битву, в которую не осмелились бы вступить титаны прошлого. Стихи из третьей главы «Русских богов» («Темное видение») ошеломляют безрассудной храбростью. Поэт произносит и записывает то, о чем не смели даже помыслить миллионы его современников. Вот стихотворение, датированное 1950 годом: «Про тех, кто обманывал доверие народа». Да одного названия достаточно, чтобы стереть автора в «лагерную пыль», но поэт, словно одетый в неуязвимую броню, спокойно стоит и смотрит, и видение его точно, как фотоснимок.

И мчится мимо ток разноплеменный,
Дух затаив,– взор книзу,– не стуча,–
Вдоль площади, бесстыдно заклейменной
Прозваньем страшным в память палача.

Это сказано в пятидесятом году, а мы только в 1991 собрались привести площадь в порядок, да и то ограничились одним истуканом, а дом, ставший зловещим символом эпохи, так и стоит на своем месте.

В «Гипер-пеоне» (1951) читаем:

О триумфах, иллюминациях, гекатомбах,
Об овациях всенародному палачу,
О погибших
и погибающих в катакомбах
Нержавеющий
и незыблемый стих ищу.

Стих найден. «Те, кто обманывал доверие народа», заклеймены навеки. Но не они главные противники поэта-воина. Андреевым брошен вызов корню зла – триипостасному князю тьмы – Гагтунгру.

В иерархии сил читатель с помощью путеводителя из «Розы Мира» и прилигаемых справочных материалов разберется сам. Нам сейчас важно специально выделить эту сторону творчества Андреева, весьма немалую по объему. Вслед за Данте, Андреев, ведомый даймоном, совершил почти немыслимый спуск в инфернальные глубины, все увидел, все понял, а вернувшись и оглядев тюремные стены вокруг, принял решение: «Длить битву с человекобогом в последних, в творческих мирах». Выследить изощренным глазом вестника среди исторических персонажей человекоорудия сатаны, назвать его цели и методы, сорвать маски не только с прошлых дьявольских личин, но и с будущих, высветить демонизированную сущность государства – это подвиг, для оценки масштаба которого нет слов, и подвиг весьма своевременный, если вспомнить слова английского публициста и богослова Блекмура,

-18-

считавшего одной из примет нашего времени возвращение дьявола в качестве авторитета.

Видимо, не случайно в имени и фамилии автора сплелись две великих фигуры далекого прошлого: пророк Даниил и апостол Андрей Первозванный.

За какую часть творчества Даниила Андреева не возьмись, неизбежно приходишь к необходимости применения эпитетов «небывалый», «грандиозный». Вот «Железная мистерия». Автор никак не обозначил жанра этой удивительной вещи, и по некоторому размышлению, следует признать: жанр точно указан в названии. Это действительно мистериальное действо, в русской поэзии аналогов не имеющее, вместившее в себя метаисторию России (развитие XI книги «Розы Мира») с начала XX века до конца времен. Мистерия, как ей и должно, полна пророчеств и прозрений. Процесс нарождения новых жругритов – отпрысков российского демона великодержавной государственности, исступленно стремящихся расправиться с родителем, заставляет задуматься о недавнем распаде Российской империи; обращение новогерманского уицраора к свету позволяет под новым углом взглянуть на процесс создания общеевропейского дома и роль объединенной Германии в этом процессе; сообщение о заточении Соборной Души российского сверхнарода в цитадели демона российской государственности вызывает чувство горького понимания происходящего с нашей страной. В финале поэту видится трагическая мистерия преображения всей многострадальной Земли и ее рождение в просторы духовного космоса.

Удивительно разноголос, но точен язык мистерии. Диапазон звучаний – от уличного раешника до высочайшей трагедии. Богатство поэтических размеров, мастерское использование ассонансных рифм, яркость образов и напряженнейший динамизм сюжета, помноженные на его смысловую значимость, ставят «Железную мистерию» в совершенно особое положение в русской поэзии.

Вообще поэтический язык Андреева заслуживает отдельного разговора. Чудесным образом в нем не оставил ни малейшего следа варварско-канцелярский диалект, выработанный десятилетиями соцреализма. Полнозвучный, обогащенный прекрасными архаизмами, язык этот есть прямое продолжение великих традиций русской стилистики.

Подводя итог сказанному, нельзя не признать: русская культура обогатилась бесценным даром – явлением Поэта-провидца, Мыслителя, Подвижника. И будь мы действительно разумными людьми, сегодня, в год столетия со дня рождения Д.Л. Андреева, место страшного истукана на Стрелке должен был бы занять величественный памятник человеку, исполнившему «долг первого гонца», во весь голос призвавшему к возрождению дух народа.

-27-

Даниил Андреев
Русские боги
Поэтический ансамбль
(1)
Вступление; главы 1-3

-28-

От автора

Книга «Русские боги» состоит из большого количества последовательных глав или частей, каждая из которых имеет и некоторое автономное значение, но все они объединены общей темой и единой концепцией. Главы эти весьма различны по своему жанру: здесь и поэмы, и поэтические симфонии, и циклы стихотворений, и поэмы в прозе. Ни одна из этих частей не может, однако, жить вполне самостоятельной жизнью, изъятая из контекста. Все они – звенья неразрывной цепи, они требуют столь же последовательного чтения, как роман или эпопея. В подобном жанре в целом можно усмотреть черты сходства с ансамблем архитектурным; поэтому мне представляется уместным закрепить за ним термин поэтический ансамбль.

1955, октябрь
Владимир

-29-

Вступление

В ком возмужал народный гений,
Тому ясней, чем предкам, чин
Сверх-исторических вторжений,
Под-исторических пучин.
Вникая духом в дни былые,
Осознаем двойную весть:
Да, – в бездне есть двойник России,
Ее праобраз – в небе есть.

Небесный Кремль – мечта народа,
Итог и цель, сквозит вверху:
Лучом сквозь толщу небосвода
Он прикасается к стиху.
Он прикасался к душам зодчих,
Осуществлявших Кремль земной, –
Ко всем, искавшим правды Отчей
И мудрости земли родной.

Под ним миры кипят бореньем
Противозначных бурь и гроз,
И тот – глашатай, кто прозреньем
В их ткань вонзился, вторгся, врос.
Оттуда льется грохот бранный
Бушующих иерархий,
Одних – прекрасных и туманных,
Других – чудовищных, как Вий.

Мечты высокой вольный пленник,
Я только ей мой стих отдам:
Да будет строг он, как священник,
Ребенком вечным, как Адам!
Дли твердый шаг и плеч не горби,
Ты, мой слуга, мой вождь, мой друг, –
Российской радости и скорби
Непокоренный, страстный звук!

Но сквозь страну есть срыв без лестниц
Туда, где места нет мольбе,

-30-


И каждый слышит шорох вестниц,
Служанок тьмы – в самом себе.
Про Вышний Кремль и про Inferno 1
Еще невнятные вчера,
Вести рассказ упорно, мерно
Настала чуткая пора.

1949

____________________________________
1 Преисподняя. ад (лат.).
-31-

Глава первая
Святые камни

I

Приувязав мое младенчество
К церквам, трезвонившим навзрыд,
Тогда был Кремль, ковчег отечества,
Для всех знаком и всем открыт.

Но степенились ножки прыткие,
Когда, забыв и плач и смех,
Вступал в ворота Боровицкие
Я с няней, седенькой как снег!

Мы шли с игрушками и с тачкою,
И там я чинно, не шаля,
Копал песок, ладоши пачкая
Землею отчего Кремля.

А выше, над зеленой кручею,
Над всей кремлевскою горой
Десницу простирал могучую
Бесстрастный Александр Второй.

И я, вдоль круч скользя и падая,
Взбирался в галерею ту,
Что вкруг него сквозной аркадою
Вела в туман и в высоту.

Там лепотой и славой древними
Весь свод мерцал, как дивный плат,
Казалось, вытканный царевнами
В дрожащем отблеске лампад.

В овалах, кринами увенчанных,
Светился ликов мощный сонм –
Князья, в коронах строгих женщины,
Кольчуги, мех, булат, виссон.

-32-


То рыжие, как башни города.
То вьюг рождественских белей,
Широкие ложились бороды
На пышность барм и соболей;

Суровых рук персты землистые
То стискивали сталь меча,
То жар души смиряли истово
Знаменьем крестным у плеча.

В чертах, тяжелых и торжественных,
В осанках, мощных как дубы,
Читалась близость тайн Божественных,
Размах деяний и судьбы;

Как будто отзвук отстоявшийся
Народных битв, и гроз. и бед,
Шептал душе, едва рождавшейся,
Беспрекословный свой завет...

Я трепетал, я принимал его,
Когда внезапно, как обвал,
С немых высот «Петрока Малого»
Гул колокольный запевал:

Кремлевский воздух дрожью бронзовой
Гудел вверху, кругом, во мне,
И даль, что раньше мнилась розовой.
Вдруг разверзалась – вся в огне.

1950

II. У стен Кремля
Триптих

В час утра, тихий и хрустальный
У стен Московского Кремля...
А. Блок


1


Ранняя юность. Пятнадцать лет.
Лето московское; тишь... прохлада.
В душу струится старинный свет
Первопрестольного града.

-33-


Скверы у Храма Спасителя... Даль...
И издалека – серебряной речью
Мерно несет родную печаль
Кованый благовест Замоскворечья.

По переулочкам узким брожу:
Там разноцветно пестрят пятиглавия,
Там, у высоких амвонов, слежу
Теплящиеся огни православия.

В смутных мечтах о добре и зле,
Долго внимаю рассеянным сердцем
Древней, полупонятной хвале
Великомученикам и страстотерпцам.

И, упований ни с кем не деля,
Вижу: над гребнем зеленого ската
Тихо слетают с зубцов Кремля
Лебеди розовые заката.

Бархатен, мягок уличный шум...
В старых притворах – ладан, стихиры.
Это впивает крепнущий ум
Вечную правду о Солнце мира;

Это – душа, на восходе лет,
Еще целокупная, как природа,
Шепчет непримиримое «нет"
Богоотступничеству народа.

2


Был час, годами и пространствами
Слегка лишь в памяти замгленный:
Как ветр безумья раскаленный,
В сознанье вжег он знойный след...
По городу бесцельно странствуя,
В виду Кремля, под гул трамвайный,
Облокотился я случайно
На старый мшистый парапет.

Час предвечерья, светло-розовый,
Бесшумно залил мостовые,
Где через камни вековые
Тянулась свежая трава,
И сквозь игру листвы березовой
Глядел в глаза мне город мирный,

-34-


Быть может, для судьбы всемирной
Назначенный... Москва, Москва!

Нет, не Москва, но Кремль. Он иглами,
Крестами, башнями, шатрами
Плыл над рекой. На каждом храме
Цвела закатная парча, –
Он спал, прекрасный и незыблемый,
Земной двойник Кремля другого,
Людьми повторенный сурово
Из бута, меди, кирпича.

Доступный долгими веками нам,
Теперь, от рвов до колоколен,
Он был недугом скрытым болен
Весь, до последнего жилья,
И в неприступном лоне каменном
Свершалась тяжкая работа,
Как если б там гнездился кто-то,
Лукавый замысел тая.

Но – что это?.. Ведь я бесчисленно
Все эти камни видел с детства;
Я принял в душу их наследство –
Всю летопись их темных плит...
...Час духа пробил: с дрожью мысленной
Я ощутил, как вихорь новый,
Могучий, радостный, суровый,
Меня, подхватывая, мчит.

И все слилось: кочевья бранные
Под мощным богатырским небом,
Таежных троп лихая небыль
И воровской огонь костра,
В тиши скитов лампады ранние,
И казнь, и торг в столице шумной,
И гусли пиршеств, и чугунный
Жезл Иоанна и Петра.

Я слышал, как цветут поверия
Под сводом теремов дремучих
И как поет в крылатых тучах
Серебролитный звон церквей,
Как из-под грузных плит империи
Дух воли свищет пламенами
И развевает их над нами
Злой азиатский суховей.

-35-


В единстве страшном и блистающем,
Как кубки с кровью золотые,
Гремящие века России
Предстали взору моему
Под солнцем, яростно взлетающим
Над этим страстным, крестным пиром,
Над тысячеобразным миром,
Чей нижний ярус тонет в тьму.

Казалось – огненного гения
Лучистый меч пронзил сознанье,
И смысл народного избранья
Предощутился, креп, не гас,
Как если б струи откровения
Мне властно душу оросили,
Быть может, Ангелом России
Ниспосланные в этот час.

3


Великих дедов возблагодарим,
Помянем миром души славных зодчих:
Они вложили в свой Последний Рим
Всю чистоту и свет преданий отчих.
Но мы ли свет грядущий предварим?
Он загорится в новых средоточьях,
И станет тусклым в радуге его
Вот это каменное естество.

Всепонимающ, ласков, ясен, мирен,
Блаженный город вознесется тут
Без крепостей, застенков и кумирен,
И новым цветом камни прорастут.
И Алконост, и Гамаюн, и Сирин –
Все духи рая дивно запоют,
И сквозь реченья новой литургии
Услышит каждый хоры их благие.

Кто смеет лгать, что Кремль наш завершен
Зубцами башен, сырью глыб острожных?
Здесь каждый купол – золотой бутон
Цветов немыслимых и невозможных.
Здесь тайный луч от древности зажжен –
Теперь, как меч, он дремлет в тяжких ножнах,
Еще сердец ничьих не озаря:
Он часа ждет – он ждет богатыря.

-36-


Сновидец! Кремль! О, нет: не в шумном бое,
Не в шквалах войн и всенародных смут
Последний смысл, загаданный тобою,
И твой далекий, милосердный суд.
Я вижу – там, за дымкой вековою –
Как озаренный изнутри сосуд,
Насквозь просвеченный духовной славой,
Святынь грядущих пояс златоглавый.

Не может разум в плотные слова
Завеществить твой замысел всемирный,
Но кровь поет, кружится голова,
Когда чуть слышный голос твой стихирный
Из недр безмолвия едва-едва
Течет к душе благоговейно-мирной.
Твой крест тяжел, святая мысль горька –
Чем озаришь грядущие века?

Улыбкой камня, скорбною и вещей,
В урочный час ты отвечаешь мне,
Когда от битв весь прах земной трепещет
И дух народа мечется в огне.
Взор Ангела над тихим камнем блещет,
Небесный Кремль ты видишь в чутком сне...
Кого ты обнял на восходе жизни –
Не усомнится в Боге и в отчизне.

1941–1950

III. Василий Блаженный



Во имя зодчих – Бармы и Постника

На заре защебетали ли
По лужайкам росным птицы?
Засмеявшись ли, причалили
К солнцу алых туч стада?..
Есть улыбка в этом зодчестве,
В этой пестрой небылице,
В этом каменном пророчестве
О прозрачно-детском «да».

То ль – игра в цветущей заводи?
То ль – веселая икона?..
От канонов жестких Запада

-37-


Созерцанье отреши:
Этому цветку – отечество
Только в кущах небосклона,
Ибо он – само младенчество
Богоизбранной души.

Испещренный, разукрашенный,
Каждый столп – как вайи древа;
И превыше пиков башенных
Рдеют, плавают, цветут
Девять кринов, девять маковок,
Будто девять нот напева,
Будто город чудных раковин,
Великановых причуд.

И, как отблеск вечно юного,
Золотого утра мира,
Видишь крылья Гамаюновы,
Чуешь трель свирели, – чью?
Слышишь пенье Алконостово
И смеющиеся клиры
В рощах праведного острова,
У Отца светил, в раю.

А внутри, где радость начисто
Блекнет в сумраке притворов,
Где от медленных акафистов
И псалмов не отойти –
Вся печаль, вся горечь ладана,
Покаяний, схим, затворов,
Словно зодчими угадана
Тьма народного пути;

Будто, чуя слухом гения
Дальний гул веков грядущих,
Гром великого падения
И попранье всех святынь,
Дух постиг, что возвращение
В эти ангельские кущи –
Лишь в пустынях искупления,
В катакомбах мук. Аминь.

1950

-38-

IV. В Третьяковской галерее

Смолкли войны. Смирились чувства.
Смерч восстаний и гнева сник.
И встает в небесах искусства
Чистой радугой – их двойник.

Киев, Суздаль, Орда Батыя –
Все громады былых веков,
В грани образов отлитые,
Обретают последний кров.

От наносов, от праха буден
Мастерством освобождены,
Они – вечны, и правосуден
В них сказавшийся дух страны.

Вижу царственные закаты
И бурьян на простой меже,
Грубость рубищ и блеск булата,
Русь в молитвах и в мятеже;

Разверзаясь слепящей ширью,
Льется Волга и плещет Дон,
И гудит над глухой Сибирью
Звон церквей – и кандальный звон.

И взирают в лицо мне лики
Полководцев, творцов, вождей,
Так правдивы и так велики,
Как лишь в ясном кругу идей.

То – не оттиски жизни сняты.
То – ее глубочайший клад;
Благостынею духа святы
Стены этих простых палат.

Прав ли древний Закон, не прав ли,
Но властительней, чем Закон,
Тайновидческий путь, что явлен
На левкасах седых икон:

В шифрах скошенной перспективы
Брезжит опыт высоких душ,
Созерцавших иные нивы –
Даль нездешних морей и суш.

-39-


Будто льется в просветы окон
Вечный, властный, крылатый зов...
Будто мчишься, летишь конь-о-конь
Вдаль, с посланцем иных миров.

1950

V. Художественному театру

Порой мне казалось, что свят и нетленен
Лирической чайкой украшенный зал,
Где Образотворец для трех поколений
Вершину согласных искусств указал.

Летящие смены безжалостных сроков
Мелькнули, как радуга спиц в колесе,
И что мне до споров, до праздных упреков,
Что видел не так я, как видели все?

В губернскую крепь, в пошехонскую дикость
Отсюда струился уют очагов,
Когда единил всепрощающий Диккенс
У пламени пунша друзей и врагов.

То полу-улыбкою, то полу-смехом,
То грустью, прозрачной, как лед на стекле,
Здесь некогда в сумерках ласковый Чехов
Томился о вечно цветущей земле.

Казалось, парит над паденьем и бунтом
В высоком катарсисе поднятый зал,
Когда над растратившим душу Пер Гюнтом
Хрустальный напев колыбельной звучал.

Сквозь брызги ночных, леденящих и резких
Дождей Петербурга, в туманы и в таль
Смятенным очам разверзал Достоевский
Пьянящую глубь – и горящую даль.

Предчувствием пропасти души овеяв,
С кромешною явью мешая свой бред,
Здесь мертвенно-белым гротеском Андреев
На бархате черном чертил свое «нет».

Отсюда, еще не умея молиться,
Но чая уже глубочайшую суть,

-40-


За Белою Чайкой, за Синею Птицей
Мы все уходили в излучистый путь.

И если театр обесчещен, как все мы,
Отдав первородство за мертвый почет,
Он был – и такой полнозвучной поэмы
Столетье, быть может, уже не прочтет.

1950

VI. Библиотека

Я любил вечерами
Слушать с хоров ажурных
Исполинского зала
В молчаливое дворце
Тихий свет абажуров,
Россыпь мягких опалов, –
И, как в сумрачной раме,
Блик на каждом лице.

Это думы гигантов
Моей гордой планеты
Тихо-тихо текли там
В разум токами сил;
Этим светом, разлитым
По немым фолиантам,
Я, как лучшим заветом,
Как мечтой, дорожил.

И я видел, как жаждой
Мирового познанья
Поднимается каждый
Предназначенной всем
Крутизною – по цифрам
И отточенным граням,
По разгаданным шифрам
Строгих философем.

А вверху, за порогом
Многоярусной башни,
Дремлют свято и строго
Странной жизнью своей
В стеллажах застекленных,
Точно в бороздах пашни,
Спящих образов зерна
И кристаллы идей.

-41-


Неподсудны тиранам,
Неподвластны лемурам,
Они страннику станут
Цепью огненных вех;
Это – вечно творимый
Космос метакультуры,
Духовидцами зримый,
Но объемлющий всех;

Это – сущий над нами
Выше стран и отечеств,
Ярко-белый, как пламя,
Ледяной, как зима,
Обнимающий купно
Смену всех человечеств,
Мерно дышащий купол
Мирового Ума.

И душа замирает
От предчувствий полета
У последнего края,
Где лишь небо вдали,
Как от солнечных бликов
В разреженных высотах
На сверкающих пиках
Эверестов земли.

1950

VII. Обсерватория.
Туманность Андромеды

Перед взором Стожар –
бестелесным, безгневным, безбурным –
Даже смертный конец
не осудишь и не укоришь...
Фомальгаутом дрожа,
золотясь желтоватым Сатурном,
Ночь горящий венец
вознесла над уступами крыш.

Время – звучный гигант,
нисходящий с вершин Зодиака,–
В строй сосчитанных квант
преломляется кварцем часов,
Чтобы дробно, как пульс,
лампы Круглого Зала из мрака

-42-


Наплывали на пульт
чередой световых островов.

С мягким шорохом свод
и рефрактор плывут на шарнирах,
Неотступно следя
в глухо-черных пространствах звезду:
Будто слышится ход
струнным звоном звучащего мира,
Будто мерно гудят
колесницы по черному льду.

Это – рокот орбит,
что скользят, тишины не затронув;
Это – гул цефеид,
меж созвездий летящих в карьер;
То – на дне вещества
несмолкающий свист электронов,
Невместимый в слова,
но вмещаемый в строгий промер.

И навстречу встает,
как виденье в магическом круге,
Воплощенный полет –
ослепительнейшая мечта –
Золотая спираль
за кольцом галактической вьюги,
Будто райская даль –
белым заревом вся залита.

Будто стал веществом –
белым сердцем в ее средоточье –
Лицезримым Добром –
сам творящий материю Свет;
Будто сорван покров,
и, немея, ты видишь воочью
Созиданье миров,
и созвездий, и солнц, и планет.

Вот он, явный трансмиф,
глубочайшая правда творенья!
Совершенный зенит,
довременных глубин синева!..
И, дыханье стеснив,
дрожь безмолвного благоговенья
Жар души холодит
у отверзтых ворот Божества.

1950
-43-


VIII. Концертный зал

С.М.

Вступаю в духовные волны,
Под свод музыкальной вселенной,
Причастник ее вечерам,
Где смолкшими звуками полны
И воздух, и купол, и стены,
Как хорами стихшими – храм.

Не скрытые маскою черной,
Мерцают глубины роялей
Таинственным золотом дек –
Пучиною нерукотворной,
Кипеньем магических далей,
Творящих на миг – и навек.

Люблю эти беглые блики
На струнах и лаке, а справа –
Сверканье серебряных жерл,
Когда океан многоликий
Замкнуть берегами октавы
Готов демиург – дирижер.

Люблю этот трепет крылатый
Пред будущей бурей аккордов
Вокруг, надо мной и во мне,
И этот, закованный в латы
Готических образов, гордый
И тихий орган в глубине.

Он блещет светло и сурово,
И труб его стройные знаки
Подобны воздетым мечам
Для рыцарской клятвы у Гроба, –
Подобны горящим во мраке
Высоким алтарным свечам.

А выше, в воздушных провалах,
Над сумраком дольним партера,
Над сонмами бронзовых бра,
Блистают в холодных овалах
Гонцы Мировой Сальватэрры –
Алмазной вершины Добра.

На дальних эфирных уступах
Отрогов ее запредельных

-44-


Есть мир гармонических сфер,
Для нас составляющих купол
Свободных, бесстрастных, бесцельных
Прозрений, наитий и вер.

И слушают молча колоссы
В своих вознесенных овалах
Сквозь отзвуки жизни былой –
Что здесь, на земле стоголосой,
Еще никогда не звучало:
Эдем, – совершенство, – покой.

1950

IX. Каменный старец
Триптих

...И пламя твое узнаю. Солнце Мира!
Фет


1


Когда ковчегом старинной веры
Сиял над столицею Храм Христа,
Весна у стен его, в тихих скверах,
Была мечтательна и чиста.

Привычкой радостною влекомый,
Обычай отроческий храня,
К узорным клумбам, скамье знакомой
Я приходил на исходе дня.

В кустах жасмина звенели птицы,
Чертя полет к золотым крестам,
И жизни следующую страницу
Я перелистывал тихо там.

Я полюбил этот час крылатый,
Открытый солнечному стиху,
И мудрость тихую белых статуй
Над гордым цоколем, наверху.

Меж горельефов, едва заметен,
Затерян в блещущей вышине,
Один святитель, блажен и светел,
Стал дорог, мил и понятен мне.

-45-


На беломраморных закомарах,
С простым движеньем воздетых рук,
Он бдил над волнами улиц старых,
Как покровитель, как тайный друг.

Мой белый старец! наставник добрый!
Я и на смертной своей заре
Не позабуду твой мирный образ
И руки, поднятые горé.

2


Ты изъяснил мне движение твари,
Их рук, их крыльев, из рода в роды, –
Молитву мира о вышнем даре,
Объединившую
все народы.

Повсюду: в эллинских кущах белых,
В садах Японии, в Тибете хмуром,
Перед Мадонной
и перед Кибелой,
На берегах Ганга,
на площадях Ура,
Под солнцем инков,
луной Астарты,
Пред всеми богами,
всеми кумирами
Священник бдил в синеве алтарной
И руки к тебе воздевал,
Свет Мира!

Господством меняются суша и море,
Отходят троны к рабам и слугам;
По городам, блиставшим как зори,
Влачится пахарь с суровым плугом,
Державы рушатся, меркнут боги,
Но в новых храмах, над новым клиром
Вновь воздевает с мирской дороги
Священник руки
к высотам мира.

И Ты нисходишь к сердцам воздетым
Все ярче, ярче из рода в роды,
И с каждой верой – все чище свет Твой,
И все прозрачней хрусталь Природы.

-46-


Навстречу, лестницей самосозданья,
Мы поднимаемся сквозь грех и горе,
Чтоб в расширяющееся окно сознанья
Вторгались зори и снова зори!

В непредставимых обрядах руки
К Тебе воздевши с другим потиром,
Увидят внуки, увидят внуки
Восход Твой новый, о, Солнце Мира!

3


И образы живого золота
В мой дух и жизнь вторгаться стали,
Как в равелин из мертвой стали
Дыханье вишенья в цвету,
И ясно, радостно и молодо
Смеясь, бродил я по столице,
Ловя живые вереницы
Непетых песен налету.

Казалось, дальний век накладывал
На этот город знак избранья,
И не страшило догоранье
Усталых вер былого дня,
Когда невольно я угадывал
На этих пасмурных урочьях
Сады грядущих дней, воочью
Уже коснувшихся меня.

Народу, в улицах снующему,
Невидима, неощутима,
Вставала тень – прозрачней дыма –
Гигантских врат – и ступеней –
И золотистый блеск Грядущего
Мерцал над куполами храма –
Ликующая орифламма
Прекрасных и всемирных дней.

О да, я знал: над скорбной родиной
Еще не раз промчится буря,
И белый старец в амбразуре
Обломком камня рухнет в прах...
Заветы прежней правды – проданы,
И мы все ближе к страшным срокам,
Когда клокочущим потоком
Зло забушует в ста мирах.

-47-


Но неизбежно, как железная
Закономерность зим и лета,
Мы затоскуем... Сном одетый,
Еще не явлен новый миф,
И только ты один, над бездною
Воздев молитвенные руки,
Готов принять святые муки,
Народ наш смертью искупив.

1933

X. У памятника Пушкину

Повеса, празднослов, мальчишка толстогубый,
Как самого себя он смог преобороть?
Живой парнасский хмель из чаши муз пригубив,
Как слил в гармонию России дух и плоть?

Железная вражда непримиримых станов,
Несогласимых правд, бушующих идей,
Смиряется вот здесь, перед лицом титанов,
Таких, как этот царь, дитя и чародей.

Здесь, в бронзе вознесен над бурей, битвой, кровью,
Он молча слушает хвалебный гимн веков,
В чьем рокоте слились с имперским славословьем
Молитвы мистиков и марш большевиков.

Он видит с высоты восторженные слезы,
Он слышит теплый ток ликующей любви...
Учитель красоты! наперсник Вечной Розы!
Благослови! раскрой! подаждь! усынови!

И кажется: согрет народными руками,
Теплом несчетных уст гранитный пьедестал, –
Наш символ, наш завет, Москвы священный камень,
Любви и творчества магический кристалл.

1950

XI. Большой театр.
Сказание о невидимом
граде Китеже

Темнеют пурпурные ложи:
Плафоны с парящими музами
Возносятся выше и строже

-48-


На волнах мерцающей музыки.
И, думам столетий ответствуя,
Звучит отдаленно и глухо
Мистерия смертного бедствия
Над Градом народного духа.

Украшен каменьем узорным,
Весь в облаке вешнего вишенья, –
Всем алчущим, ищущим, скорбным
Пристанище благоутишное!..
Враг близок: от конского ржания
По рвам, луговинам, курганам,
Сам воздух – в горячем дрожании,
Сам месяц – кривым ятаганом.

Да будет верховная Воля!
Князья, ополченье, приверженцы
Падут до единого в поле
На кручах угрюмого Керженца.
Падут, лишь геройством увенчаны,
В Законе греха и расплаты...
Но город! но дети! но женщины!
Художество, церкви, палаты!

О, рабство великого плена!
О, дивных святынь поругание?..
И Китеж склоняет колена
В одном всенародном рыдании.
Не синим он курится ладаном –
Клубами пожаров и дымов...
– Спаси, о благая Ограда нам,
Честнейшая всех херувимов!

Как лестница к выси небесной,
Как зарево родины плачущей,
Качается столп нетелесный,
Над гибнущей Русью маячущий.
– О, Матере Звездовенчанная!
Прибежище в мире суровом!
Одень нас одеждой туманною,
Укрой нас пречистым покровом!

И, мерно сходясь над народом,
Как тени от крыльев спасающих,
Скрывают бесплотные воды
Молящих, скорбящих, рыдающих.
И к полчищам вражьим доносится
Лишь звон погруженного града,

-49-


Хранимого, как дароносица,
Лелеемого, как лампада.

И меркнет, стихая, мерцая,
Немыслимой правды преддверие –
О таинствах Русского края
Пророчество, служба, мистерия.
Град цел! Мы поем, мы творим его,
И только врагу нет прохода
К сиянию Града незримого,
К заветной святыне народа.

1950

XII. Стансы

Над каждым городом-колоссом
Миры клубятся бурной мглой:
Числа нет хорам стоголосым
И токам жизни – слой сквозь слой.

Не ночью, в смене грез безумной,
Не в рваных снах, не во хмелю,
Но в полдень ясный, трезвый, шумный
Их хаос плещущий ловлю.

Сквозь круг стихий, сквозь души зданий,
Сквозь сонмы тех, кто был людьми,
Глаза чудовищных созданий
Сторожким взором восприми.

Осмелься!.. Уж старинный демон
Воочью виден сквозь прорыв:
Надвинул конус тьмы, как шлем он,
Лицо бушующее скрыв.

Он опьянен нездешней властью
И жаждой, режущей как нож, –
Такою мукой, гневом, страстью,
Что взор ты с гневом отвернешь.

На битву с ним спешат другие:
Их взлет разящ и величав,
Смысл их деяний – литургия
Нам непонятных сил и прав.

-50-


Венцом касаясь небосвода,
Едва очерчен впереди
Великий дух – творец народа
С чертогом солнечным в груди.

Паря вне мира числ и меры,
Слои вселенных озарив,
Луч Мировая Сальватэрра
Вжигает в нас, как новый миф.

И где невластен даже гений
В часы пророческого сна,
Теряется в смерчах видений
Взор, не сумев коснуться дна.

1949
-51-

Глава вторая
Симфония городского дня

Часть первая. Будничное утро

Еще кварталы сонные
дыханьем запотели;
Еще истома в теле
дремотна и сладка...
А уж в домах огромных
хватают из постелей
Змеящиеся, цепкие
щупальцы гудка.
Упорной,
хроматическою,
крепнущею гаммой
Он прядает, врывается, шарахается вниз
От «Шарикоподшипника»,
с «Трехгорного»,
с «Динамо»,
От «Фрезера», с «Компрессора»,
с чудовищного ЗИС. К бессонному труду!
В восторженном чаду Долбить, переподковываться,
строить на ходу.

А дух
еще помнит свободу,
Мерцавшую где-то сквозь сон,
Не нашу – другую природу,
Не этот стальной сверхзакон.
И, силясь прощально припомнить,
Он в сутолоке первых минут
Не видит ни улиц, ни комнат,
Забыв свою ношу, свой труд.

Но всюду – в окраинах
от скрипов трамвайных
-52-
Души домов
рассвет знобит,
И в памяти шевелится,
Повизгивает, стелется
Постылая метелица
Сует
и обид.

Гремящими рефренами,
упруже ветра резкого,
Часов неукоснительней,
прямей чем провода,
К перронам Белорусского, Саратовского, Ржевского
С шумливою нагрузкою подходят поезда.

Встречаются,
соседствуют,
несутся,
разлучаются
Следы переплетенные беснующихся шин, –
Вращаются, вращаются, вращаются, вращаются
Колеса неумолчные бряцающих машин.

Давимы, распираемы
потоками товарными,
Шипеньем оглашаемы
троллейбусной дуги,
Уже Камер-Коллежское, Садовое, Бульварное
Смыкают концентрические плавные круги.

Невидимо притянуты бесплотными магнитами,
Вкруг центра отдаленного, покорно ворожбе
Размеренно вращаются гигантскими орбитами
Тяжелые троллейбусы мелькающего Б.

Встречаются, соседствуют, несутся, разлучаются,
Нагрузку неимоверную на доли разделя,
Вращаются, вращаются, вращаются, вращаются
Колесики,
подшипники,
цилиндры,
шпинделя.

Штамповщики,
вальцовщики,
модельщики,
шлифовщики,

-53-


Учетчики, разметчики, курьеры, повара,
Точильщики, лудильщики, раскройщики, формовщики,
Сегодня – именитые,
безвестные вчера.

Четко и остро
Бегает перо

В недрах канцелярий,
контор,
бюро.

Глаза – одинаковы.
Руки – точь-в-точь.
Мысли – как лаковые.
Речь – как замазка...
И дух забывает минувшую ночь –
Сказку,
Могучую правду он с жадностью пьет
В заданиях, бодрых на диво,
Он выгоду чует, и честь, и почет
В сторуком труде коллектива.

Он видит:
у Рогожского,
Центрального,
Тишинского,
И там – у Усачевского –
народные моря:
Там всякий пробирается вглубь чрева исполинского,
В невидимом чудовище монаду растворя.

Витрины разукрашены,
те – бархатны, те – шелковы,
(От голода вчерашнего в Грядущее мосты),
Чтоб женщины с баулами, авоськами, кошелками
Сбегались в говорливые, дрожащие хвосты.

А за универмагами, халупами, колоннами
Пульсирует багровое, неоновое М,
Воздвигнутое магами – людскими миллионами,
Охваченными пафосом невиданных систем.

Там статуи с тяжелыми чертами узурпаторов,
Керамикой и мрамором ласкаются глаза,
Там в ровном рокотании шарнирных эскалаторов
Сливаются несметные шаги и голоса.

Часы несутся в ярости.
Поток все полноводнее,

-54-


Волна остервенелая преследует волну...
Поигрывает люстрами сквозняк из преисподней,
Составы громыхающие гонит в глубину.

Горланящие месива
вливаются волокнами
Сквозь двери дребезжащие, юркнувшие в пазы;
Мелькающие кабели вибрируют за окнами,
Светильники проносятся разрядами грозы...

Встречаются, соседствуют, несутся, разлучаются,
С невольными усильями усилья единя,
Вращаются, вращаются, вращаются, вращаются,
Колеса неустанные скрежещущего дня.

И все над-человеческое
выхолостить, вымести
Зубчатою скребницею из личности спеша,
Безвольно опускается в поток необходимости
Борьбой существования плененная душа.

Часть вторая. Великая реконструкция

В своем разрастании город неволен:
Им волит тот Гений, что вел в старину
Сквозь бронзовый гул шестисот колоколен
К Последнему Риму – Москву и страну.
Но праздничный гул мирового призванья
Нечаянным отзывом эхо будил
В подземных пустотах и напластованьях,
В глубинном жилье богоборственных сил.

В своем разрастании город не волен:
Так нудит и волит нездешняя мощь,
Клубясь и вздуваясь с невидимых штолен,
Некопаных шахт и нехоженых толщ.
Как будто, пульсируя крепнущим телом,
Тучнеет в кромешном краю божество,
Давно не вмещаясь по древним пределам

Сосуда гранитного
своего.

Давно уж двоящимся раем
Влеком созидающий дух:
Он яростью обуреваем,
Борим инспирацией двух.

-55-


Враждующим волям покорны,
В твореньях переплетены,
Мечты отливаются в формы
Великой и страшной страны.

И там, где сверкали вчера панагии
И глас «Аллилуйя!» сердца отмыкал –
Асфальтовой глади пространства нагие
Сверкают иллюзией черных зеркал.

Стихий пробуждаемых крепнет борьба там,
Круша и ломая старинный покой
По милым Остоженкам, мирным Арбатам,
Кривоколенным и старой Тверской.

И, переступая стопой исполинской
Покорной реки полноводный каскад,
Мчат Каменный, Устьинский и Бородинский
Потоки машин по хребтам эстакад.

На дне котлованов, под солнцем и ливнем,
Вращаясь по графику четких секунд,
Живых экскаваторов черные бивни,
Жуя челюстями, вгрызаются в грунт.

Толпой динозавров подъемные краны
Кивают змеиными шеями вдаль,
И взору привычному больше не странны
Их мыслящий ход, их разумная сталь.

Над хаосом древних трущоб и урочищ,
Над особняками –
векам напоказ
Уж высится – явью свершенных пророчеств –
Гигантских ансамблей ажурный каркас.
Застрельщиков,
мучеников,
энтузиастов
Доиграна высокопарная роль:
Эпоха – арена тяжелых, как заступ,
Чугунных умов,
урановых воль.

Учтен чертежами Египет,
Ампир, Ренессанс, Вавилон,
Но муза уже не рассыпет

-56-


Для зодчих свой радужный сон.
Рассудка граненая призма
Не вызовет радугу ту:
Не влить нам в сосуд гигантизма
Утраченную красоту.

Напрасно спешим мы в Каноссу
Иных, гармонических лет:
Америки поздней колоссы
Диктуют домам силуэт.
Эклектика арок и лоджий,
Снижающийся габарит
О скрытом, подспудном бесплодьи
Намеками форм говорит.

И в бурю оваций,
маршей
и кликов
Век погружает
свою тоску,
И все туманней скольженье бликов
По мировому
маховику.
И сквозь жужжанье коловоротов
И похохатыванье
электропил,
Встают колонны, встают ворота
И заплетается сеть стропил.
Уж аэрограф, как веер, краской
Шурша обмахивает
любой фасад,
Чтоб он стал весел под этой маской:
Тот – бел, тот – розов, тот – полосат.

Во вдохновении
и в одержании,
не видя сумерек,
не зная вечера,
Кружатся ролики, винты завинчиваются и поворачиваются
ключи,
Спешат ударники, снуют стахановцы, бубнят бухгалтеры,
стучат диспетчеры,
Сигналировщики жестикулируют
и в поликлиниках
ворчат врачи.
Они неистовствуют и состязаются, они проносятся
и разлучаются,

-57-


В полете воль головокружительном живые плоскости накреня,
И возвращаются, и возвращаются, и возвращаются,
и возвращаются –
Как нумерующиеся подшипники, детали лязгающего дня.

И какофония
пестрых гудов
Гремит и хлещет по берегам:
Треск арифмометров и ундервудов,
Команда плацев
и детский гам.
За землекопом спешит кирпичник,
За облицовщиком – столяры,
И детворою, как шумный птичник,
Уж верещат и визжат дворы.

В казенных классах,
теснясь к партам,
растет смена,
урок длится,
Пестрят карты
всех стран света,
по тьме досок
скрипит мел;
В глаза гуннам –
рябят цифры,
огнем юным
горят лица,
А в час спорта
во двор мчится –
в галоп, с гиком –
клубок тел.
Смешав правду
с нагой ложью,
зерно знанья
с трухой догмы,
Здесь дух века
мнет ум тысяч,
росток нежный,
эфир душ,
Чтоб в их сердце
кремнем жизни
огонь пыла
потом высечь,
Швырнуть в город
живой каплей,
в бедлам строек,
в стальной туш;



-58-

Чтоб верным роем,
несметной стаей
Они спускались – в любые рвы,
Громаду алчную ублажая
Ометалличивающейся
Москвы.

Все крепче дамбы,
все выше стены,
Плотней устои, прочнее кров,
И слышно явственно, как по венам
Державы мира
струится кровь.
И каждый белый и красный шарик
Спешит к заданьям по руслу жил,
В безмерных зданьях кружит и шарит,
Где накануне
другой кружил.

И к инфильтратам
гигантских мускулов
по раздувающимся артериям
Самоотверженными фагоцитами в тревоге судорожной спеша,
Во имя жизни, защитным гноем, вкруг язв недугующей
материи
Ложатся пухнущими гекатомбами за жертвой жертва,
к душе душа.

Пути их скрещиваются, перенаслаиваются,
монады сталкиваются и опрокидываются
И поглощаются в ревущем омуте другой обрушивающейся
волной;
Имен их нет на скрижалях будущего, и даже память о них
откидывается
Обуреваемой единым замыслом, в себя лишь верующей страной.

А по глубинным ядохранилищам, по засекреченным
лабораториям
Бомбардируются ядра тория, в котлы закладывается уран,
Чтобы светилом мильоноградусным – звездой-полынью
метаистории –
В непредугаданный час обрушиться на Рим, Нью-Йорк
или Тегеран.



И смутно брезжит
сквозь бред и чары
Итог истории – цель дорог:
Москва, столица земного шара,
В металл облекшийся Человекобог.

-59-


Уже небоскребов заоблачный контур
Маячит на уровне горного льда, –
Блистательный, крылья распластавший кондор,
Державною тенью покрыв города.
Уж грезятся зданья, как цепь Гималая,
На солнце пылая в сплошной белизне:
В том замысле – кесарей дерзость былая,
Умноженная в ослепительном сне;
И кружатся мысли, заходится сердце,
Воочию видя сходящий во плоть
Задуманный демоном град миродержца,
Всю жизнь долженствующий преобороть.

И только порою, с тоской необорной,
Припомнятся отблески веры ночной –
Прорывы космической веры соборной
И духа благоухающий зной.
Гармония невыразимого лада
Щемящим предчувствием крепнет в душе,
Еще не найдя себе формы крылатой
Ни в гимнах, ни в красках, ни в карандаше.
И – вздрогнешь: тогда обступившие стены
Предстанут зловещими, как ворожба,
Угрюмыми чарами темной подмены,
Тюрьмой человека – творца и раба.

Часть третья. Вечерняя идиллия

Шесть! –
Приутихают конторы.
К лифтам, трамваям, метро – напролом!.
А сверхурочники, с кислым взором,
Снова усаживаются за столом.

В красные
от лозунгомании
стены,
К незамедляющимся станкам,
Хмурые волны вечерней смены
Льются
сквозь производственный гам.
По министерствам, горкомам, трестам
Уже пошаркивает метла,
Хлопают дверцы с прощальным треском,
И засыпают в шкафах дела.

-60-


И вот уже –
оранжев, пурпурен и малинов,
Гладя глыбы набережных теплою рукой,
Самый лучезарнейший из добрых исполинов
Медленно склоняется над плавною рекой.
Юркают по зеркалу вертлявые байдарки,
Яхты наклоняются, как ласточки легки...
Ластятся прохладою ласкающие парки,
Яркими настурциями рдеют цветники.

С гомоном и шутками
толпясь у сатураторов,
Дружески отхлебывают пенистый оршад
Юноши с квадратными плечами гладиаторов,
Девушки хохочущие платьями шуршат.

Влажной дали зов
Нежно бирюзов,

Холодно глубок у розовеющих мостов.

Трамвайчики речные
бульбулькают, пышут,
Отблески и зайчики
по майкам
рябят...
Гуторят, притопатывают,
машут, дышат
Вдоль палуб конопатых
стайки
ребят.

Издали им мраморный марш барабанят
И шпилем золоченым затеняют асфальт
Сверкающие горы
высотных зданий

И контуры
университетских
Альп.

Там, у причалов,
у всех станций,
у плит спусков,
в песке пляжей,
Где луч солнца
завел танцы,
где весь воздух
молвой полн –
Пестрят вскрики,
бегут пятки,

-61-


спешат руки
забыть тяжесть,
С плотвой шустрой
играть в прятки,
дробить струи
и бег волн.
В тени парков
зажглись игры.
Как мед, сладки
в кафе морсы,
И бьет в сетку
баскет-бола
с сухим шарком
смешной мяч,
Гудут икры,
горят щеки,
зудят плечи,
блестят торсы:
То – бес спорта,
живой, юркий,
всю кровь в жилах
погнал вскачь.

Закатом зажигаются развесистые кроны,
Оркестры первых дансингов, дрожа,
льют
трель,
Качелями, колесами шумят аттракционы,
Моторы карусельные жужжат,
как
дрель.
Броситься колдобинами гор американских,
Ухая и вскидываясь – вниз,
вверх,
вбок,
Срывами и взлетами, в тележках и на санках,
Сцепливаясь судорожно в клубок:
– Мой
Бог... –
Сев на деревянную раскрашенную свинку,
Мерно, по спирали убыстрять
свой
бег,
В головокружении откинувшись на спинку,
Чувствуя, как ветер холодит
щур
век;

-62-


Вспархивать на цыпочках «гигантскими шагами»,
Точно поднимаемый крылом
вьюг
лист;
Взвихриваться ломкими, зыбкими кругами
В воздух, рассекающий лицо,
как хлыст;
Празднуя советский карнавал,
вверх
круто
Взбрасываться в небо, утеряв
весь
вес;
С плавно раздуваемою сферой парашюта
Рушиться в зияющий провал,
как
бес!..



Чтобы кровь тягучая –
огнем
горела,
Чтобы все пронизывал, хлестал,
бил
жар;
Чтобы, наслаждением подхлестывая тело,
Ужас заволакивал мозги,
как пар!..
Тешатся масштабами. Веруют в размеры.
Радуются милостям,
долдонят в барабан...
Это – нянчит отпрысков великая химера,
Это – их баюкает стальной Левиафан.
Прядают, соседствуют, несутся, возвращаются,
Мечутся, засасываясь в омут бытия,
Кружатся, вращаются, вращаются, вращаются
Утлые молекулы чудовищного Я.

А в нелюдимой Арктике,
в летней ее бессоннице,
Мгновенно уподобляясь космическому палачу,
Разрыва экспериментального
фонтан
поглощает солнце,
Как буйствование пожара –
беспомощную свечу.
Но лишь по секретным станциям, в почтительном отдалении,
Поерзывают уловители разломов коры
и гроз,

-63-


Да ревом нечеловеческим
ослепнувшие тюлени
Приветствуют планетарный научный апофеоз.

Город же, столица же – как встарь
длит
жизнь.
Вечер! развлекай нас! весели!
взвей!
брызнь!

В ёкающем сердце затаив
жуть
томную, приятно-газированный испуг,
зноб,
чад,
Сотни голосящих седоков
в муть
темную, вот, по узкой проволоке, путь
свой
мчат.
Оттуда – на мгновение, внизу,
вся
в пламенных сияньях несосчитанных – Москва,
наш
рок,
В дни горя, в ураганах и в грозу –
страж
каменный, в годину же хмельного торжества –
наш
бог.
Она – в бегущих трепетах огней,
фар
иглистых, в прожекторах шныряющих, в гудках
сирен,
И полумаской дымною над ней
пар
зыблется от фабрик, стадионов,
эспланад,
арен.



И кажется – в блаженстве идиллии вечерней,
Что с этим гордым знаменем – все беды хороши,
И вычеркнута начисто из памяти неверной
Тоскующая правда
ночной
души.

-64-

Часть четвертая. Прорыв

В знак
Гончих
Вполз
месяц.
День
кончен
Бьет
десять.

Бьет
в непроглядных
пространствах
Сибири.
Бьет над страной.
Надо мной.
Над тобой.
И голосами, как черные гири,
В тюрьмах надзор возвещает:
– От-бой! –
В Караганде, Воркуте, Красноярске,
Над Колымою, Норильском, Интой,
Брякают ржавые рельсы, по-царски
В вечность напутствуя день прожитой.

Сон
разве?..
Тишь...
Морок...
Длит
праздник
Лишь
город.

Вспыхнут ожерелья фонарей
вдоль
трасс
Музыкой соцветий небывалых.
Манят вестибюли: у дверей –
блеск
касс,
Радуга неоновых порталов.

Пряными духами шелестит
шелк
дам,
Плечи – в раздувающихся пенах...

-65-


Брызжет по эстрадам перезвон
всех
гамм
И сальто-мортале – на аренах.

Встанет попурри, как балерина, на носок,
Тельце – как у бабочки: весь груз –
грамм, –
Будто похохатывает маленький бесок:
Дранта-рата-рита, тороплюсь
к вам!



А ксилофон, бренча,
Виолончель, урча,
И гогоча, как черт,
кларнет
Воображенье мчат
В неразличимый чад,
Где не понять
ни тьму,
ни свет.

Там попурри –
дзинь-дзень,
И на волну
всех струн
Взлетает песнь,
как челн.
как флаг,
Что никогда
наш день
Еще не был
столь юн,
Столь осиян,
столь полн,
столь благ.

Звенит бокал
дзынь-дзень,
Узоры слов
рвет джаз,
Колоратур
визг остр
и шустр, –
Забыть на миг
злой день,
Пить омрак чувств
хоть час

-66-


В огнях эстрад,
и рамп,
и люстр!

Но и с эстрад
сквозь дзонн
От радиол, сцен,
рамп,
В ушах бубнит
все тот же
миф,
Все тот же скач,
темп, звон,
И тридцать лет
мнет штамп
Сердца и мозг,
цель душ
скривив.

Ни шепотком,
ни вслух,
Ни во хмелю,
ни в ночь
Средь тишины, с самим
собой,
Расторгнуть плен
невмочь,
Рвануть из пут
свой дух,
Проклясть позор,
жизнь,
тьму,
ложь,
строй.

И только память
о тщетных жертвах
Еще не стерта, еще свежа,
Она шевелится в каждом сердце,
Как уголь будущего мятежа.

Но музыка баров
от боли мятежной
Предохраняет...
эстрада бренчит...
Мерно...
льют вальсы...
ритм плавный...
и нежный...

-67-


Плавно...
все пары...
ток пламенный...
мчит:

Жаркий!
пульс танца!
тмит разум!
бьет в жилах,
Арки
зал шумных
слив в радужный
круг;
Слаще,
все слаще
смех зыбкий
уст милых,
Радость
глаз юных
и сомкнутых
рук...



Бьет
полночь:
Звон
с башни.
Круг
полон...

Друг!
Страшно!

Этих кровавых светил пятизвездье
Видишь?
Эти глухие предзвучья возмездья
Чуешь?

Нет.
Тихо.
Совсем тихо.

Лишь «зисы» черным эллипсоидом
Под фонарем летят во тьму...
Кварталы пусты. Дождь косой там
Объемлет дух и льнет к нему.

Наутро снова долг страданий,
Приказы, гомон, труд, тоска,

-68-


И с каждым днем быстрей, туманней
Ревущий темп маховика.

Не в цехе, не у пестрой рампы –
Хоть в тишине полночных книг
Найти себя у мирной лампы,
Из круга вырваться на миг.

Смежив ресницы, в ритме строгом,
Изгнав усталость, робость, страх,
Длить битву с Человекобогом
В последних – в творческих мирах!..

Вон –
В славе –
Знак
Льва.
Ночь
правит.
Бьет
два.

Космос разверз свое вечное диво.

Слава тебе, материнская Ночь!
Вам, лучезарные, с белыми гривами,
Кони стиха, уносящие прочь!

Внемлем!
зажглась золотая Капелла!
Вонмем!
звенит голубой Альтаир!
Узы расторгнуты. Сердце запело,
Голос вливая в ликующий клир.

Слышу дыханье иного собора,
Лестницу невоплощаемых братств,
Брезжущую для духовного взора
И недоступную для святотатств;

Чую звучанье служений всемирных,
Молнией их рассекающий свет,
Где единятся в акафистах лирных
Духи народов и души планет;

Где воскуряется строго и прямо
Белым столпом над морями стихий
Млечное облако – дым фимиама
В звездных кадильницах иерархий...

-69-


Чую звучанье нездешних содружеств,
Гром колесниц, затмевающих ум, –
Благоговенье, и трепет, и ужас,
Радость, вторгающуюся, как самум!..

Властное днем наважденье господства
Дух в созерцаньи разъял и отверг.
Отче. Прости, если угль первородства
В сердце под пеплом вседневности мерк.

Что пред Тобой письмена и законы
Всех человеческих царств и громад?
Только в Твое необъятное лоно
Дух возвратится, как сын – и как брат.

Пусть же назавтра судьба меня кинет
Вновь под стопу суеты, в забытье, –
Богосыновства никто не отнимет
И не развеет бессмертье мое!

8–22 декабря 1950
Владимир


-70-

Глава третья
Темное видение
Лирические стихотворения

* * *


Русские зодчие строили прежде
За чередой
Стен
Белые храмы в брачной одежде,
Чище морских
Пен.

Кремль неземной в ослепительной славе
Снится порой
Нам,
Вечно спускаясь к плоти и яви,
Как мировой
Храм.

Тих, несказанен и невоплощаем,
Светел, как снег
Гор...
Путь его ищем, тайн его чаем,
Помня, что век
Скор.

Но в глубине, под городом зримым,
Некий двойник
Есть,
И не найдешь ты о нем, таимом,
В мудрости книг
Весть.

Эти запретные грани и спуски
Вглубь, по тройным
Рвам,
Ведомы только демонам русским,
Вихрям ночным,
Нам.

-71-


К этим подземным, красным озерам
Срыв круговой
Крут:
Бодрствует там – с неподвижным взором,
Как вековой
Спрут.

Тихо Печальница русского края
Рядом с тобой
Шла,
Если прошел ты, не умирая,
Сквозь этот строй
Зла.

* * *


Я вздрогнул: ночь? рассвет?.. Нет, это зимний день
Сочился в комнату – лишь треть дневного света.
Казалось: каждый луч обрублен, точно пень,
И в панцирь ледников вползает вновь планета.

Заброшенное вглубь чудовищных пространств,
Озябшим стебельком дрожало молча тело,
И солнце чахлое, как погруженный в транс
Сновидец адских бурь, бесчувственно желтело.

Сливалась с ночью ночь, и трезвый календарь
Мне говорил, что так мильоны лет продлится,
И зренье странное, неведомое встарь,
Я направлял вокруг, на зданья, вещи, лица.

Не лица – муть толклась, как доктора Моро
Созданья жуткие в сцепленьях нетопырьих,
И тлел на дне зрачков, колюче и хитро,
Рассудок крошечный – единый поводырь их.

И, силясь охранить последний проблеск «я»,
Заплакала над ним душа, как над младенцем,
Припомнив, как он рос... уют и свет жилья...
Возню ребеночка и топотню по сенцам.

Сквозил, как решето, всей жизни утлый кров
Структурой черепа... Ах, бедный, бедный Йорик!..
Да! видеть мир вот так – был первый из даров
На избранном пути: печален, трезв и горек.

1935(?)

Третий уицраор

То было давно.
Все шире и шире
Протест миллионов гремел в мозгу...
С подполий царских, из шахт Сибири,
Кандальной дорогою через пургу
Он стал выходить – небывалый в мире,
Не виданный никогда и никем,
И каждый шаг был тяжел, как гиря,
Но немощна плоть
из цифр
и схем.

Как будто
неутоляемым голодом
Родимый ад его истомил,
Чтобы у всех, кто горяч и молод,
Он выпил теперь избыток сил.
Нездешней сыростью, склепным холодом
Веяло на пути упыря,
Пока замыкались чугунным болтом
Казармы,
тюрьмы,
трудлагеря.

Как будто мышиные крылья ластились,
Уже припадая к истокам рек,
И не был над этим пришельцем властен
Ни гений, ни ангел, ни человек.
Как чаши, до края верой народной
Наполненные в невозвратный век,
Души церквей
от земли бесплодной,
Звуча, возносились
на Отчий брег.

Ни выстрелов, ни жалоб не слушая,
Бетонным объятием сжав страну,
Он чаровал и всасывал души
В воронку плоти, – в ничто, – ко дну.
На все города, на все деревни
Он опускал свою пелену,
И жили
его бегущие ремни
Своею жизнью,
подобной сну.

-73-


Кто в них мелькал, как морды нездешние?
Кто изживал себя в их возне,
Мукой людской свою похоть теша
И не угадываемый даже во сне?
Заводы гудели. Тощие плеши
Распластывались на полях и в лесу,
И в древних устоях
буравил бреши
Таран незримый,
стуча на весу.

И стало еще холодней и горестней
От одиночества на этой земле,
И только порой вечерние зори
Грозили бесшумно в притихшей мгле:
Как будто
в воспламененном просторе
Блистание нечеловеческих риз...
Как будто
расплавленный меч над морем:
Острием вверх –
и острием вниз.

1942

Столица ликует
Триптих

I. Праздничный марш
(дохмий)
Всю ночь
плотным кровом
Плат туч
кутал мир...
И вот
луч багровый
Скользнул
в глубь квартир.

Бежит
сон бессильный
Дневных
четких схем...
Наш враг –
гном-будильник –

-74-


Трещит
в уши всем:

– Бьет семь!
Марш, товарищи!
Вам всем
Время к сборищу! –

Внизу,
в мгле кварталов,
Зардел
первый стяг.
Вдоль плит,
в лужах талых,
Шуршит
спешный шаг:

– Ой, семь...
Марш, товарищи:
Нам всем
Время к сборищу! –

Встает
злое утро,
И день
взвел курок,
Снегов
льдистой пудрой
Укрыв
грязь дорог.

Ал куб
новой ратуши;
За ним,
прост и груб,
Мазком
мглы, как ретуши –
Нагой
черный куб.

Бич – дождь
бьет по кровле,
Кладет
кистью мглы
Подтек
черной крови
На свод,
фронт, углы.

-75-


Столпом
вверх маяча,
Квадрат
четкий прям;
Белки
штор – незрячи
В прямых
веках рам.

И тут,
там и рядом
Идут
вдаль, идут:
– Вперед! –
Ряд за рядом, –
Кумач
флагов – вздут, –

Пальто,
кепки, блузы,
Поля
мокрых шляп –
С контор,
фабрик, вузов –
В мозгах
плотный кляп –

И вдоль
зданий серых,
Как рев
бурь в горах –
– Вперед!!! –
Волны веры,
Восторг,
трепет, страх –

– Вперед!!! –
Сбоку, с тыла
Подсказ:
«Гимн пора!» –
И вот,
штормом взмыло:
– Ура, вождь!
Ура! –

– Ура, народ.
С праздником.
Привет
Всем союзникам. –

-76-


Гудит
шаг гиганта
В снегу,
льду, воде,
Сквозь мглу
транспаранты
В косом
прут дожде.

– Вперед!
Рати множатся,
Звенит
сталь пружин,
Рука
в руку вложится,
Крепя
строй дружин!
Нас ждет
люд истерзанный –
Дрожит
подлый страж.
Вперед!!!
Даль разверзнута,
Весь мир
завтра наш... –

Парад
кончен. Сонно
К домам,
в пасть ворот,
Бредут
вспять колонны,
Спешит
хилый сброд.

Чтоб всяк
прел до завтра,
Спесив,
предан, горд,
Смесив
робость кафра
С огнем
гуннских орд.

Бренчат
гимн отчизне...
Но шаг
вял и туп.

-77-


Над сном
рабьей жизни,
Как дух,
Черный Куб.

1931–1950
II. Изобилие
Свищут и салю´туют
заводы и вокзалы.
Плещут многолюдные
радиусы
трасс:
Кранами, машинами
сдвинуты кварталы,
Площади расширены,
чтоб лих
стал
пляс.

В уровень с фронтонами домов
вкруг
плаца,
Вырос небывалый Эверест –
в три
дня:
Пышно коронованный венцом иллюминаций,
Красками трепещущий
в нимбах огня:

Радостный Олимп
рождающейся расы,
Борющихся масс желанные миры:
Десятиметровые фанерные колбасы,
Куполоподобные
красные
сыры.

Кляксами малярными –
оранжевые, синие,
Желтые конфеты цветут,
как май, –
Социалистическая
скиния,
Вечно приближающийся рай.

-78-


Булки в восемь тонн
Плотны, как бетон:
– Прыгайте, ребятки, с батона на батон! –

Пучится феерия
славы и победы,
Клубы и чертоги –
битком,
как склад...
За руки берутся
школьники и деды,
Мерно педагоги
бьют
им
в лад:



– Шибче!
– Шибче!
– Вот так достиженья:
Юры бутербродов...
– Морс –
как
душ...

– Шпроты! –
– Шпроты! –
(В головокруженьи
Крепнут хороводы...
Грянул
ТУШ.)

– В ногу!
– В ногу!
– Это ли не чудо?
– Это ль не корыто?
– Дай, жми, крой –
– Торты!
– Торты!
– Кремовые груды!..
– Скоро будем сыты...
– Пей, ешь, пой! –

Пламенны, как клумбы,
Крашеные крабы;
Выше диплодоков
Башни
туш...
Ромбами, кубами

-79-


Ромовые бабы:
Каждая – как тумба,
на
сто
душ.

– Топайте, товарищи: трам, трам, трам!
– Вон, везут товар в наш храм, храм, храм. –

– Скоро будут гетры!
хлеб!
машины!
– Всякому – полметра
креп –
де-шина... –

Ахают.
Охают.
Бурлят, как шквал.
Весело взбираются в зенит
вкруг
хал.

Тучи в багреце.
Зарева над городом.
Мир во человецех
зрим
и весом.
Груди распирает
ликующая гордость,
Очи оловянные ходят колесом.

И, обозревая с муляжного Олимпа
Красную Гоморру
кругом,
впереди –
Чувствует каждый: красная лампа,
Весь мир озаряя,
горит
в груди.
III. Карнавал
Громыхают в метро
Толп
Воды.

-80-


Единицу – людской
Мчит
Вал.
Заливаются вниз
Все
Входы,
Лабрадор и оникс
Всех
Зал.

А снаружи – в огнях
Мрак
Улиц,
Фейерверком залит
Весь
Мост,
Каждый угол гудит,
Как
Улей;
У любого кафе –
Свой
Хвост.

У зубастых, как пасть,
Врат –
Флаги,
Благосклонная власть –
Щит
Рас, –
Чтобы выше стал взлет
Пен
Браги!
Чтоб упился народ
Хоть
Раз!

С цитадели взвыл горн;
Бьют
Бубны;
Каждый весел и сыт,
Как
Крез...
Нарастает валторн
Гром
Трубный,
Ксилофон свиристит,
Как
Бес.

-81-


Клубы – настежь. Открыт
Бар
Каждый.
Говор – шумен и груб.
Смех –
Прян.
Хохот женщин томит,
Жжет
Жаждой;
Всякий – близостью губ
Чуть
Пьян.

За кварталом квартал
Льет
Реки...
Крепче мни, карнавал,
Свой
Хмель!.. –
Вихрем лент серпантин
Бьет
В веки,
Перезвон мандолин
Вьет
Трель.

Балалаечный строй –
Лад
Мерный –
Поднимает пуды
Ног
В пляс...
Эта ночь – вихревой
Час
Черни,
Афродита Страны!
Твой
Час!

Очерк лиц омертвел:
Лишь
Маски:
Тот – лилов, этот – бел,
Как
Труп...
Переходит в гавот
Ритм
Пляски,

-82-


Тарахтит весь гудрон
В такт
Труб.

Мчится с посвистом вихрь
Вкруг
Зданий,
Но тиха цитадель,
Как
Гроб,
Только в тучах над ней
Бдит
Знамя –
Солнце ночи и цель
Всех
Троп.

Гипер-пэон

О триумфах, иллюминациях, гекатомбах,
Об овациях всенародному палачу,
О погибших
и погибающих
в катакомбах
Нержавеющий
и незыблемый
стих ищу.

Не подскажут мне закатившиеся эпохи
Злу всемирному соответствующий размер,
Не помогут –
во всеохватывающем
вздохе
Ритмом выразить,
величайшую
из химер.

Ее поступью оглушенному, что мне томный
Тенор ямба с его усадебною тоской?
Я работаю,
чтоб улавливали
потомки
Шаг огромнее
и могущественнее,
чем людской.

-83-


Чтобы в грузных, нечеловеческих интервалах
Была тяжесть, как во внутренностях Земли,
Ход чудовищ,
необъяснимых
и небывалых,
Из-под магмы
приподнимающихся
вдали.

За расчерченною, исследованною сферой,
За последнею спондеической крутизной,
Сверх-тяжелые,
транс-урановые
размеры
В мраке медленно
поднимаются
предо мной.

Опрокидывающий правила, как плутоний,
Зримый будущим поколеньям, как пантеон.
Встань же, грубый,
неотшлифованный,
многотонный,
Ступенями
нагромождаемый
сверх-пэон!

Не расплавятся твои сумрачные устои,
Не прольются перед кумирами, как елей!
Наши судороги
под расплющивающей
пятою,
Наши пытки
и наши казни
запечатлей!

И свидетельство
о склонившемся
к нашим мукам
Уицраоре, угашающем все огни,
Ты преемникам –
нашим детям –
и нашим внукам –
Как чугунная
усыпальница,
сохрани.

1951

-84-

О тех, кто обманывал доверие народа
Триптих

1

Грудь колесом, в литой броне медалей.
Ты защищал? ты строил? – Погляди ж:
Вон – здание на стыке магистралей,
Как стегозавр среди овечек – крыш.

Фасад давящ. Но нежным цветом крема
Гладь грузных стен для глаз услащена,
Чтоб этажи сияли как поэма,
Чтоб мнились шутки за стеклом окна.

Тут Безопасность тверже всех законов,
И циферблат над уличной толпой
Отсчитывает здесь для миллионов
Блаженной жизни график круговой.

И тихо мчится ток многоплеменный,
Дух затаив,– взор книзу,– не стуча,–
Вдоль площади, парадно заклейменной
Прозваньем страшным: в память палача.

1950?

2

Нет:
Втиснуть нельзя этот стон, этот крик
В ямб:
Над
Лицами спящих – негаснущий лик
Ламп,
Дрожь
Сонных видений, когда круговой
Бред
Пьешь,
Пьешь, задыхаясь, как жгучий настой
Бед.

Верь:
Лязгнут запоры... Сквозь рваный поток
Снов
Дверь
Настежь – «Фамилия?» – краткий швырок
Слов, –

-85-


Сверк
Грозной реальности сквозь бредовой
Мрак,
Вверх
С шагом ведомых совпавший сухой
Шаг,
Стиск
Рук безоружных чужой груботой
Рук,
Визг
Петель – и – чинный, парадный, другой
Круг.

Здесь
Пышные лестницы; каждый их марш
Прям;
Здесь
Вдоль коридоров – шелка секретарш –
Дам;
Здесь
Буком и тисом украшен хитро
Лифт...
Здесь
Смолк бы Щедрин, уронил бы перо
Свифт.

Дым
Пряно-табачный... улыбочки... стол...
Труд...
Дыб
Сумрачной древности ты б не нашел
Тут:
Тишь...
Нет притаившихся в холоде ям
Крыс...
Лишь
Красные капли по всем ступеням
Вниз.

Гроб?
Печь? лазарет?.. – Миг – и начисто стерт
След,
Чтоб
Гладкий паркет заливал роковой
Свет.

-86-

3

Ты осужден. Молчи. Неумолимый рок
Тебя не первого втолкнул в сырой острог.
Дверь замурована. Но под покровом тьмы
Нащупай лестницу – не ввысь, но вглубь тюрьмы.
Сквозь толщу мокрых стен, сквозь крепостной редут
На берег ветреный ступени приведут.
Там волны вольные, – отчаль же! правь! спеши!
И кто найдет тебя в морях твоей души?

1935–1950

У гробницы

Ночь. – Саркофаг. – Величье. – Холод.
Огромно лицо крепостных часов:
Высоко в созвездьях, черные с золотом,
Они недоступней
судных весов.

Средь чуткой ночи взвыла метелица,
Бездомна,
юродива
и строга.

На звучные плиты гранита стелются
Снега,
снега,
снега.

Полярные пурги плачут и просятся
Пропеть надгробный псалом,
И слышно: Карна проносится
Над спящим
вечным
сном.

Он спит в хрустале, окруженный пламенем,
Пурпурным, – без перемен, –
Холодным, неумоляемым –
Вдоль всех
четырех
стен.

Бьет срок в цитадели сумрачной:
Чуть слышится звон часов,

-87-


Но каждый удар – для умершего –
Замок.
Запор.
Засов.

Что видят очи бесплотные?
Что слышит скованный дух?
Свершилось
бесповоротное:
Он слеп.
Нем.
Глух.

А сбоку, на цыпочках, близятся,
Подкрадываются, ползут,
С белогвардейских виселиц
Идут.
Ждут.
Льнут.

Грядут с новостроек времени,
С цехов, лагерей, казарм –
Живые обрывки темени,
Извивы
народных
карм.

– Нам всем, безымянным, растраченным,
Дай ключик! дай письмецо! –
...Но немы, воском охваченные,
Уста.
Черты.
Лицо.

Лишь орден тихо шевелится –
Безрадостнейшая из наград,
Да реквием снежный стелется
На мраморный
зиккурат.

Монумент

Блистая в облаках незыблемым дюралем,
Над монолитом стран, над устьем всех эпох,
Он руку простирал к разоблаченным далям –
Колосс, сверхчеловек... нет: человекобог.

-88-


Еще с ночных застав мог созерцать прохожий
В венцах прожекторов, сквозь миллионный гул –
Серебряную ткань и лоб, с тараном схожий,
Широкий русский рот, татарский абрис скул.

Блаженны и горды осуществленным раем,
Вдоль мраморных трибун и облетевших лип
В дни празднеств мировых по шумным магистралям
Моря народные сквозь пьедестал текли б.

И, с трепетом входя под свод, давимый ношей
Двух непомерных ног – тысячетонных тумб –
Спешили бы насквозь, к другим вратам, порошей
Где осень замела остатки поздних клумб.

Паря, как ореол, над избранным конклавом,
Туманила бы мозг благоговейных толп
Кровавых хроник честь, всемирной власти слава,
О новых замыслах неугомонный толк.

А на скрещеньях трасс, где рос колбас и булок
Муляжный Эверест, облепленный детьми,
По сытым вечерам как был бы лих и гулок
Широкозадый пляс тех, кто не стал людьми!

Красный реквием
Тетраптих

Сквозь жизнь ты шел в наглазниках. Пора бы
Хоть раз послать их к черту, наконец!
Вон, на снегу, приземистою жабой
Спит крематорий, – серый, как свинец.

Здесь чинно все: безверье, горесть, вера...
Нет ни берез, ни липок, ни куста,
И нагота блестящего партера
Амбулаторной чистотой чиста.

Пройдет оркестр, казенной медью брызнув...
Как бой часов, плывут чредой гроба,
И ровный гул подземных механизмов
Послушно туп, как нудный труд раба.

-89-


А в утешенье кажет колумбарий
Сто ниш под мрамор, серые как лед,
Где изойдет прогорклым духом гари
Погасших «я» оборванный полет.

2


Стих
Толк;
Присмирел деловой
Торг:
Свой
Долг
Возвратил городской
Морг.

Жизнь –
Круг.
Катафалк кумачом
Ал...
Наш
Друг
На посту боевом
Пал!

Срок
Бьет.
Пронесем через мост
Труп.
Жизнь
Ждет,
И торопит на пост
Труд!

Пук
Роз
Сквозь ворота бегут
Внесть:
Для
Слез
Восемнадцать минут
Есть.

– Он
Пал,
Укрепив наших сил
Мощь!

-90-


Он
Брал
Жизнь в упор, как учил
Вождь!

Он,
Пал
Несгибаемо-прям,
Тверд;
Пусть
Шквал
Хлещет яростно в наш
Борт:

Наш
Стяг
Не сомнет никакой
Враг...
Марш!
Марш!
Сохраняй строевой
Шаг! –

3


Тот
Наглый, нагой, как бездушный металл,
Стык
Слов
Мне
Слышался там, где мертвец обретал
Свой
Кров;
Где
Должен смириться бесплодных времен
Злой
Штурм;
Где
Спит, замурован в холодный бетон,
Ряд
Урн.
В тыл
Голого зала, в простой – вместо свеч –
Круг
Ламп,
Бил
Голос оратора, ухала речь,

-91-


Как
Штамп.
Был
Тусклый, тяжелый, как пухлости лбов,
В ней
Пыл,
Гул
Молота, бьющего в гвозди гробов,
В ней
Был:
– Долг...
Партия... скромность... Мы – прочный устой.
Честь...
Класс...
Гной
Будничной пошлости, странно-пустой
Треск
Фраз.

Чу:
Шурхнули дверцы... Как шарк по доске,
Звук
Туп;
Чуть
Екнуло сердце, – и вздрогнул в тоске
Сам
Труп:
В печь,
В бездну, – туда, где обрежется нить
Всех
Троп,
Вниз,
Мерно подрагивая, уходить
Стал
Гроб.
И –
Эхом вибрации, труп трепетал...
Был
Миг –
Блеск
Нижнего пламени уж озарял
Весь
Лик...

Ток
Пущен на хорах: орган во весь рост
Взвыл
Марш!

-92-


Срок
Взвешен в секундах, ритм точен и остр,
Как шарж...
Стал
Старше от скорби, кто слышал порой,
Как
Мы,
Марш
Urbi et orbi 1 чеканенный строй,
Шаг
Тьмы;
Кто
Глянул невольно в тот жгучий испод,
В ту
Щель,
Кто
Понял, что там – все плоды, весь итог,
Вся
Цель,
Кто
Чадом тлетворным дохнул из глубин
Хоть
Раз;
Кто
Дьявольским горном обжог хоть один
Свой
Час.



4


И «Вечную память» я вспомнил:
Строй плавных и мерных строф,
Когда все огромней, огромней
Зиянье иных миров;

Заупокойных рыданий
Хвалу и высокую честь;
"Идеже нет воздыханий"
Благоутешную весть;

Ее возвышенным ладом
Просвечиваемую печаль,
Расслаивающийся ладан,
Струящийся вверх и вдаль,

____________________________________
1 Городу и миру (лат.).
-93-
Венок – да куст невысокий
Над бархатным дерном могил,
В чьих листьях – телесные соки
Того, кто дышал и жил.

Пропулк

В коловращении
неостанавливающихся
машин,
В подспудном тлении
всечеловеческого
пожара,
Я чую отзвуки
тупо ворочающихся
пучин
В недорасплавившейся
утробе
земного шара.

Им параллельные, но материальнейшие миры
Есть,
недоступные
ни для религий,
ни для художеств;
Миры – страдалища:
в них опрокидываются
до поры
Кто был растлителями
и палачами
народных множеств.

Спускаюсь кратером
инфрафизическим, –
и предо мной
Глубины пучатся – но не чугунною
и не железной –
Нездешней массою
и невычерчиваемой длиной,
То выгибающеюся,
то проваливающеюся
бездной.

Полурасплющенные
уже не схватываются
за край;

-94-


Не вопиют уже
ни богохульства
и ни осанну...
Для магм бушующих
именование –
УКАРВАЙР:
Другого нет
и не предназначено
их океану.

Под его тяжестью
ярится сдавливаемое Дно –
Обитель страшная
и невозможнейшая
из невозможных...
Что в этом каменнейшем
из мучилищ
заключено?
Кому из собственников
этих дьявольских
подорожных?

И мой вожатый,
мой охранитель,
мой светлый маг
По всем расщелинам, подземным скважинам и закоулкам
Чуть произносит мне:
– Сверхтяжелую толщу магм
На языке Синклита Мира
зовут ПРОПУЛКОМ.

К открытию памятника

Все было торжественно-просто:
Чуть с бронзы покров соскользнул,
Как вширь, до вокзала и моста,
Разлился восторженный гул.

День мчится – народ не редеет:
Ложится венок на венок,
Слова «ОТ ПРАВИТЕЛЬСТВА» рдеют
На камне у бронзовых ног.

Но, чуждый полдневному свету,
Он нем, как оборванный звук:
Последний, кто нес эстафету
И выронил факел из рук.

-95-


Когда-то под аркой вокзала,
К народу глаза опустив,
Он видел: Россия встречала
Его, как заветнейший миф.

Все пело! Он был на вершине!
И, глядя сквозь слез на толпу,
Шагал он к роскошной машине
Меж стройных шеренг ГПУ.

Все видел. Все понял. Все ведал.
Не знал? обманулся?.. Не верь:
За сладость учительства предал
И продал свой дар. А теперь?

Далеко, меж брызг Укарвайра,
Гоним он нездешней тоской,
Крича, как печальная кайра,
Над огненной ширью морской.

Все глуше мольбы его, тише...
Какие столетья стыда,
Чья помощь бесплотная свыше
Искупит его? и когда?

Демоницы. Предупреждение
Тетраптих

1. Велга
Клубится март. Обои плеснятся,
Кишат бесовщиной углы,
И, если хочешь видеть лестницу
К хозяйке чудищ, лярв и мглы –

Принудь двойными заклинаньями
Их расступиться, обнажа
Ступени сумрака над зданьями
И путь, как лезвие ножа.

В трущобах неба еле видного
Запор взгремит, – не леденей:
Храни лишь знак креста защитного,
Пока ты сверху виден ей!

-96-


На лик ей слугами-химерами
Надвинут дымный капюшон,
Иных миров снегами серыми
Чуть-видимо запорошен.

Венцом – Полярная Медведица,
Подножьем – узкий серп во мгле,
Но ни одним лучом не светятся
В ее перстах дары земле.

Глухую чашу с влагой черною
Уносит вниз она, и вниз,
На города излить покорные,
На чешую гранитных риз.

Пьют, трепеща, немея замертво,
Пролеты улиц влагу ту,
И люди пьют, дрожа, беспамятство,
Жар, огневицу, немоту.

Напрасно молят, стонут, мечутся,
Напрасно рвут кольцо личин,
Пока двурогий жемчуг месяца
Еще в пролетах различим.

Вот над домами, льдами, тундрами
Все жидкой тьмою залито...
О, исходящая из сумрака!
Кто ты, Гасительница? кто?
2
Еще не взошли времена,
Спираль не замкнулась
уклончивая,
Когда захмелеет страна,
Посланницу Мрака
увенчивая.

Еще не заискрился век,
Когда многолюдными
капищами
Пройдет она в шумной молве,
Над благоговейными
скопищами.

-97-


Лишь глухо доносится дрожь
Из толщи Былого
немотствующей,
Когда с Немезидою схож
Был взрыв ее страсти
безумствующей.

Но сквозь поколения те
Она проходила
неузнанная,
В их отроческой простоте
За кару Господнюю
признанная.

И видели сумрачным днем,
Как пурпуром город
окрашивался,
Как свищущий бич над Кремлем
На главы соборов
обрушивался.
3
Выходила из жгучей Гашшарвы,
Из подземной клокочущей прорвы, –
И запомнили русский пожар вы –
Не последний пожар и не первый:

Пламена, пожиравшие срубы,
Времена, воздвигавшие дыбы,
Дым усобиц, и грустные требы,
И на кладбищах – гробы и гробы.

На изнанке любого народа
Ей подобная есть демоница,
И пред мощью их лютого рода
Только верный Добру не склонится.

Но черней, чем мертвецкие фуры,
И грозней, чем геенские своры,
Вкруг Земли есть кромешная сфера
Всемогущего там Люцифера.

Наклонись же над иероглифом,
К зашифрованным наглухо строфам,
Приглядись – кто клубится за мифом,
Кто влечет к мировым катастрофам.

-98-


Никогда не блистали воочью
Никакой человеческой расе,
Но заблещут грядущею ночью
Очи женской его ипостаси.

Распадутся исконные формы,
Расползутся железные фермы,
Чуть блеснет им, как адские горны,
Взор великой блудницы – Фокермы.

Я кричу, – но лишь траурным лунам
Внятен крик мой по темным долинам,
Лишь ветрам заунывным по склонам,
Только Фаустам
и Магдалинам.

4


Безучастно глаза миллионов скользнут
В эти несколько беглых минут
По камням верстовым ее скрытых дорог,
По забралам стальным этих строк.

Ее страшным мирам
Не воздвигнется храм
У Кремля под венцом пентаграмм,
И сквозь волны времен не могу разгадать
Ее странного культа я сам.

Но судьба мне дала
Два печальных крыла,
И теперь, как вечерняя мгла,
Обнимаю в слезах безутешной тоски
Обескрещенные купола.

Из грядущей ночи
Ее льются лучи,
Небывалым грехом горячи, –
О, промчи нас, Господь, сквозь антихристов век,
Без кощунств и падений промчи!

Этот сумрачный сон
Дети поздних времен
Вышьют гимном на шелке знамен,
Чтобы гибнущей волей изведать до дна
Ее грозный Пропулк-Ахерон.

-99-


Шире русской земли
Во всемирной дали
Волхвованья Фокермы легли,
И разделят с ней ложе на долгую ночь
Все народы и все короли.

И застонут во сне, –
Задыхаясь в броне,
В ее пальцах, в ее тишине,
И никто не сумеет свой плен превозмочь
Ни мольбой,
ни в страстях,
ни в вине.

Пусть судьба разобьет этот режущий стих –
Черный камень ночей городских,
Но постигнут потомки дорогу ее
В роковое инобытие.

Яросвету – Демиургу России

В узел сатаны нити городов
свиты,
Кармою страны скован но рукам
дух...
Где Ты в этот час, ближний из Сынов
Света,
Бодрствующий в нас огненной борьбой
двух?

Если – зов трубы, хриплый, ветровой,
резкий –
Разве то не Ты кличешь в снеговой
рог, –
Ты, что начертал страшную судьбу
русских,
Ты, что сократить властен роковой
срок?

Иль по облакам битвой Ты святой
занят,
И перед Тобой горький этот стих –
дым, –
Дым из тех пустынь, где по берегам
клонит
Мерзлую полынь ветер мировых
зим?

-100-


Что Тебе до нас, капель в штормовом
море,
Злаков, что дрожат зябко в борозде
Зла?..
Ангеле наш! Нам холодно в Твоем
мире,
А по сторонам – в людях и везде –
мгла.

Гасит меня тьма, если отвратил
взор Ты,
Если взор ума к мудрости Твоей
слеп!
Корни существа Ты не оросил? –
Мертвы...
Склеп.

1949–1951

Примечания к главам 1-3 книги «Русские боги»

-446-

Примечания Б.Н. Романова

Зеленым цветом выделен текст, добавленный М.Н. Белгородским.

Поэтический ансамбль «Русские боги», как и все творчество духовидца и поэта Даниила Андреева (1906-1959) находится в теснейшем единстве с главным трудом его жизни – «Розой Мира» (в примечаниях – РМ) – книгой, несущей религиозное и философское знание о трансфизической реальности и о мировой метаистории, запредельный смысл которой множеством нитей неразрывно взаимоувязан с видимыми историческими событиями прошлого и настоящего.
Произведения из поэтического ансамбля ранее были частично включены в книги Д.Л. Андреева «Ранью заревою» (Советский писатель. М., 1975: текст книги грешит многочисленными искажениями и сокращениями, что было вызвано редактурой того времени); «Русские боги» (Современник. М. 1989).
Поскольку при жизни Д.Л. Андреева его произведения не печатались, первые их публикации не указываются.
Тексты подготовлены по авторизованной машинописи, хранящейся в архиве составителя – А.А. Андреевой, и сверены с машинописью, принадлежащей Б.В. Чукову.
Черновики, написанные во Владимирской тюрьме, хранятся в Русском Архиве Университета г. Лидс (Великобритания), куда были переданы составителем в 1983 г.

Вступление

«В ком возмужал народный гений...» Для более ясного понимания стихотворения см. примечание к главе четвертой, X «Метакультуры». Иерархиив РМ различные категории иноприродных, иноматериальных или духовных существ.

Вийв восточнославянской мифологии персонаж, чей смертельный взгляд скрыт под огромными веками или ресницами. См. также повесть «Вий» (1842) Н.В. Гоголя.

Глава первая
Святые камни

I. «Приувязав мое младенчество...»

Виссондорогая белая или пурпурная материя, употреблявшаяся в Египте, Греции, Риме и др.

Бармыоплечья, ожерелье на торжественной одежде государей и высших духовных сановников со священными изображениями на них.

«Петрок Малый»звонница в Кремле, названная по имени ее строителя.

II. У стен Кремля. Эпиграф из стихотворения А.А. Блока (1880–1921) «Все это было, было, было...» (1909).

1. «Ранняя юность. Пятнадцать лет...»

Храм СпасителяХрам Христа Спасителя; построен в 1837–1883 гг. в память Отечественной войны 1812 г.; 5 декабря 1931 г. храм был взорван.

Амвонполукруглое возвышение в церкви перед иконостасом.

Притворпредхрамие, пристройка, крытая площадка перед входом в церковь; малый храм.

Стихирыцерковные песни, составленные в честь праздника или святого.

3. Кремль.

Последний Рим...в послании монаха XVI в. Филофея великому князю Московскому Василию III говорилось, что Рим пал, Константинополь пал;

-447-

Москва – Третий Рим, а Четвертому не бывать.

И Алконост, и Гамаюн, и Сирин...сказочные райские птицы с человеческими лицами.

Литургия«общее дело», богослужение, за которым совершается таинство причащения Святых Даров.

III. Василий Блаженный. Храм Покрова «на рву» (Красная площадь), построенный в 1555–1560 гг. зодчими Бармой и Постником по указанию Ивана Грозного в ознаменование победы над Казанским ханством.

Вайяветвь.

Кринлилия.

Клирсобрание священно- и церковнослужителей, церковный причт.

Акафист«неседальное чтение», особая краткая церковная служба, прославляющая Христа, Богородицу или святых.

Схимамонашеский чин, требующий выполнения суровых аскетических правил.

V. Художественному театру.

Когда единил всепрощающий Диккенс...имеется в виду спектакль «Сверчок на печи» по рассказу Ч. Диккенса (1812–1870).

Пер Гюнтгерой одноименной пьесы Г. Ибсена (1828–1906).

...Смятенным очам разверзал Достоевский...имеется в виду спектакль по роману Ф.М. Достоевского (1821–1881) «Бесы».

...Мертвенно-белым гротеском Андреев...декорации художника В.Е. Егорова (1878–1960) к постановке пьесы Л.Н. Андреева (18711919) «Жизнь человека» были созданы в условной манере: белые контуры на черном бархате.

Синяя птицаобраз недосягаемою счастья из одноименной пьесы М. Метерлинка (1862–1949).

VI. Библиотека.

Лемурыв римской мифологии вредоносные призраки, тени мертвых, которые преследуют людей.

Метакультурав РМ внутренние сакуалы (здесь: системы из двух или нескольких разноматериальных слоев) Шаданакара (см. примеч. к главе четвертой), представляющие собой как бы сегментарные членения некоторых его нижних слоев. Метакультуры состоят из разного числа слоев, однако каждая из них обладает непременно тремя: физическим – местом обитания в Энрофе (имя нашего физического слоя – понятие, равнозначное понятию современной астрономической вселенной) соответствующего сверхнарода, творящего свою культуру; затомисом – небесною страною просветленных душ этого народа; шрастром – демоническим исподним миром, противопоставляемым затомису. Кроме того, все метакультуры включают то или иное число слоев Просветления и слоев Возмездия.

VII. Обсерватория. Туманность Андромеды. В РМ Д. Андреев писал: «Тот же, кто будет созерцать в рефлектор великую туманность Андромеды, увидит воочию другую галактику, не знавшую демонических вторжений никогда. Это мир, с начала до конца восходящий по ступеням возрастающих блаженств». По воспоминаниям поэта В.М. Василенко, в юности Даниил Андреев серьезно интересовался астрономией.

Фомальгаутнаиболее яркая звезда созвездия Южной Рыбы.

Рефрактортелескоп, в котором изображение получается в итоге преломления света в объективе, состоящем из одной или нескольких линз.

Цефеидызвезды с периодичными колебаниями блеска.

Трансмифв РМ вторая реальность, осознаваемая сверхнародом в лице его наиболее творческих представителей, как надстоящая над ним.

VIII. Концертный зал.

Демиургздесь: творец.

...клятвы у Гробаимеется в виду Гроб Господень в Палестине, об освобождении которого из рук иноверцев давали клятву рыцари-крестоносцы.

Мировая Сальватэррав РМ условное обозначение вершины и сердца Шаданакара (см. примеч. к главе четвертой) – три наивысшие сферы, объемлющие весь планетарный космос Земли.

IX. Каменный старец. Эпиграф из стихотворения А.А. Фета (1820–1892) «Измучен жизнью, коварством надежды...» (1864?).

1. «Когда ковчегом старинной веры...»

Закомара в русской архитектуре полукруглое или килевидное завершение участка стены, закрывающее прилегающий к ней внутренний цилиндрический свод и повторяющее его очертания.

2. «Ты изъяснил мне движенье твари...»

Кибелав греческой мифологии фригийского происхождения; великая мать богов.

Урдревнейший город-государство (4-е – начало 2-го тыс. до н.э.) в междуречье Тигра и Евфрата.

Астартав западносемитской мифологии богиня любви и плодородия, богиня-воительница.

Потирчаша для Святых Даров.

3. «И образы живого золота...»

Орифламма (фр.) – золотое пламя; в средние века знамя французских королей.

-448-

XI. Большой театр. Сказание о невидимом граде Китеже. Опера Н.А. Римского-Корсакова (1844–1908) «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии» была поставлена на сцене Большого Театра в 1907 г.

Керженецрека, на берегу которой стоял Китеж.

Глава вторая
Симфония городского дня

I. Будничное утро.

Хроматическая гаммапоследовательное (восходящее или нисходящее) движение звуков по полутонам.

...От «Шарикоподшипника», с «Трехгорного», с «Динамо», // От «Фрезера», «Компрессора», с чудовищного ЗИСобиходные названия московских заводов и фабрик.

Саратовский вокзалныне Павелецкий.

Ржевский вокзалныне Рижский.

Камер-Коллежскоеправильнее: Камер-Коллежский вал, названный так по устроившей его (1742) Камер-Коллегии, ведавшей государственными доходами и ввозом в Москву товаров.

...Рогожского, Центрального, Тишинского, // И там – у Усачевского...названия московских рынков.

II. Великая реконструкция. Великая реконструкцияреконструкция Москвы на основе Генерального плана (так называемый «Сталинский план»); в связи с ней были снесены многие историко-художественные архитектурные памятники и сооружения.

...Борим инспирацией двух... Инспирация – внушение; в настоящем случае: действие под внушениями с одной стороны – российского Светлого Водителя, Яросвета, с другой – уицраора, демона великодержавной государственности. Имя уицраора России – Жругр (РМ).

Панагиянебольшая икона, которую носят на груди архиереи.

...Каменный, Устьинский и Бородинский...названия московских мостов.

Аэрографприбор для распыления краски сжатым воздухом.

Инфильтрат – здесь: скопление в ткани чужеродных элементов.

Фагоцитыклетки многоклеточных животных организмов, способные захватывать и переваривать посторонние тела, в частности микробы.

Гекатомбав Древней Греции – жертвоприношение, состоящее из 100 быков; жестокое уничтожение или гибель множества людей.

Метаисторияв РМ ныне находящаяся вне поля зрения науки и вне ее методологии совокупность процессов, протекающих в тех слоях иноматериального бытия, которые, пребывая в других видах пространства и других потоках времени, просвечивают иногда сквозь процесс, воспринимаемый нами как история.

Монадапервичная, неделимая, бессмертная духовная единица.

III. Вечерняя идиллия.

Сатуратораппарат для насыщения жидкости газом; здесь: автомат с газированной водой.

Левиафанв Ветхом Завете огромное морское чудовище, описываемое как крокодил, гигантский змей или дракон.

IV. Прорыв.

Знак Гончихсозвездие Гончего Пса.

Колоратурабыстрые, технически трудные, виртуозные пассажи в пении, содержащие ряд звуков малой длительности.

Человекобогпонятие, духовно противоположное Богочеловеку – Христу.

Знак Львасозвездие Льва.

Капелласозвездие.

Вонмем (церковнославянск.) – будем внимательны.

Альтаиральфа Орла, самая яркая звезда в этом созвездии.

Глава третья
Темное видение

После освобождения, вполне допуская повторный арест, автор в попытке самозащиты предпослал этой главе следующий текст: «Эта глава написана во Владимирском политическом изоляторе при режиме, созданном Берия. Ее следует воспринимать как протест человека, сознающего себя осужденным на 25 лет тюремного заключения безо всяких к тому оснований». В главу включены также три стихотворения, написанные раньше. Они помечены соответствующими датами. Это же относится и к заголовку «О тех, кто обманывал доверие народа». И то и другое, строго говоря, в авторский замысел не входило. Л.П. Берия (1899–1953) долгие годы занимал руководящие посты в ЧК – ГПУ – НКВД, с 1938 года – нарком внутренних дел СССР, в 1941–1946 гг. – зам. председателя Совнаркома

-449-

СССР, с 1946 г. – 1-ый зам. председателя Совета Министров СССР, с марта по июль 1953 г. – министр внутренних дел. В 1953 г. расстрелян.

«Русские зодчие строили прежде...»

Печальница русского края...здесь: Богородица.

«Я вздрогнул: ночь, рассвет?... Нет, это зимний день...»

Доктор Морогерой фантастической повести Г. Уэллса «Остров доктора Моро»; врач, воспроизводивший чудовищные опыты, соединяя в одном существе части тел различных животных. Йорикупоминаемый в пьесе У. Шекспира «Гамлет» придворный шут, чей череп выкапывает из земли могильщик (акт V, сцена I).

Третий уицраор. Третий уицраор – здесь: Третий Жругр (см. примеч. к главе второй, часть II. Великая реконструкция).

Столица ликует

I. Праздничный марш.

Дохмийв античной метрике восьмидольная стопа о пяти слогах.

Кафрустаревшее наименование представителя южноафриканских племен.

Черный кубздание института Маркса – Энгельса – Ленина напротив Моссовета.

II. Изобилие.

Скинияпоходная церковь израильтян до иерусалимского храма.

Халавитой белый хлеб продолговатой формы.

Мир во человецех...скрытая цитата отсылающая читателя к песне, которой, по христианскому преданию, ангелы в небесах приветствовали земное рождение Иисуса Христа («Слава в вышних Богу и на земле мир, в человецех благоволение»), чем еще больше подчеркивается ужасающая бездуховность происходящего. Гоморраодин из пяти городов, разрушенных за нечестие от Господа серным огнем.

Гипер-пэон. Гипер-пэон. Пэон – в античном мире песнь в честь бога солнца Феба, а затем благодарственная песня богам за спасение и, наконец, просто победная песнь, а также и самый стихотворный размер этих песен. Античная пэоническая стопа – пятидольного объема о четырех слогах. Гипер –сверх; приставка указывающая на превышение нормы.

Спондейв применении к русскому силлаботоническому стиху спондеем называется такой ритмический ход в ямбе, когда рядом стоят два или более ударных слога.

О тех, кто обманывал доверие народа. Заглавие дано стихотворению автором в последние годы жизни из предосторожности.

1. «Грудь колесом, в литой броне медалей...» В стихотворении описывается здание ВЧК – ГПУ – НКВД на Лубянской площади в Москве.

Стегозавргромадный растительноядный динозавр.

2. «Нет...»

М.Е. Салтыков-Щедрин (1826–1889) – русский писатель-сатирик.

Д. Свифт (1667–1745) – английский писатель-сатирик.

3. «Ты осужден. Молчи. Неумолимый рок...» Имеется вариант, созданный в тюрьме при попытке восстановить это стихотворение по памяти:

Ты осужден. Конец. Национальный рок
Тебя недаром гнал в повапленный острог.
Сгниешь, как падаль, тут. Ни взор, ни крик, ни стон
Не проползут, змеясь, на волю сквозь бетон.
Но тем, кто говорит, что ты – лишь раб, не верь:
В самом себе найди спасительную дверь!
Сквозь круг безмолвия, как сквозь глухой редут,
На берег ветренный ступени приведут.
Там волны вольные, – отчаль же! правь! спеши!
И кто найдет тебя в морях твоей души.

У гробницы.

Карнау восточных славян персонификация плача и горя (вместе с Желя).

Кармав индуистской мифологии совокупность всех добрых и дурных дел, совершенных человеком в предыдущих существованиях и определяющих его судьбу в последующих.

Зиккуратмногоступенчатая культовая башня в Вавилоне; в той же архитектурной традиции построен Мавзолей В.И. Ленина.

Монумент.

-450-

Красный реквием.

4. «И “Вечную память” я вспомнил...»

«Вечная память»слова из богослужения по усопшим.

«Идеже нет воздыханий»оттуда же: «Со святыми упокой, Христе, душу раба Твоего, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная».

Пропулк. Пропулк, Укарвайр, Дно – в РМ названия миров Возмездия (неточность комментатора: к мирам Возмездия принадлежат лишь первые два. – М.Б.) . Подробнее см. в тексте главы пятнадцатой этой книги: «У демонов Возмездия».

Инфра (лат.) – приставка под-.

Синклит МираД. Андреев писал в РМ о Небесных странах метакультур, в которых обитают просветленные души тех, кто праведно жил на земле. Они составляют Синклит своего народа. Синклит Мира – те, кто поднялся до высот метакультуры Человечества (см. также примеч. к главе четвертой, X). (Грубая ошибка комментатора: Синклит Мира находится превыше всех метакультур и даже Трансмифов религий, тогда как «метакультура Человечества», точнее общечеловеческая метакультура, локализована в слоях, где есть еще членение на метакультуры. Отсылка к 4-й главе не имеет прямого отношения к понятию Синклит Мира: там идет речь о затомисах. – М.Б.).

К открытию памятника. Имеется в виду открытие памятника А.М. Горькому (1868–1936) на площади Белорусского вокзала (1951).

Демоницы. Предупреждение

1. Велга. Велга – в РМ демоница анархии, вдохновительница мятежей, казней, массовых убийств.

2. «Еще не взошли времена...»

Немезидав греческой мифологии богиня мести.

3. «Выходила из жгучей Гашшарвы...» Гашшарва – в РМ один из основных миров антикосмоса, творимого демоническими силами.

Требабогослужебный обряд, совершаемый по просьбе верующих; здесь: панихида.

Фокермапо РМ женственная ипостась Противобога, главного демона Земли, Гагтунгра.

4. «Безучастно глаза миллионов скользнут...»

Пентаграммапятиугольник, на сторонах которого построены равнобедренные треугольники; в средние века распространенный магический знак, использовавшийся при заклинании.

Ахерон (Ахеронт) – в греческой мифологии одна из рек в царстве мертвых.

Примечания В.И. Грушецкого

Примечания М.Н. Белгородского




Далее: Главы 4-6
Главы 7-10
Главы 11-14
Главы 15-16
Главы 17-20, послесловие
Веб-страница создана М.Н. Белгородским 11 августа 2007 г.
и последний раз обновлена 27 ноября 2014 г.